Иван Дроздов - Шальные миллионы Страница 4

Ей было неловко, совестно за недавние свои подозрения: она так легко поверила соседке и не пыталась защищать Тариэла, — сразу же поддалась на клевету, как будто ждала такого сообщения, и обрадовалась, полетела на рынок, в университет. Все было глупо, гадко, и Тариэл вдруг вырос в ее глазах, поднялся над нею, над ее мелочностью, суетой, злорадством.

Но вот что она заметила в себе, в своих тайных мыслях о Тариэле: она по-прежнему была к нему холодна, равнодушна, ей не хотелось полной реабилитации его, она не искала в нем высоты, благородства, как-то категорично отказывала ему в любви и даже в простом человеческом уважении. Тень рынка, его земляков, летала над ним и лишала его привлекательности. Не мог он быть для нее ни красивым душой, ни смелым и честным, — он был для нее коварным, мелким, низким, и, несмотря ни на что, она видела в нем торговца.

Дмитрий Владимирович Воронин, с которым она прожила двенадцать лет, оставил заметный след в медицине. Он был терапевтом, но в тридцать лет стал осваивать хирургию и уже через пять лет оперировал на грудной клетке, внедрил в практику новые приемы при устранении незаращения межпредсердной перегородки. На него теперь ссылаются все медицинские учебники, печатают его портреты. Амалия хорошо знала все, чем занимался ее муж, и в беседах на медицинские темы рассказывала о лечении так хорошо, будто она сама придумывала и внедряла новые приемы, проводила уникальные операции. Высота интересов мужа, его дел окрыляла ее жизнь, она привыкла ко всему значительному, благородному, и вдруг — этот… соискатель кандидатской, которому в драке пробивают голову. Философ, не умеющий по-русски связать двух слов.

Так она думала о Тариэле, думала, забыв о его «коктейле для тети Клавы». Когда же вспомнила и об этом, в ней с новой силой вздыбилась волна ненависти к Тариэлу, и она мучительно искала способа разойтись с ним без ущерба для нее самой и для всего, что ей было дорого.

Вечером смотрела телевизор, диктор рассказал, что на Невском проспекте, на углу Гостиного двора, произошла жестокая стычка двух мафий — грузинской и азербайджанской. «Азики», — так называли азербайджанцев, — налетели на группу грузин, «прошлись» по ним железными прутьями и исчезли на трех «мерседесах». Полагают, что бой идет за монополию в торговле товарами гуманитарной помощи. «Азики» теснят грузин.

«Синяк над ухом… Не там ли задели Тариэла?» — подумала Амалия. И внезапное чувство радости ворохнулось под сердцем. «И поделом ему, поделом…»

В тот день Тариэл поздно пришел домой, и не один, — с ним были пожилой толстый грузин и модно одетая девушка, почти подросток, — ей было лет шестнадцать.

— Мой дядя Зураб, а это, — Тариэл тронул девушку за локоть, — Нино, двоюродная сестра.

Хозяйка и на этот раз принимала гостей радушно, показывала, куда положить сумки, рюкзаки, — у них было много вещей, — указала на дверь ванной комнаты, где они могут помыть руки. На Тариэла не смотрела, давала понять, что такие вторжения ей не нравятся и она не собирается превращать квартиру в гостиницу для его земляков.

Согрела чай, выставила печенье. Дядя Зураб достал из сумки баночку варенья изумрудного цвета, сказал:

— Это фейхоа.

Тариэл раскрыл «дипломат», — там рядком стояли бутылки «Цинандали». Амалия смотрела на них со страхом и обостренным любопытством, — тотчас заметила, как тщательно выбирал Тариэл бутылку, осматривал пробку. «Ага, — догадалась хозяйка, — здесь упаковка фабричная». Окинула взглядом три оставшиеся в «дипломате» бутылки. «Интересно, для кого они? Для меня-то вроде ни к чему уж».

Тариэл пытался наладить беседу, обращался к хозяйке, но та отвечала односложно и больше относилась к гостям.

— Сбежал ваш президент, семьсот миллионов рублей с собой прихватил?

Нино опустила длинные ресницы, прикрыв ими большие сливовидные глаза, а дядюшка Зураб помрачнел, плотно сжал тонкие губы.

— Плохой человек наш президент. Такую кашу заварил! Нет теперь Тбилиси. Тысячи лет был, а теперь нет, как так можно-а?..

Амалия деликатно, чуть слышно заметила:

— Плохой человек, а вы его — в президенты.

И тут вскипел Тариэл:

— Ваш хороший! Россию развалил! Где она теперь, — Россия?..

И словно бы спохватившись, смолк, взял бутылку, стал разливать вино.

— Народ — дитя малое, — заключил дискуссию Зураб. — Помани пальцем — идет. Гамсахурдия много обещал. Мы поверили, но власть, как кровь для хищного зверя, — человек от нее пьянеет. Дьявол вселился в нашего президента. Врагов стал искать. Сталин тоже врагов искал. Ай-яй!..

Дядя Зураб качал седой кудлатой головой и, как будто от зубной боли, тихо стонал.

