Кристофер Ишервуд - Фиалка Пратера Страница 4

— Вы знакомы? — удивился Чатсворт.

— Учились вместе в Кембридже, — бросил я взгляд на Эшмида.

— Кембридж? — Ответ произвел на Чатсворта должное впечатление. Я явно вырос в его глазах. — Полагаю, у вас есть о чем поговорить.

Я ждал, что Эшмид возразит. Но он лишь улыбнулся. Чуть натянуто.

— Пора отправляться на студию, — заявил Чатсворт, поднимаясь из-за стола. — Сэнди, профессор поедет с нами. И позаботься, чтоб ему показали этот фильм с Розмари Ли. Черт, забыл, как он называется!

— «Луна над Монако», — как само собой разумеющееся, подсказал Эшмид. Буднично, как мы привыкли произносить «Гамлет».

Бергманн привстал, издав страдальческий вздох, похожий на стон.

— Паршивенький фильм, — жизнерадостно доложил Чатсворт, — но я хочу, чтоб вы поглядели на актрису.

Наша маленькая процессия направилась к двери. Крепкий и приземистый Бергманн шел между вальяжным гигантом Чатсвортом и гибким, словно ивовый прутик, Эшмидом. Чувствуя себя лишним, я угрюмо тащился следом.

Чатсворт барственным жестом отстранил портье и сам подал Бергманну пальто. С тем же успехом он мог попробовать одеть римскую статую. Назвать шляпу Бергманна шляпой можно было с большой натяжкой. Уж больно нелепо она смотрелась на непослушной седой шевелюре, из-под которой мрачно смотрели глаза цезаря, попавшего в лапы озверевшего плебса. Эшмид, разумеется, пришел без пальто и шляпы. При нем был только аккуратный зонтик-тросточка. На улице нас поджидал роскошный «роллс-ройс» (разумеется, с шофером) Чатсворта — жемчужно-серый, словно подобранный специально в тон одежде, сидевшей на владельце, как влитая.

— Ишервуд, желаю вам сегодня хорошенько выспаться, — отечески напутствовал он меня. — Вас ждет столько работы, что мало не покажется.

Эшмид промолчал. Улыбнувшись на прощанье, он сел в машину вслед за Чатсвортом.

Бергманн помедлил, потом тронул меня за руку. Лицо озарилось неожиданно обаятельной улыбкой. Мы стояли почти вплотную друг к другу.

— Всего хорошего, господин Ишервуд, — по-немецки произнес он. — Я позвоню вам завтра утром. — Его голос понизился до шепота; он участливо посмотрел мне в глаза. — Уверен, мы поладим. Знаете, рядом с вами я не чувствую ни капли неловкости. Мы словно два примерных семьянина, случайно сунувшихся в бордель.

Когда я добрался до дома, оказалось, что матушка и Ричард поджидают меня в гостиной.

— Ну как?

— Получилось?

— Как все прошло?

— Ты нашел их?

Я устало рухнул на стул.

— Нашел.

— И?

— Как ты думаешь, все сложится?

— Ты будешь с ними работать?

— Не знаю… Может быть… Да, скорей всего, да.

Чатсворт распорядился, чтобы Бергманна поселили на квартире, арендованной студией, в районе Найтсбриджа, возле Гайд-парка. Там я и нашел его на следующее утро — правда, для этого мне пришлось карабкаться чуть не под самую крышу. Заслышав шаги, он, еще не видя меня, приветственно закричал:

— Поднимайтесь! Выше! Еще выше! Смелее! Нет, еще не дошли! Да где же вы? Бодритесь! Ага! Ну наконец-то! Servus, дружище!

Мы пожали друг другу руки.

— Как вам ваше жилище?

— Отвратительно! — Из-под черных зарослей бровей блеснули уморительные чертики. — Просто ад какой-то. Вы только что совершили восхождение в Ад.

В пестром шелковом халате, взъерошенный, он был похож не на цезаря, а на клоуна, смеющегося и плачущего одновременно, состарившегося, стоило опуститься занавесу, и укрывшегося в гримерке от посторонних глаз.

Он накрыл мою руку своей.

— Скажите мне вот что. Неужели весь город такой же ужасный?

— Ужасный? Бог с вами, это же лучший район. Вы еще не видели здешних трущоб и окраин!

Бергманн осклабился:

— Вы меня успокоили.

Он провел меня внутрь. В крошечной гостиной стояла тропическая жара и было так накурено — хоть топор вешай. Пахло свежей краской. Казалось, здесь прошелся смерч, разметав в живописном беспорядке газеты, книги, одежду.

— Мадемуазель! — зычно позвал Бергманн.

Из дальней комнаты выглянуло юное создание. Гладкие волосы аккуратно зачесаны назад, нежный овал лица, симпатичная мордашка, которую немного портил остренький, лисий подбородок. Очки без оправы, безвкусная помада. Строгий жакет, юбка — одним словом, секретарша.

