Ева Хорнунг - Дог-бой Страница 4

Его разбудил холод. Сверху, из щелей в потолке, тянуло холодом. Взрослые собаки куда-то ушли, а щенки выползли из гнезда и шляются по всему подвалу. Время от времени то один, то другой на разъезжающихся лапах подходили к лежбищу и, задрав хвост, принюхивались к чему-то. Щенки бросались друг на друга, понарошку кусались, рычали и все время падали. Ромочка сел и с трудом, из-за обилия одежды, подтянул колени к груди. Он опять замерз, хотел есть и злился на всех. Никакого одеяла… Лежбище было завалено какими-то сырыми, заскорузлыми тряпками, облепленными собачьей шерстью, песком и птичьими перьями. Синие варежки куда-то пропали. Ромочка мрачно огляделся по сторонам.

Вставать не хотелось. Похоже, собаки не держат в своем подвале никаких запасов еды!

Заметив, что он проснулся, щенки подползли ближе. Они тыкались в него мордочками, хватали зубами за рукава и штанины. Ромочка схватил одного щенка, как ночью, сунул себе за пазуху. Когда щенок перестал визжать и успокоился, Ромочка приоткрыл пальто. Из темноты на него смотрели щенячьи глаза. Потом щенок поднял мордочку и принялся старательно вылизывать его шершавым язычком. Хотя кожу пощипывало, Ромочка погладил щенка по белой голове. Потом заметил, что три других щенка перестали играть и забрались в гнездо. Они прижались к нему с обеих сторон. Все выжидательно виляли хвостиками и не сводили взглядов со входа в подвал.

Из туннеля выпрыгнула собака-мать, и щенки обезумели от радости. Они поползли к ней, визжа и скуля, запрыгали вокруг матери, которая с трудом пробиралась к лежбищу. Все малыши норовили лизнуть мать в морду. Белый щенок, сидящий у Ромочки за пазухой, так бурно вырывался, что Ромочка не сумел его удержать.

Даже Ромочка понял, что прибыл завтрак, и, обрадовавшись, потянулся руками к своей Мамочке.

В то первое утро Ромочка дал всем щенкам имена. Он горделиво оглядывал их. Четыре штуки, и все его собственные! Коричневый Братец, Черная Сестрица, Белая Сестрица, Серый Братец. На следующий день он придумал им другие клички, но скоро забыл их — как забыл и то, что в первые дни он считал их другими, не такими, как он сам, человечий детеныш. Они шумно дышали и пыхтели, согревая его ночью, и дрались с ним за лучшее место на лежанке и за Мамочкино молоко. Они облизывали его, оставляя на лице молочные следы. Ромочка ощупывал руками их теплые мордочки, брюшки и загривки — гладил их, боролся с ними, вылизывал их, целовал.

Взрослых собак в их семье было три. Когда они возвращались с улицы, их крупные костистые фигуры как будто заполняли собой все логово. Главной, вожаком стаи, считалась сильная и ласковая Мамочка, которая давала молоко. Еще две взрослые собаки тоже были ее детьми, только из предыдущего помета. Они уже выросли, но к Мамочке относились по-прежнему ласково и почтительно.

Две взрослые собаки, большие и сильные, спокойно могли сбить его с ног. В общем, они не особенно церемонились с Ромочкой, но относились к нему вполне терпимо — как и к его молочным братикам и сестричкам, маленьким щенятам.

От малышей пахло молоком, а от взрослых собак — слюной и еще чем-то неприятным, даже противным. И все же у каждой собаки запах был свой, отличный от остальных. И каждая взрослая собака несла свой запах на языке, на лапах, на коже, в испражнениях и моче, которая заменяла им личную подпись. А свою власть они демонстрировали с помощью зубов — чистых и острых. Целуя щенков и друг друга, они сообщали о состоянии своего здоровья и о своих достижениях. Ромочка тоже тыкался в морды щенкам, целовал взрослых, когда те возвращались с охоты, обнюхивал их загривки и плечи и выяснял, чем они занимались и что сегодня нашли. Ему, как и щенкам, интересно было узнавать разные истории по запаху, который шел от шерсти и раскрытых пастей, но его истории были неполными, потому что он не умел распознавать подробностей.

Мамочка была гораздо заднее двух других взрослых. Она успешно заправляла всеми делами в их стае. Мамочка поднимала голову и плечи от щенков, и двое выросших детей сразу переставали ссориться из-за костей и успокаивались. Мамочка умела прекратить грызню между Черным Псом и Золотистой Сукой, едва покосившись на них.

