Итало Кальвино - Замок скрещенных судеб Страница 4

– Кто осмеливается упоминать Небеса? – высоко над лесом явился тронный святой Петр, громогласно восклицая: – Для нее наши врата закрыты во веки веков!

То, как стремительно, прикрыв глаза рукой, наш рассказчик положил новую карту, держа ее закрытой, подготовило нас к откровению, которое испытал он сам, когда опустив свой взор от грозных преддверий Небес, он взглянул на деву, в чьих объятиях лежал, и узрел, что уста возлюбленной – более не кораллы, нет прелестных ямок на ланитах, нет точеного носа, а вместо прекрасного лица – частокол зубов без десен и губ, два провала ноздрей, пустые глазницы черепа, и почувствовал, что члены его сплетены с конечностями трупа.

Страшный вид Тринадцатого Аркана (надпись Смерть не фигурирует в колодах, чьи старшие карты несут на себе надписанное имя) возбудил у нас нетерпеливое желание узнать окончание истории. Была ли Десятка Мечей заслоном из архангелов, заступивших проклятой душе доступ на Небеса? Знаменовала ли Пятерка Палиц путь сквозь лес?

В этом месте вереница карт вновь достигла Дьявола, оставленного там предыдущим рассказчиком.

Мне не пришлось долго ломать голову, чтобы понять, что из леса явился тот жених, которого так боялась потусторонняя невеста: это был Вельзевул, воскликнувший: «Что ж, моя отважная красавица, вот и конец тасованию карт! Я не дам и двух ломаных грошей (Пара Монет) за все твое оружие и доспехи (Четверка Мечей)\» И с этими словами он увлек ее вниз, в глубины пропастей земных.

Повесть грабителя могил

Я все еще чувствовал холодный пот на спине, как уже был вынужден следовать за другим соседом, в котором четырехугольник из Смерти, Папы, Восьмерки Монет и Пары Палии, казалось, пробудил иные воспоминания, но, судя по блуждающему взору и наклону головы, он как будто не был уверен, с какой стороны подойти к делу. Когда же он положил рядом Пажа Монет, в котором без труда можно было узнать его дерзкие и вызывающие манеры, я знал, что он также желает поведать нам о чем-то, начинавшемся здесь, и я знал – то его собственная история.

Но что общего этот беззаботный юнец имел с жутким царством скелетов, вызванным к жизни Тринадцатым Арканом? Без сомнения, он не принадлежал к числу блуждающих по кладбищам романтических натур, если, конечно, его не привлекло туда какое-то нечестное намерение: к примеру, вскрывать могилы и красть у мертвых ценные вещи.

Великих мира сего обычно погребают с атрибутами их власти: золотыми венцами, перстнями, скипетрами, в златотканных одеждах. Если этот молодой человек действительно был грабителем могил, он, должно быть, отправился на кладбище в поисках наиболее богатых погребений, гробницы Папы, например, поскольку первосвященники обычно сходят в могилу во всем великолепии своего убора. Вероятно, безлунной ночью вор приподнял тяжелую плиту склепа (Две Палииы служили ему рычагами) и проскользнул внутрь.

А затем? Рассказчик положил Туза Палии и сделал жест, как бы указывая на что-то растущее: на мгновение я подумал, что вся догадка моя ложна, настолько этот жест противоречил образу спускающегося в папский склеп грабителя. Наконец я предположил, что как только склеп был вскрыт, возник прямой и очень высокий ствол дерева, и что грабитель вскарабкался на него или же оказался вознесенным к ветвистой и густой кроне.

Он, конечно, был висельником, но. к счастью, в своем повествовании не ограничивался лишь добавлением одной карты таро к другой (он продвигался парными сочетаниями карт в двойной горизонтальной линии, слева направо), но помогал себе расчетливой жестикуляцией, несколько упрощавшей нашу задачу. Таким образом, мне удалось понять, что Десяткой Монет он хотел описать вид кладбища сверху, как он созерцал его с верхушки дерева, со всеми памятниками, возведенными на пьедесталах вдоль дорожек. Тогда как Арканом, известным как Ангел либо же Страшный Суд (на котором ангелы подле небесного трона издают трубный глас, отверзающий могилы), он, возможно, только хотел обозначить, что смотрел на могилы сверху, как станут смотреть обитатели Небес в час Судного Дня.

Карабкаясь к вершине дерева, наш герой достиг висящего города. Во всяком случае так я растолковал величайший из Арканов, Мир, который в этой колоде изображал город, плывущий на волнах или облаках, несомый двумя крылатыми херувимами То был город, чьи крыши касались небесного свода, как некогда Башня Вавилона, что было подтверждено следующим Арканом.