— Дороти, позвольте представить мистера Ишервуда. Дороти — мой секретарь, она прелестнейший из даров, которыми удостоил меня наш милейший Чатсворт. Дитя мое, вглядитесь, этому юноше выпало быть нашим Вергилием[17] в этой Брита…жественной комедии.

Улыбка Дороти выдавала в ней секретаршу нового поколения — чуть недоуменная, но выражающая решимость ко всему, что уготовят ей чокнутые работодатели.

— И, пожалуйста, убавьте огонь, — взмолился Бергманн. — Тут совершенно нечем дышать.

Дороти послушно опустилась на колени и разворошила дрова в камине.

— Я вам сейчас нужна? — деловито поинтересовалась она. — А то я хотела разобрать письма.

— Вы мне всегда нужны, детка. Без вас мы как без воздуха. Вы наша Беатриче.[18] Но сначала мы должны получше узнать господина Вергилия. Вернее, это ему необходимо узнать меня получше. Потому как, вы же понимаете, — продолжил Бергманн, когда Дороти вышла из комнаты, — я-то уж знаю о вас все.

— В самом деле?

— Конечно. Все, что действительно важно. Погодите. Я вам сейчас кое-что покажу.

Он поднял палец, призывая меня к терпению, и начал рыться в ворохе одежды и смятых газет. Поиск становился все лихорадочней, я буквально сгорал от любопытства. Он то и дело выуживал очередное нечто, при этом явно не то, которое искал, с мгновенье разглядывал, будто дохлую вонючую крысу, и швырял обратно, презрительно фыркая или восклицая: «Гадость какая! Scheußlich!»[19] или: «Слов нет, какой бред! Полный бред!» При раскопках обнаружилась толстая черная тетрадь, зеркальце для бритья, флакон тоника для волос и пояс для подтяжки живота. Наконец под кучей рубашек нашелся том «Mein Kampf», к которому он демонстративно приложился губами перед тем, как бросить в мусорную корзину.

— Обожаю, — Бергманн состроил зверскую гримасу.

Поиски перешли в спальню. Оттуда донесся топот, глухое ворчание и пыхтение. Я стоял возле камина, разглядывая над камином фотографии статной смеющейся блондинки и худенькой темноволосой девочки с немного испуганным лицом. Бергманн добрался до ванной комнаты. В коридор вылетели два влажных полотенца. Наконец раздался торжествующий вопль.

— Есть! — Хозяин квартиры ворвался в гостиную, размахивая над головой какой-то книжкой. Ею оказался мой роман «Мемориал».

— Вот она! Нашел! Видите? Я читал ее ночью. А потом утром в ванной.

Я был тронут и польщен до глубины души.

— И что? — пробормотал я, стараясь сохранить невозмутимый вид. — Вам понравилось?

— Это грандиозно!

— Она должна была быть лучше. К сожалению, я…

— Вы ничего не понимаете, — свирепо перебил меня Бергманн. Он зашелестел страницами. — Вот эта сцена, где он пытается покончить с собой… Это же гениально. — Он значительно сдвинул брови, давая понять, что возражать бесполезно. — Это просто гениально.

Я залился краской и неловко рассмеялся. Бергманн наблюдал за мной с улыбкой, он был похож на папашу, чье чадо похвалила строгая учительница. Потом покровительственно похлопал меня по плечу.

— Извольте убедиться, раз мне не верите. Я вам сейчас кое-что покажу. Вот это я написал сегодня утром, после того как прочитал книжку. — Он начал рыться в карманах. Их было всего семь, поэтому поиск не занял много времени. Бергманн извлек на свет какую-то скомканную бумажку.

— Это первое стихотворение, которое я написал по-английски. «Английскому поэту».

Я начал читать:

Ребенку рассказывал мамПро чудное утром вставаньеПод звонкую трель жаворонка.Ребенок тот — я, и я вырос давно.Поутру за окнами — хмарь.Пичуга щебечет чужим языком,но радуюсь ей все равно.Кто серого города сей бесшабашный певец?Утопят, как бедного Шелли, его?Иль охромеет его Байрона-лорда палач?Не допусти, о Всевышний, того,ведь радостны песни его для меня.

— Вот это да! — восхитился я. — Здорово!

— Вам правда понравилось? — Бергманн расцвел от удовольствия. — Но тут надо исправить ошибки.

— Ни в коем случае. Мне нравится это в том виде, в котором есть сейчас.

— Да, у меня есть чувство языка, — с кротким удовлетворением сообщил Бергманн. — Я еще много стихов напишу на вашем языке.

— Можно я возьму его себе?

— Вы серьезно? — просиял он. — Сейчас я его надпишу.

Он взял авторучку и размашисто вывел: «Кристоферу от его со-узника Фридриха».