Пол Боулз - Под покровом небес Страница 4

Выйдя на сравнительно ярко освещенную площадь, немного воспрянул духом. Площадь была крохотной, но по всем четырем ее сторонам были выставлены столики со стульями, причем не только на тротуары, но и на мостовую, так что никакому транспортному средству было бы невозможно проехать, не зацепив их. В центре площади был разбит крохотный скверик, украшенный четырьмя платанами, подстриженными в виде раскрытых зонтиков. Под деревьями кружилось и мельтешило не менее дюжины собак самых разных размеров; временами, сгрудившись в кучу, они принимались остервенело лаять. Он замедлил шаг и пошел через площадь, стараясь на собак не натыкаться. Осторожно пробираясь под деревьями, вдруг заметил, что с каждым шагом кого-то давит. Земля была сплошь покрыта огромными насекомыми; когда их жесткие панцири лопались, раздавалось что-то вроде крохотных взрывчиков, которые он отчетливо слышал, несмотря даже на гвалт, поднятый собаками. Про себя он отметил, что, столкнись он с подобным явлением в обычном своем состоянии, его бы передернуло от отвращения, нынче же он почему-то не чувствует ничего, кроме детского какого-то восторга: «Да, я ступил на кривую дорожку, и что с того?» Несколько человек, там и сям сидевшие за столиками, по большей части хранили молчание, но, когда трое из них подали голос, он услышал все три языка, распространенные в городе: арабский, испанский и французский.

Улица мало-помалу пошла под уклон; это его удивило: он думал, что весь город выстроен на склоне, обращенном к гавани, и сознательно выбрал для прогулки направление вглубь страны, а не к берегу и порту. Тем временем запахи становились сильнее. Их было много, все разные, но все происходили от того или иного вида нечистот. Столь непосредственная близость известной субстанции, в некотором роде как бы являющейся основой стихии запретного, усиливала его ликование еще больше. Вдобавок он заметил, что извлекает извращенное удовольствие из того, что механически передвигает ноги, ставит одну впереди другой, несмотря на то что усталость дает о себе знать все более явно. «В один прекрасный момент я вдруг замечу, что повернул и двигаюсь обратно», – подумал он. Но до тех пор – ни-ни: принимать такое решение сознательно он не хотел. И от секунды к секунде откладывал тот миг, когда пустится в обратный путь. В конце концов перестал даже и удивляться, и тут в голове начала складываться смутная картинка, образ Кит, которая сидит, полируя ногти, у открытого окна и смотрит на город. По мере того как минута шла за минутой, этот мысленный образ возникал в сознании все чаще и все более он склонен был видеть себя главным действующим лицом некоего зрелища, а Кит – его зрителем. В каждый данный момент ощущение подлинности своего существования он основывал на предположении, что Кит с места не сдвинулась и по-прежнему сидит на том же самом месте. Будто бы из окна она все еще может видеть его, такого маленького и такого далекого, – видеть, как он мерно шагает, то поднимаясь выше, то спускаясь, то в свете фонарей, то во тьме; возникло ощущение, что только она знает, когда ему повернуть и направиться в обратную сторону.

Уличные фонари здесь были очень редки, мостовые на улице кончились. По-прежнему в канавах попадались дети, с визгом и криками играющие чем-то найденным среди мусора. Вдруг ему в спину ударил камешек. Он резко развернулся, но в темноте понять, откуда камень взялся, не получилось. Через несколько секунд другой камень, брошенный спереди, ударил по колену. В потемках он разглядел группу детей, те кинулись врассыпную. Камни посыпались со всех сторон, но в него больше ни разу не попали. Пройдя дальше и достигнув освещенного места, он остановился, попытавшись приглядеться к двум группам дерущихся, но все убежали во тьму, так что и он тоже вновь двинулся дальше, шагая по-прежнему машинально и ритмично. Сухой и теплый ветер, зарождающийся где-то в темных пространствах впереди, дул прямо в лицо. Понюхав воздух, он учуял в нем отголоски тайны и снова ощутил непривычное возбуждение.

Несмотря на то что улицы становились все менее городскими, город никак не хотел кончаться: по обеим сторонам дороги тянулись ряды лачуг. Дальше фонари кончились вовсе, в окнах хибарок света тоже не было. Лишь тьма и ветер. Да, это он и есть – тот самый ветер, что, налетая прямо с юга, перепрыгивает голые горы (сейчас невидимые, они высятся где-то там, впереди), пробегает над плоским ложем пересыхающего соленого озера (себхи, если по-местному) и врывается на окраину города, поднимая завесу пыли, которая сразу окутывает весь городской склон холма и рассеивается в воздухе уже над гаванью. Он остановился. Вот и последний пригород повис на нитке улицы. За крайней лачугой дорога кончилась, дальше был обрыв – помоечная каменистая осыпь, уходящая вниз по трем направлениям. Внизу в темноте различались неглубокие извилистые русла, похожие на овраги. Порт поднял глаза к небу: мелкая россыпь Млечного Пути походила на гигантский разлом, сквозь который на черноту небес изливалось слабое белое свечение. Вдалеке послышался стрекот мотоцикла. Когда его выхлопы в конце концов смолкли, слушать стало вовсе нечего, разве что время от времени пропоет петух, каждый раз словно обозначив высшую точку повторяющейся мелодии, все остальные ноты которой слуху недоступны.