«Тот, кто пал в бездну Смерти и вновь вскарабкался по Древу Жизни, – так я вообразил себе слова, которыми был встречен наш невольный пилигрим, – прибыл в Град Возможного, откуда созерцается Всеобщность и где определяются Жребии».

Мимика рассказчика не помогала нам более, и мы вынуждены были вновь прибегнуть к воображению. Можно было предположить, что, войдя в Град Всеобщего и Частей, наш негодяй услышал следующее:

– Желаешь ли ты богатства (Монеты), или власти (Мечи), или мудрости (Кубки)? Выбирай немедля!

То вопрошал архангел в сиянии и силах (Рыцарь Мечей), и наш герой не задумываясь воскликнул: «Я выбираю богатство (Монеты)!»

– Но обряшешь Палицы! – таков был ответ конного архангела, когда город и древо растворились в дыму, и вор стремительно провалился сквозь ветви и заросли в чашу леса.

Повесть о Роланде, одержимом любовью

Теперь карты, выложенные на столе, образовывали квадрат с закрытыми сторонами, и только в центре оставалось свободное окно. Над этим пустым пространством склонился один из гостей; дотоле он, казалось, был погружен в себя, взор его блуждал. То был воин гигантского роста; он тяжело возвел руки горе и медленно повернул голову, будто под бременем тяжелых мыслей. Несомненно, этого храброго воина, который, должно быть, напоминал разящую молнию на поле брани, согнуло глубокое отчаяние.

Он положил на левой стороне квадрата подле Десятки Мечей Короля Мечей, что должно было отразить в едином портрете и его воинственное прошлое, и скорбное настоящее. И глаза наши внезапно ослепило огнем и дымом сражений: мы слышали звуки труб; уже ломались копья; уже морды коней покрыла пена; уже мечи и лезвием, и плашмя секли мечи противника; мы видели плотное кольцо врагов; они вставали в стременах, но опускаясь вновь, находили не седло, но могилу; там, в центре этого кольца, был паладин Роланд, вращающий своим мечом Дюрандалем. Мы узнали его; то был он. Прижимая каждую карту своим стальным пальцем, Роланд рассказывал собственную историю.

Вот он указал на Королеву Мечей. В этой белокурой женщине, держащей отточенный клинок и одетой в стальные доспехи, которая манила изменчивой улыбкою плотской игры, мы узнали Анжелику, обольстительницу, пришедшую из Катая, дабы уничтожить воинство Франции; и мы были убеждены, что граф Роланд был все еще влюблен в нее.

После Королевы следовало пустое место, и Роланд положил туда Десятку Палиц. Мы видели раздвинувшийся пред Роландом лес; хвоя сосен и елей ощетинивалась, как иглы дикобраза, дубы выпячивали мускулистые плечи своих стволов, буки обнажали корни, дабы затруднить его продвижение. Весь лес, казалось, говорил ему: «Ни шагу далее! Зачем бежал ты с полей сражений, где естественны сила и натиск, где блистает твой талант воина, дабы рискнуть войти в зеленую клейкую Природу, в царство живой целостности? Лес любви, Роланд, не место для тебя! Ты преследуешь врага, но попадешь в западню, от которой тебя не защитит ни один щит. Забудь об Анжелике! Возвращайся!»

Но было ясно, что Роланд не внял этим предостережениям, единственное видение владело им: то, что представлено было Седьмым Арканом, который он сейчас положил на стол, – Колесница. Художник, разрисовавший карты таро нашей колоды мерцающими эмалями, изобразил Колесницу так, что правил ею не король, как на обычных картах, но одетая колдуньей иди восточной царицей женщина, держащая поводья двух белых крылатых коней. Вот как неистовое воображение Роланда представило обольстительный въезд Анжелики в лес; он следовал за отпечатками летящих копыт, как завороженный; та тропа вела его в самую чащу.

Несчастный! Не знал он, что в гуще зарослей Анжелика и Медоро тем временем уже соединялись в нежных, страстных объятьях. Чтобы ему открылось это, потребовался Аркан Любовь, на котором нашему миниатюристу удалось изобразить томление и страсть влюбленных взоров. (Мы начали понимать, что несмотря на железную руку и склонность к мечтательной аффектации, Роланд с самого начала придержал прекраснейшие карты колоды, оставляя другим возможность бормотать о превратностях судьбы звоном кубков и палиц, золотых монет и мечей.)