Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2010) Страница 4

— Это очень хорошо, — говорит немец. — Я боялся — какой-нибудь коммерческий проект.

— Нет, все чисто: настоящие сумасшедшие.

— Good luck!

— Спасибо. Вам тоже удачи. Сфотографируйте филина — и у вас будет один из самых редких снимков в Европе. Попросите Степу. Он знает, где филин сидит днем. Подходите, выключив мотор. Просто плывите мимо, как бревно. Я так делал сто раз. Он будет от вас в трех метрах.

Николай Иванович садится в лодку, заводит мотор, медленно разворачивается в узком русле и тихонько наддает газку, пуская лодку вниз по течению. Ребята рассаживаются. Внезапно с ветки обгорелого дерева делает медленный шаг огромная птица.

— Андрей, снимай! — вскрикивает Алексей.

Тот срывает крышечку с объектива, пытается поймать птицу в глазок, но за это время она, сделав два мощных маха крыльями, уходит за кулису молодой зелени на той стороне протоки.

— Кто это? — спрашивает Алексей Николая Ивановича.

— Белохвостый орлан.

— А как он кричит?

— Да он на самом деле почти никогда не кричит. Я всего несколько раз в жизни слышал, около гнезда. Обычный высокий вскрик, как у всякого хищника. Когда беспокится: ки-и, ки-и!

— Натурально у вас получается!

Ребята не успевают переваривать впечатления:

— А вон, под деревом, у воды…

— Колпица, род цапли.

— Она тоже не кричит?

— Она прячется.

— Андрюха, ты снял?

— Снял.

— Снимай все! Это базовый материал, для памяти.

Николай Иванович:

— Сейчас выйдем на раскаты, я заглушу мотор, и вы попишете. Если уж вам нужен базовый материал. Как раз моряна дует — навалит птицы, крика, гогота будет! Пиши что хочешь. Надо — подойдем поближе.

Они действительно идут рекой, но потом река не то чтобы делается шире, просто суши становится меньше, а затем и вовсе не остается, кроме камышовых крепей, похожих на острова, залитые мелкой водой, а после лодка вылетает на эти самые «раскаты» — где берегов уже нет, река «раскатилась» и повсюду — вода и птицы, бесконечное количество, в тростниках, вблизи, вдалеке… Взлетают и садятся стаи. Стоит неумолчный гомон, и за последней стеной камыша уже мерещится море…

— Все звуки надо записать: как они взлетают с воды, как тростники шумят… Может, с тростника начнем?

— Смотрите, цапли!

— Тихо!

— …

— Они тоже молчат.

— Потерпите, всякая птица свое слово скажет, — говорит Николай Иванович. — Подойдем к гнездовьям — они вас не только оборут, но и обгадят, предупреждаю.

— Брайан, — хлопает друга по плечу Алексей. — Ты один без капюшона. Может, тебе шапку дать?

— Дай.

Дает свою бейсболку.

Вдруг впереди, по ходу лодки, начинают удирать какие-то маленькие утки. Они смешно бегут по воде, отталкиваясь лапками и крыльями. Получается звук, как будто они бегут босиком по лужам.

— Стоп! — командует Алексей. — Вот это пишем. Если заглушим мотор и пойдем на веслах, они побегут?

— Побегут.

— Тогда приготовились. Николай Иваныч, глуши мотор! Звук!

Миша:

— Тихо! Я записываю!

Они далеко забираются в птичий мир. Андрей снимает то общие планы — цапель, стоящих у стены камыша, уток и лебедей, громадными стаями кормящихся на мелких местах, чаек, сотнями срывающихся с отмели, то, наоборот, «крупняки»: овсяночку-ремеза, пикающую из своей сплетенной из травы «рукавички», ныряющих за рыбешкой зимородков, варакушку — птичку, превосходно выводящую соловьиные трели, жадно заглатывающих рыбью мелочь пеликанов… Разных, в общем, птиц — поющих, летящих, сидящих на гнездах. Без единого человеческого звука. Ну, может, лодка скрипнет или шепот: «Я чувствую. Это получится. Если бы Гарик был с нами, он бы вложил бы в эти паузы свое железо и отсюда бы как раз пошли вибрации…»

Потом, когда многое уже снято и записано, они вновь оказываются на раскатах. Их разрывает от впечатлений. Они громко говорят, хохочут, кто-то курит.

Брайан:

— Тут основная фишка в том, что идут параллельные потоки времени. Не удастся делать одну тему, потом другую, потому что они одновременно звучат. Это звук Хаоса. И это самое офигительное: гнать три-четыре темы одновременно — причем, может быть, в разных направлениях… Одна — на угасание, другая — на подъем. Третья — только крупными крапинами, как бы вспышками… Хендрикс умел такие штуки делать. Ну и Майлз.

Алексей:

— Да, обалденно.

Они тихо скатываются по реке среди птичьего гомона.

— Когда я бываю здесь, — вдруг тихо вступает Николай Иванович, — я почему-то не могу избавиться от мысли, что Бог есть. И чем больше узнаю — про Большой взрыв… Про то, что весь этот мир, вся вселенная создалась из какого-то невероятного по плотности кусочка материи величиной с орех… с зерно… Непредставимо, да и не имеет значения… Какое нужно количество совпадений, чтобы это зерно породило такое разно­образие жизни, как здесь? Не-ве-ро-ят-но-е. Нигде во вселенной никакой жизни не обнаружено… А это значит — либо Бог… Либо законы эволюции на этой планете, вопреки космическим законам, божественны…

Брайан:

— Точно. Такая мысль здесь запросто может прийти в голову.