Он стал спускаться с обрыва вправо, наступая на рыбьи скелеты и оскальзываясь в пыли. Оказавшись внизу, нащупал валун, вроде бы чистый, и на него уселся. Кругом стояла оглушительная вонь. Он зажег спичку, та осветила землю, сплошь засыпанную куриными перьями и гниющими арбузными корками. Встав на ноги, услышал над собой шаги – где-то рядом, в самом конце улицы. И впрямь, над обрывом уже возник какой-то силуэт. Пришлый молчал, но Порт был уверен, что тот видел его, шел за ним и теперь знает, что он сидит тут внизу. Незнакомец прикурил сигарету, и на миг Порту сделался виден араб в шешии. Брошенная спичка описала тускнеющую параболу, лицо араба исчезло, на его месте осталась светящаяся красным точка сигареты. Несколько раз прокричал петух. Наконец и пришлый подал голос:

– Qu’est-ce ti cherches là?[5]

«Ну вот, начинаются неприятности», – подумал Порт. Впрочем, с места не двинувшись.

Араб немного подождал. Подошел к краю обрыва. По пути задел консервную банку, и она с громом скатилась вниз, к самому камню, на котором сидел Порт.

– Hé! M’sieu! Qu’est-ce ti vo?[6]

Порт решил ответить. С французским у него было все в порядке.

– Кто, я? Ничего.

Араб спустился с обрыва, встал перед ним. И с характерной для них нетерпеливой, почти гневной жестикуляцией продолжил допрос. Что вы там делаете, совсем один? Откуда вы взялись? Что вам тут надо? Вы что-нибудь ищете? На все это Порт устало отвечал: ничего. Вон оттуда. Ничего. Нет.

Какое-то время араб молчал – видимо, решая, какое направление придать разговору. Несколько раз он яростно затянулся сигаретой, отчего она засияла очень ярко, потом щелчком выкинул ее и выдохнул дым.

– А не хотите ли прогуляться? – спросил он.

– Что? Прогуляться? Куда?

– А вон туда. – Его рука сделала взмах в сторону гор.

– А там что?

– Ничего.

Между ними вновь повисло молчание.

– Я вас угощу выпивкой, – сказал араб. И сразу же вслед за этим: – Как вас зовут?

– Жан, – сказал Порт.

Араб дважды повторил это имя, словно оценивая его достоинства.

– А меня, – (тут он постучал себя по груди), – Смаил. Ну что, пойдем выпьем?

– Нет.

– Почему нет?

– Мне что-то не хочется.

– Вам что-то не хочется. А чего вам хочется?

– Ничего.

Тут разговор начался сначала по второму кругу. С той лишь разницей, что на сей раз в голосе араба звучало неподдельное возмущение: «Que’est-ce ti fi là? Qu’est-ce ti cherches?»[7] Порт встал и принялся карабкаться по склону, однако не тут-то было. Всякий раз он съезжал обратно вниз. Вот и араб уже тут как тут, тянет за локоть.

– Эй, ты куда, Жан?

Не отвечая, Порт отчаянным рывком выбрался наверх.

– Au revoir,[8] – бросил он через плечо и быстро зашагал по середине улицы.

Сзади донеслись звуки отчаянного карабканья, через секунду мужчина с ним уже поравнялся.

– Вот! Даже и меня не подождал! – проговорил он обиженным тоном.

– Нет. Я сказал: прощайте.

– Вот еще. Я пойду с тобой.

Порт не ответил. Довольно долго они шли молча. Когда подошли к первому фонарному столбу, араб сунул руку в карман и вытащил оттуда замызганный бумажник. Бросив на него беглый взгляд, Порт продолжал шагать.

– Смотри! – выкрикнул араб, махая бумажником перед его лицом. Порт не смотрел.

– Что там у вас? – равнодушно спросил он.

– Я служил в Пятом стрелковом батальоне. Смотри документ! Смотри! Сам увидишь!

Порт ускорил шаг. Вскоре на улице начали попадаться люди. Никто из прохожих к ним особенно не приглядывался. Такое было впечатление, что рядом с арабом он сделался невидимым. Но теперь он уже не был уверен, что они идут куда следует. И надо было ни в коем случае этого не показывать. Он продолжал шагать прямо вперед, как будто никаких сомнений не испытывал. «Перевалим через гору, и дорога пойдет вниз, – сказал он себе. – А там уж я разберусь».