Дорис Дёрри - Рассказы Страница 4

Я попыталась не слушать, но стремление писать не раздумывая, с единственным желанием посредством знаков, оставляемых мной на бумаге, попытаться как-то упорядочить то, в чем порядок недостижим, - это стремление стало под ее взглядами ослабевать, я начала стыдиться своей подростковой писанины, в любой момент она могла спросить - что это я такое пишу.

<А ведь мы только смотрели друг на друга, - еще написала я, - только держались за руки, наспех поцеловались, сомкнутыми губами, как дети, ведь больше ничего не было. Больше совершенно ничего не было. Через сорок три минуты он придет за мной>.

Я не знала, что писать дальше. Последние фразы казались мне деланными, отдающими литературщиной, прежде всего - повтор: больше совершенно ничего не было. Я скомкала бумагу. Она наблюдала за мной.

Принесли ее шоколад. Она осторожно попробовала его ложечкой, затем удовлетворенно кивнула.

- Ах, - произнесла она с наслаждением, - фенилэтиламин.

С важным видом она сначала сняла свой коричневый плащ и заботливо повесила его на спинку стула, а затем слегка наклонилась ко мне и объяснила:

- Фенилэтиламин - такое вещество в мозгу, которое позволяет нам испытывать чувство влюбленности, страсть, но если влюбленность, страсть миновали, наш мозг перестает вырабатывать это вещество, тогда мы чувствуем себя как наркоманы в период абстиненции и испытываем потребность в продуктах, содержащих фенилэтиламин, например в шоколаде.

- Я очень сожалею, - безразлично сказала я.

- Что? - Она высоко подняла брови, ее глаза стали похожи на круглые камешки, теперь она выглядела лет на двенадцать. - О чем вы сожалеете?

- Ах, по тому, как вы это сказали, можно предположить, что вы только что пережили несчастливую любовную историю...

- О нет, - она рассмеялась, - вы совершенно неправильно меня поняли.

- Вот как, - сказала я, поигрывая скомканным листом бумаги.

Я могу сейчас уйти, и ничего не случится. Ведь еще совершенно ничего не было.

- Я обхожусь без несчастливых любовных историй и просто ем шоколад. И можно только удивляться, что я еще способна вообще смотреть на шоколад.

Ее последняя фраза повисла в воздухе, она явно ожидала, что я начну расспрашивать, завяжу беседу. Но в эту минуту мне почудилась у входа вихрастая рыжая шевелюра, мое сердце подскочило к горлу, но то был не он, еще нет, оставалось еще почти сорок минут, желудок вел себя буквально так, будто исполнял пасодобль.

Она подозвала официантку.

- Еще чашку шоколада, - попросила она, - должна признать, вы его неплохо готовите.

Официантка нервно скривила рот, изобразив улыбку.

Женщина вновь обратилась ко мне:

- Мой профессор, его имя я, к сожалению, не могу назвать, он бывает недоволен, когда разбалтывают результаты его экспериментов, профессор заставлял меня есть шоколад килограммами и затем измерял у меня уровень фенилэтиламина. Килограммами, честное слово, целыми килограммами. Поначалу я предпочитала молочный с орехами, а под конец только нежно-горький, но тоже определенный сорт... Целыми днями я ела шоколад, и за это мне еще платили... Представляете, что тогда творилось в институте... все буквально умирали от ревности и зависти...

Она разгладила винно-красный пуловер на своей отсутствующей груди и аккуратно заправила его сзади в юбку.

- Мой профессор отправил меня сегодня в город... ему кажется, что я страдаю психосоматическим расстройством. Но не сошла же я с ума, мне известно, что со мной. Просто у меня что-то с нервами...

Она умолкла, помешала ложечкой какао, мы обе взглянули в окно.

На крыше дома напротив лежал, как пуховое одеяло, толстый слой снега, там наверху он еще оставался белым, улицу внизу покрывала черная каша, редкие белые пятна на полоске газона, обрамляющего пешеходную дорожку, были испещрены ядовито-желтыми пятнами мочи, оставленными дрожащими от холода собаками.

- Ненавижу город, - проговорила женщина, - здесь я совсем подорвала бы нервную систему.

Принесли вторую чашку шоколада. Женщина рукой показала на меня, рыжеватая официантка поставила чашку передо мной.

- Для вас, - улыбаясь, сказала женщина.

Я, поблагодарив, стала отказываться, потом начала уверять, что не люблю шоколад, в действительности же я уже несколько дней соблюдала строжайшую диету, теша себя призрачной надеждой, что мне все же удастся волшебным образом из моей вялой плоти извлечь подтянутое, юное тело, подобно змее во время линьки.