Мамочке часто приходилось рисковать и избегать опасности; морда и плечи могли бы многое рассказать о ее мудрости и богатом жизненном опыте. Риск ее не притягивал; она не бежала по остывшему следу только ради того, чтобы посмотреть, что случилось с кем-то другим. Она не спешила пропитываться всеми встречными незнакомыми запахами. Запах у нее был один, отчетливый, который окутывал ее как плащ, как маскарадный костюм. Мамочка добывала пропитание в проверенных местах — там, где не поджидали всякие беды и неприятности. Кроме того. Мамочка хорошо знала людей; ее многочисленные шрамы свидетельствовали как о людской нежности, так и о людском зверстве.

Двое Мамочкиных детей из предыдущего помета были крепкие, здоровые и глупые — им бы только бегать. Они обожали всякие новые запахи и стремились потакать своим капризам. Им не терпелось все обнюхать, все повидать. Малыши с восторгом ползали по ним, читая истории их похождений, пока взрослые не сбрасывали их. Золотистая унаследовала Мамочкину отвагу и хитрость. Она была чуть темнее матери, с желтоватой головой и золотисто-серой густой гривой. Черный, ее брат, был самым крупным в стае. От матери он взял широкий, крепкий костяк и густую шерсть. В полумраке светлая голова казалась маской над черным треугольником груди, черным поджарым брюхом и черными лапами. Черный бывал безрассудно смелым, но иногда отчего-то трусил. Тогда он огрызался на всех или уползал в угол.

Первое время к Ромочке относились как к пятому несмышленому щенку. Его нужно было кормить и охранять. Взрослые толкали его, пинали, кусали и лизали. Ему выговаривали; его стыдили. Он, со своей стороны, очень старался угодить взрослым, а когда на него рычали, опускал глаза вниз. Первое время он старался во всем подражать своим молочным братьям и сестрам, своим однопометникам. Щенки стремительно росли и скоро превзошли его во всем. Он подражал их проворству. Он пытался услышать то, что слышат они, и определять Мамочку по запаху еще до того, как она появлялась, — совсем как они.

И все же он умел многое из того, что было недоступно щенкам: например, наслаждаясь молоком, он одновременно гладил Мамочку.

Первые несколько недель Ромочка был всем доволен. Он жил как во сне. Добрые звери в темноте терлись о него, терлись — и, наконец, сам он тоже превратился в зверя. День сменялся ночью, холод — теплом, голод — полным желудком. Прежняя жизнь и верхний мир стерлись из его памяти. Он вспоминал о нем, лишь когда взрослые уходили за добычей. Назад они возвращались с холодной, мокрой шерстью, покрытые снегом и ледышками. Прежний мир сводился теперь только к запахам, которые приносили на себе взрослые, и к самой разной еде. Взрослые приносили щенкам крыс, мышей, кротов. Один раз добыли даже жареную курицу. Однажды притащили несколько батонов хлеба, в другой раз — холодную вареную картошку. Ромочка быстро приучился есть все, что дают; он часами обгладывал и грыз мелкие косточки и хрящики. Мамочка очень заботилась о нем. Она следила, чтобы Ромочке, как четырем его остальным щенкам, доставалась его доля. Она дочиста вылизывала его, придерживая лапой. Ромочка так радовался, что его включили в семью, что позволял Мамочке все — хотя ему, наверное, хватило бы сил сопротивляться. Когда Мамочка уходила на охоту, он спал или играл со щенками, подражая их рычанию и тявканью.

Золотистая и Черный не возражали против того, что теперь им придется заботиться еще и о Ромочке. Он смутно помнил, как враждебно они смотрели на него в первый день. Тогда от них не пахло ничем особенным. Он помнил их глаза. Они смотрели на него как на добычу, хотели его сожрать. Зато теперь все по-другому! Ромочка оценивал себя с их точки зрения. Как правило. Черный и Золотистая обращались с ним, как с остальными щенками. Бегло приветствовали, входя, но быстро стряхивали его; коротко рычали, если он, заигравшись, слишком сильно тянул их за шерсть или кусал. Рычали более злобно, если он слишком близко подползал, когда они ели. Но Ромочка умел то, на что ни один щенок не мог и надеяться. Он умел вставать на задние лапы, и тогда его глаза и лицо оказывались над взрослыми. Черный и Золотистая по-своему любили его и заботились о нем — как заботились о всех его молочных братьях и сестрах, щенках из одного помета. И все же Ромочка доставлял им новую радость, прежде неведомую: им приятно было угождать ему. Золотистая предпочитала держаться от него подальше. Она наблюдала за ним и принюхивалась к нему. Черный обнюхивал его не только в знак приветствия, но просто так, из любопытства.

От щенков-малышей шло тепло и простые физические радости. А еще с такими товарищами было очень весело играть. Сначала Ромочка не различал их. Поскольку белую собачку лучше было видно в темноте, он чаще других хватал ее на руки и прижимал к себе. Родство с Белой Сестричкой связало их раньше, чем Ромочка что-либо понял. Прижимаясь к нему ночь за ночью. Белая все больше приноравливалась к Ромочке — и к переменам его настроения, и к мыслям.