Тариэл повеселел. Он, видимо, боялся, что Амалия плохо встретит гостей и, чего доброго, устроит сцену, оконфузит его в глазах земляков, но нет, хозяйка, хотя и сердилась на него, однако вида не подавала. Амалия пыталась разговорить девушку, обращалась к ней с вопросами, но та стеснялась, опускала голову, вела себя как дикарка. И хозяйка от нее отступилась, сказала Тариэлу:

— Мне завтра рано вставать, я пойду.

И уже в дверях столовой показала на шкаф в коридоре:

— Тут белье, одеяла. Постели гостям на диванах.

Не читала перед сном, не включала приемник, — лежала с открытыми глазами, думала. Ей, конечно, хотелось бы знать правду о девушке, — может, невеста его? — однако мысли эти были легкие, сердца не томили. В конце концов ей теперь все равно, кем доводилась ему Нино и какие у них были планы, — она свое решение приняла и теперь думала лишь об одном: как ей расторгнуть брак и разойтись с Тариэлом без осложнений. Где-то копошилась мысль, что по-хорошему им не расстаться, Тариэла из квартиры не выписать, — надо бы чем-то его припугнуть. Но чем?.. На рынке Тариэл не торговал, значит одна у нее зацепка — «коктейль для тети Клавы». Наркотик — преступление, он опоил ее, может быть, так происходило и с другими. Надо взять анализ из тех трех бутылок, что остались в его «дипломате», и проследить, где он бывает, каких еще дур угощает.

И тут вкралось подозрение: Тариэл в мафии, у них на всех петербургских рынках кавказские мафии. Говорят же люди… И на нашем Торжковском будто бы идет борьба «азиков» с грузинами. Тариэл хоть и сдает кандидатский минимум в Университете, но повязан и с мафией. И на рынке соседка его видела, она врать не станет.

Амалия решила продолжать свою разведку, иначе с ним не развяжешься, еще и саму втянут в преступную шайку.

Она потушила свет и уже засыпала, — в дверях появился Тариэл.

— Ты спишь? — спросил негромко.

— Нет, но ты устройся в кабинете. Я нездорова.

— Хорошо, я устроюсь. Спокойной ночи.

Согласился быстро и вышел, плотно прикрыв дверь.

Не спросил, что с ней, не нужно ли какое лекарство? Обрадовался, ушел.

Было горько и обидно сознавать, что ты не любима, но эти же чувства убеждали Амалию в правильности принятых ею решений, укрепляли волю, побуждали к поискам быстрейших путей, ведущих к победе. Мысль работала остро и напряженно, она не спала. И уже далеко за полночь ее слух уловил приглушенный разговор из кабинета. Она поднялась, бесшумно приоткрыла дверь, и теперь до нее явственно доносилась речь на грузинском языке, — говорили поочередно то он, Тариэл, то Нино. Устроились на диване, старом диване, который так любил ее муж.

Оставила дверь приоткрытой, легла в кровать. Тариэл отпал от сердца окончательно, она засыпала с легким и светлым чувством свободы, — сознанием, что никогда и не любила этого чужого страшного человека.

Сон ее был долог и безмятежен, а проснувшись, она к удовольствию и почти детской радости увидела, что в квартире никого не было. Не огорчили ее и беспорядок, царивший в столовой, облитая чаем скатерть, грязная посуда. «Недолго вам осталось резвиться, недолго», — думала Амалия, прибирая квартиру.

Позавтракав, наладила шприц, взяла пробу из всех трех бутылок, отправилась в клинику. Потом вернулась в квартиру, написала записку:

«Милый Тариэл! Мне удалось заправить машину, и я поехала на дачу. Чувствую себя неважно. Была в клинике, врачи подозревают бруцеллез. Болезнь страшная, заразная, и лечиться надо долго, до двух лет. Наверное, заразилась на даче, где обыкновенно пью сырое молоко. Буду делать дезинфекцию всех комнат. Ты, пожалуйста, хорошо мой посуду, проветривай квартиру. Сердечный привет. Амалия».

О дезинфекции приписала нарочно.

День живет Амалия на даче, два живет, — хорошо молодой женщине в лесу, на природе. Дом у нее большой, двухэтажный, в нем восемь комнат и две крытые застекленные веранды. В комнатах ковры, финская мебель, много посуды и книг. Внизу, в самой большой комнате, где стоит обеденный стол и обыкновенно принимают гостей (бывало на юбилей мужа собиралось больше ста человек), горит камин, и Амалия, накрывшись красным шерстяным пледом, лежит на диване, читает напечатанный кооператорами роман американской писательницы Маргарет Митчелл «Унесенные ветром». Работает она в клинике покойного мужа на полставки, принимает больных два раза в неделю. На этот раз она освободилась в среду и на работу поедет лишь в понедельник следующей недели. Чувствует она себя хорошо, легко, — ей даже как-то радостно от сознания того, что хоть на время она освободилась от Тариэла, нашла повод не встречаться, не исполнять многочисленных обязанностей жены, которые ей все более становились нетерпимыми. Она испытывала то светлое легкое возбуждение, которое, бывало, в детстве ощущала в играх с подружками, когда ей удавалось или ловко спрятаться, перехитрить, или сделать что-нибудь такое, что другие не умели. Ей было жалко квартиру, — наследят, испачкают, разворуют серебряные ложки, ножи, вилки, всякие безделушки, однако верила, что Тариэл такого не допустит. Он хозяин, чувствует себя таковым, — он за всем присмотрит.