Они вновь включают мотор и правят к голой глинистой косе, последней суше у моря. Вся коса покрыта следами птиц.

Андрей с камерой спрыгивает на землю, смотрит на эту клинопись следов и снимает.

Алексей:

— Что увидел?

— Я поместил бы это на обложку альбома. Есть у кого-нибудь нормальный фотоаппарат? Щелкните. — Продолжая рассматривать окрестности в глазок камеры, вдруг видит вышку: — А это что за елда?

— А это вышка. Буровая. Компании «Глобал ойл». Из-за нее был большой скандал, опасались, что зимой — тут же льды — будет авария, разлив нефти на границе с заповедником. Но оказалось, ничего — пять лет уже. Видно, что на буровой сидит, отдыхая, множество птиц.

Брайан отходит от других, садится на бревно, слушает. Николай Иванович, желая, видимо, продолжить разговор и не очень-то интересуясь разгрузкой лодки, приближается к нему:

— Брайан… Кстати, почему вас называют Брайан? Это ваше настоящее имя? — Чувствует себя неловко. — Извините…

— Да нет, я люблю рассказывать о Брайане. Был такой музыкант — Брайан Джонс. Настоящий денди эпохи битников! Когда в Европу стали приезжать первые рок-банды из Америки, он ездил с ними из страны в страну и в точности снял их манеру играть. А потом создал группу «Роллинг Стоунз», которая стала играть ритм-энд-блюз по-настоящему, как это делают черные. А еще он ездил по миру и собирал звуки. Короче, для меня музыка началась с одной пластинки, где он представляет марокканских трубачей из Джуджуки. Вот поэтому я и Брайан…

— Вот как… А я, признаться, до вас не имел дело с музыкантами…

А теперь — у меня в голове не укладывается, как за всю мою жизнь, слушая птиц, я ни разу не подумал о музыке? Наверно, музыка была не нужна. Птиц хватало. Но то, что вы придумали, меня просто ошеломляет, потому что… Ведь это разные уровни сознания… И нужно обладать редким чувством гармонии мира… Вы понимаете?

— Думаю, да.

— А я не пойму, пока не услышу… — признается Николай Иванович.

— Услышите.

— Но гармония мира?

— Она офигительна.

— Тогда я скажу: на самом деле эта буровая не должна торчать здесь! Она все портит! Вы согласны? Такой вид не стоило бы портить и за миллион долларов. В конце концов, нефти много — а такая картинка, — он обводит рукой горизонт, — одна. И Волга одна.

— Можно и так подумать обо всем этом, — соглашается Брайан.

Некоторое время все топчутся на косе.

— Ну, палатку мы здесь поставим, — говорит Алексей. — А вот дров на костер не наберем. Если только вон то, — показывает белое, как кость, давно прибитое к берегу дерево, — не распилим. Я топор взял, а пилу — нет.

— А зачем пила? — аккуратно интересуется Николай Иванович.

— Да вон какой ствол лежит — а распилить нечем.

— Вы знаете, Алексей…— говорит Николай Иванович. — Здесь каждое дерево обычно облюбовано какой-нибудь птицей. Тут ваш знакомый, Белохвостый Орлан, любит сидеть. Мы его спугнули — но вон видите помет? Это его место…

— Ну а обед мы как будем готовить? — смеется Алексей.

— Я примус взял. — Тоже смеется. — Опыт, знаете… Я еще маленьким с отцом, с матерью по нескольку дней так же вот, в лодке, путешествовал… Никаких моторов — на веслах, на шестах. Иногда прямо в лодке и ночевали. И вот — вечером примус раскочегаришь — и слушаешь отца…

— На шестах? — с видимым изумлением спрашивает Андрей.

— Ну да… Тут же мелко почти везде… Так и плавали… Семечки лотоса ели, чилим [1] , хлеб. Арбуз еще с собой прихватишь — роскошь…

sub IV /sub

«Министр внутренних дел» показывается на подержанной, но достаточно приличной «тойоте-королле» на пыльных улицах поселка, в глубине которого, в конце улицы, виден офис нефтяной Компании. В этот час аул замер в пыльном жаре самана: из самана сложены стены одноэтажных беленых, а то и просто ровно обмазанных перемешанной с навозом глиной домов, заборы… По краю улицы бегут короткие синие тени. Ветерок крутит солому и пыль на дороге. В этот час здесь ничего не шевелится, даже белье не сушится, сушатся разложенные на земле плюхи коровьего помета; высохшие сложены в остроконечные кучи, несколько мух на более свежих; только в плотной, надежной тени сарая две женщины разжигают во дворе печь лепешками кизяка. Рядом крутятся круглоголовые малыши… Подняв клубы пыли, так что женщины у печки, не успев закрыть лица платками, начинают чихать и отплевываться, он подруливает к зданию конторы, выключает кондиционер, глушит машину, вытаскивает ключи из замка и выходит.