- Пейте, - строго приказала она, - фенилэтиламин дает ощущение счастья. Вот увидите - минут через пять-семь сигнал достигнет мозга.

Я послушно принялась пить. С первым же глотком на меня нахлынули воспоминания детства: руки и ноги, зудящие от холода после нескольких часов, проведенных на льду, теплые булочки с изюмом прямо из духовки, дрожащая пеночка на горячем какао.

Она внимательно посмотрела на меня.

- Я, по-вашему, нервная? - спросила она.

Я покачала головой.

- Когда я прихожу на работу и появляюсь в своей комнате, они все замолкают и по-идиотски глазеют на меня. Потом подсылают одну из своих, и та с преувеличенной любезностью справляется о моем самочувствии, будто я тяжело больна, они заранее сговариваются, чтобы довести меня до крайности. А профессор мне не верит, он считает, что у меня слабые нервы. Я же знаю, что все это подстроено, я точно знаю, раньше в школе мы вот так же разыгрывали новенькую. Я уже двадцать один год в институте, двадцать один год. Странное чувство испытываешь, произнося это число, будто сам его придумал... Как вам шоколад?

- Вкусный, - ответила я, - вкусный.

- Серотин и теобромин тоже содержатся в шоколаде, теобромин по-гречески означает - божественный аромат...

- Все-то вы знаете, - иронически заметила я. Она начинала действовать мне на нервы. Я уже намеревалась пересесть, но пока обдумывала, как мне это сделать, чтобы не слишком ее обидеть.

- О, - ответила она и сдула с лица редкие волосы, - ведь я как-никак перепечатывала все книги профессора, все до одной. И последнюю тоже, <Империю чувств>, хотя у меня тогда уже начался тендовагинит, я так мучилась... Из-за серотонина женщины в предменструальный период поедают особенно много шоколада...

- Да, - искренне удивилась я, - это верно, ведь я только тогда и ем шоколад, а в другое время вообще к нему не притрагиваюсь.

- Вот видите, - сказала она, просияв. - Бедные женщины-ацтеки.

Я не поняла, что она имела в виду.

- Им не дозволялось есть шоколад, я же вам рассказывала, - сказала она строго.

Мы помолчали.

- Могу я вас спросить о чем-то очень личном? - Ее лицо сравнялось по цвету с ее пуловером, на шее появились темные пятна, как от засосов.

Я кивнула.

- У вас еще... - прошептала она, - я хочу сказать... вы еще... - Она сделала глубокий вдох. - У вас уже наступил критический период?

- Как вы сказали? - произнесла я, искренне пораженная и одновременно глубоко возмущенная. Она смотрела на меня с видом перепуганного кролика. Я энергично покачала головой.

- Извините меня, - выдохнула она, - у меня вообще-то тоже нет, но из-за моей нервозности, я подумала, возможно, это как-то связано.

Теперь она выглядела такой растерянной, что мне стало ее даже жаль.

- Вы замужем? - спросила я, лишь бы что-то сказать, хотя точно знала, каким будет ответ.

Она покачала головой.

- А вы?

- Нет, - солгала я в неожиданном порыве сочувствия.

- Ах, я не страдаю из-за отсутствия в моей жизни мужчин, - решительно заявила она, - пусть даже профессор думает иначе. - Она хихикнула. - Я иногда хожу в общую сауну, просто так, подивиться многообразию природы. Но боже мой, до чего же уродлив голый мужчина! Тут уж вы должны признать мою правоту...

Нет, признать ее правоту я никак не могла, для этого мне было достаточно представить себе моего юного возлюбленного, хоть я еще ни разу не видела его обнаженным. Я покосилась на часы - еще двадцать восемь минут.

- Если быть честной, - продолжала она, - если быть до конца честной, мужской орган выглядит как нечто такое, чему следует находиться внутри и что по ошибке оказалось снаружи. Напоминает кусок кишки или что-то в этом духе... ах, поговорим лучше о чем-нибудь более приятном, - прервала она себя. - А вы помните <Кошачьи язычки>?

До этого момента мне не казалось, что она ненормальная, возможно, предполагала я, она излишне напряжена, но теперь я подумала: эта женщина совсем спятила, и ощутила настоятельную потребность немедленно встать и уйти. Будто прочитав мои мысли, она положила свою ладонь, напоминающую лапку кузнечика, на мою руку.

- А теперь отгадайте, что у меня в сумке, - сказала она и водрузила свою старомодную сумку на стол.

Коробку, которую она достала, я узнала сразу, она осталась такой же, как и во времена моего детства, - с черно-белой кошечкой на желтом фоне.