Григорий Свирский - Люба – Любовь… или нескончаемый «Норд-Ост» Страница 4

Смесь закипела. Первые капли падают в приемник. В этот момент начинают чесаться руки, лицо, тело. Я первый раз в жизни одна в лаборатории. Да, это не положено… Казимирычу не хотелось, наверное, пахнуть горчицей. У меня элементарная простуда., – думаю я, покашливая, – Надо на сегодня кончать.

Снова захожу к Пшежецкому.

– Вацлав Каземирович, не могу. Разболелась по настоящему. Просто не в состоянии. Одну перегонку сделала, а закончить придется в другой день.

– Что такое? В чем дело?

– Не знаю. Плохо мне. Голова раскалывается и, извините, у меня все тело зудит, а лицо и руки – просто сил никаких нет. Невозможно…

– Ну вот, осталось – то всего ничего. И вид у вас абсолютно нормальный, можно сказать, цветущий. Вы просто испугались запаха. Женщины, конечно, создания нежные, но ведь вы без пяти минут химик! Вещество нужно сегодня – в этом весь смысл.

– Давайте зачетку, получайте заслуженную пятерку и… заканчивайте. Перегоните в вакууме, и все будет прекрасно.

Искушение было велико. Маячившая перед самым носом пятерка была слишком большим соблазном. «Может, потерплю? Завтра устрою себе выходной, поваляюсь в постели… А зато зимой…

Да, в этот момент я еще могла мечтать о горных лыжах и красотах Бакуриани. Судьба долго лелеяла меня. Она дала мне чудесных родителей, любимого супруга, преданных друзей. Единственное, чего мне всегда не хватало – времени…

И теперь нужно сделать всего одну перегонку, чтобы выиграть целый месяц. Пусть даже через силу.

Наверное, мне было очень плохо, если я все еще молча стояла перед Пшежевским, переминаясь, как школьница, с ноги на ногу.

– Нужно! Вы понимаете нужно! – настаивает он. – Вы всю кафедру подведете…

Нужно! Это слово вгоняли в меня со школьной скамьи. И прочно, как аксиома, втемяшенное в меня слово гасит все мои сомнения.

– Да, идиотская спешка, – соглашаюсь я, машинально собирая прибор для вакуум разгонки. – Конечно, на кафедре много сотрудников, которые могли бы завершить то, что под силу и студенту третьего курса… Видно, для него это дело принципа. Он хочет, чтобы я честно отработала свою пятерку.

За окном уже давно стемнело. Я сижу в защитных очках и смотрю, как в приемник падают капли. Температура, давление, капли… Немыслимая боль в голове. Температура, давление, капли.

– Можно снять очки, – доносится до меня голос Пшежевского. – Вот и все. Как самочувствие?

– Плохо.

– А выглядите вы нормально.– Он испытующе, заботливо, казалось мне, оглядывает меня.

– Пожалуйста, вымойте посуду и вытяжной шкаф… Потом поговорим, и я доставлю вас в общежитие..

Наверное, эта посуда и была тем самым перышком, которое ломает спину верблюда. Сознание честно заработанной пятерки уже не вызывало радости..

Какая чепуха с этой зачеткой. Она же дома! И при чем здесь общежитие… Я на ногах не стою, о чем сейчас разговаривать? Плевать я на все хотела… Сбежала вниз, схватила пальто и, не застегнувшись, выбежала на морозную улицу…

Угасающая осенняя голубизна неба заставляет остановиться, порадоваться прозрачной и бесконечной голубизне, оглядеться вокруг. Я глотаю воздух, пахнущий дымом и свежеиспеченным хлебом. Тогда я еще не понимала, какое это счастье – дышать. Может надо было постоять подольше и надышаться на много лет вперед…

Но такси уже мчится по Ленинскому проспекту.

Светлое, недавно выстроенное здание. «Полимеры – это будущее», – гласит надпись у входа, к которому подъехала скорая помощь.

– Кому-то еще хуже, чем мне? – подумала я вслух. И мысли у меня не было, что она за Любой Рябовой. Что забота Пшежевского обо мне простиралась так далеко…

Я должна вернуться в сегодняшнее утро, и снова притти в свой дом.

Это был «маршальский дом», как его называла наша тихая Якиманка. Он высился напротив французского посольства. Во двор часто въезжали черные «Чайки», и тяжелые двери подъездов распахивались перед адмиралами и маршалами.

Первый раз я пришла сюда еще школьницей. Отец моего будущего мужа «адмирал» Рябов возглавлял политическое управление военного флота. Мне в ту пору это почти ничего не говорило. Генерал-полковник береговой службы или «Адмирал», как его все в доме называли, неожиданно умер, по сообщению газет, в «полном расцвете сил». Вернувшись с похорон, свекровь впервые сказала, что его здоровье подорвали те два года лагерей, хотя еще до войны он был реабилитирован и молниеносно повышен в чине. Мужу и свекрови остались немалые сбережения, многокомнатная квартира и государственная пенсия. Казалось, ничто на свете не могло поколебать спокойствия и благополучия этой семьи. И хотя адмирал уже давно покоился на Ваганьковском кладбище, уклад нашей семьи не изменился. За три года замужества я почти привыкла ощущать себя маленькой частицей нашей военной элиты. Правда, меня еще смущали многочисленные лифтеры и коменданты, которые почтительно раскланивались со мной, когда я входила или выходила.

В доме отца, концертмейстера и дирижера Большого театра, я не привыкла, чтобы кто-то здоровался со мною первым. Пришлось свекрови снова и снова повторять мне свои уроки:

– Вся эта челядь обязана тебе в пояс кланяться, – строго наставляла она.

– Коли тебе не по нраву, можешь даже не замечать. Но запомни раз и навсегда, что ты теперь Рябова.

– Чем от тебя несет?! – Сергей шарахается в сторону.– Это что-то жуткое. Рядом с тобой стоять невозможно.

Я бросаю одежду в кладовку, халат вывешиваю за окно.– Подумаешь, несет…– ворчу я. Иногда его барство раздражает меня.– Я целый день работала, как проклятая…

– Черт бы подрал твою химию, Единственно, что я хочу, чтоб моя жена почаще была дома…

Как обычно, вечером Сергей в шелковом халате. Он чем-то напоминает мне восточного князька – слегка раскосые глаза под густыми сросшимися бровями, смоляные волосы. Химия – единственный камень преткновения в нашей супружеской жизни.

Засыпаю каким-то странным поверхностным сном, ощущая озноб и ломоту во всем теле. Снится кошмар. Кто-то все играет в футбол моим черепом, как мячом.

– Проснись! Ты слышишь меня? Ну, просыпайся же!

С трудом разжав веки, вижу лицо Сергея, искаженное не то испугом, не то злобой. Не понимаю. Они никогда не будил меня так, как сегодня. Резким движением он открывает шторы.

– Немедленно подойди к зеркалу, – произносит он сдавленным голосом. – Что с тобой?

Я смотрю на свое изображение и вскрикиваю: чужая голова посажена на мое тело. Полоска на шее, оставшаяся от воротничка свитера, белеет, как наброшенная на меня петля. Вся кожа прокрыта багровыми пятнами и бледно-желтыми пузырями.

Это – мое лицо?!

Почему-то хватаю щетку для волос. И тут же роняю на пол, Пальцы, ставшие вдвое толще, стянуты как утиными перепонками, отчего руки похожи на лапы водоплавающих птиц. Я оторопело смотрю на них и вижу как точно такие же пузыри появляются и на тыльной стороне пальцев, и на темно-красной будто обожженной коже кистей. Пузыри растут прямо на глазах, наполняясь желтоватой жидкостью и сливаясь в большие плотные вздутия.

Шлепанье тапочек предупреждает о появлении свекровьи.

– Дожила! Мой сын возится у плиты, а жена сидит и смотрит! – восклицает она за моей спиной. – Я всю жизнь отдала советской власти – была женой адмирала! – С этой коронной фразы начинается любой монолог.

Я встаю из-за стола и медленно поворачиваюсь к ней…

– Господи! Помоги и спаси! – вырывается у нее. – Эт-то… Обварилась ты, что ли?

Сергей пытается что-то объяснить, но у адмиральши, как обычно в минуты волнения, начинает трястись голова. – Хотел образованную? – кричит.– На, получай! Будешь теперь ее учебниками кормится! Кто у нас хозяйство вести будет?!

И вдруг я впервые вижу перед собой не барыню в дорогих мехах и громоздких золотых украшениях, не светскую даму со спокойно-говорливыми манерами, а обычную базарную бабу.

– Любка, ой! Ты доучилась! Кому ты с таким лицом да еще без рук нужна будешь?

Надо отдать генеральше должное: всякого рода сантименты были ей просто чужды.

– Она не в духе, не обращай внимания… Возрастное. – говорит Сергей.

Я снова бросаюсь к зеркалу. Ничего не изменилось. Я все еще прежняя Люба только там, где был плотный воротник свитера и манжеты халата.

– Это выглядит, как какой-то чудовищный ожог, – мрачно говорит Сергей.– Немыслимо! Такое… за одну ночь?! Тебе нужно срочно к врачу.

– Ты уверен, что врач знает, что это за вещество. А если оно абсолютно безобидно, и причина не в этом. Вначале надо выяснить у химиков. Я поеду в университет.

– Ты не доедешь.

– Доеду! Это ведь только кожа. Помоги мне одеться.

Свое уродство принимаю чисто по женски… Как самую страшную трагедию, которая только могла случиться.

Увы, изображение в зеркале было отнюдь не самым ужасным в моей жизни Толстая вахтерша, охраняющая университет, спит. Я пытаюсь тихо проскользнуть мимо нее, сонный голос настигает: