Павел Кочурин - Затылоглазие демиургынизма Страница 4

1

Нынешние беды, нежданные и сокрытые, находят на нас с тех самых дней, кои названы революцией. Да еще Великой. Это уж по беде, коя изошла от нее. На как не величай эту нашу революцию, а она по началу была выказом пути к надежде, сущей в нас неизживно. Где было знать, что все обернется пагубой. Деревенский люд не мог узрить в ней кончины себе. Сомнения, как им не быть, были. Мужику без сомнений никогда не жилось. Плутающему в лесной чащобе каждый просвет мнится выходом к тропе спасительной. Где было понять-догадаться, что этот просвет заман в еще большую непролазность… На молчаливого трудолюа, не больно поверившего в посулы, тут же и насели те, кто получил прозвание и почет бедняка-активиста. По деревенским понятиям — это пустозвонное зимогорье, кое на холодной печи тепло себе вылеживало. Оно и потянулось ко власти новоявленной. Ладному-то мужику — к чему она, власть-то? Весь мир его при своем доме. Знамо, кто похитрее, нелад учуя, начали льнуть к бедноте почетной. В худо-то как и кому было верить. Мужик и продолжал ждать покорно того, чего ему было сулено — земли. Когда разбои и грабежи лихого люда поутихли, он было и воспрял духом, к земле, вроде бы даденной ему прильнул, как дитя к матушке родимой. Монахини вот наши все монастырем в коммуну вошли, трудом стали жить дружно. И зимогорье, получившее власть, попритихло было, не тревожило их.

Но не суждено было нашему брату крестьянину выправиться и выпрямиться. Над державой с грозовой силой нависал новый неразум. Но и тут наш брат смиренно рассудил: коли вещано Святой Руси пройти новый скорбный путь, то и не миновать его. Это, как туча грозовая, если уж выглянула из-за леса, то и прольется с громом и градом. Но ждется и тут благодатный дождичек на ниву твою…

Вот ныне и разгадываю — от чего это я сам в лютую пору революции увязался за красным комиссаром, пошел к нему бойцом в особый отряд? И это при родителях-то староверах. И что уж совсем дивно — батюшка с матушкой не поперечили этому. Сам-то я, как вот и они. Держался, и поныне держусь, старой веры. Комиссар отряда, кой в доме нашем остановился, тоже в бога верил. И как он сам сказал, во Христов коммунизм дорогу торил. Ясность-то, она, ко мне, да к самому комиссару, опосля пришла. Случилось это после того, как Провидение свело меня с особым комиссаром города большого. Он наводил на люд страх вторыми глазами, у него были на затылке прикрывались длинными волосьями. В южном городе, куда его прислали правителем, шли большие грабежи и разбои. Наш отряд тоже туда направили для усмирения. Я и оказался на виду у этого затылоглазного начальника. Комиссар нашего отряда посылал только меня к нему с донесениями. Такой был наказ от него самого. Первый раз шел к нему — будто с жизнь прощался. Слухи такие о нем ходили: вызывал он к себе подчиненных и выспрашивал кого в чем подозревал. Если тот не каялся в проступках своих, оправдывался, выгораживал себя враньем, он поворачивался к нему затылком, из-под поднявшихся волосьев выкатывались глаза-зенки и обличали неверного. Тот уходил от него и умирал по дороге. Чуть ли не каждый день таких покойников на кладбище отвозили. Городской люд не сильно роптал: за неправедные дела изверги наказывались. Но и радости ни у кого. По себе-то каждый честен, а приведись к нему попасть, как вот он на тебя взглянет? И я шел к нему, как на казнь, греха не знал за собой, но как знать — служба…

Но встретил он меня как жданного гостя, провел в большой кабинет. Стол, за которым он сидел — был резной, старинный. Головы диковинных зверей по краям. Они как бы берегли того, кто за ним сидел. Мне и подумалось, что я попал к колдуну, знавшегося с нечистой силой. А он, угадав такие во мне мысли, посмотрел на меня, как бывало отец Матвей, наш приходский батюшка, на покаяниях, повернулся ко мне спиной и помолчал. Я уперся взглядом в его затылок, но затылочных глаз он мне не выказал. В ответ на мое желание их увидеть, вымолвил как заклинание одно лишь слово: "не возбранись". Вот я и разгадываю к чему это слово было сказано?.. И каждый раз все новое усматривается в этом его слове. Тут как бы первый наказ: не суди о человеке по молве. И в брани не будь с людом мирским. Это значит по-нашему, по теперешнему, не затылоглазничай. Коли ты чистый коммунист, то душа твоя должна быть в правде Христовой. А за ложь святые апостолы смертью карали. И он вот так делал… Разное в голову приходило и рассуждалось. Да и ныне это слово его помнится.

Усадил он меня в кресло с такими же резными головами зверей, как и стол. Сам сел напротив, подобрел лицом и сказал: "Думай, Яша, только о Христовом". Я покраснел, что посчитал его колдуном. Тут же был уволен и в этих своих мыслях. "Ничего, Яша, ничего — вымолвил он, — думать свое никому не заказано. И разговоров не унять. Они ведь больше без понятия своего. Но вот, чтобы худле из тебя самого не выходило". Эта первая встреча с ним мне такой и запомнилась. Дедушке сказывал о том, а больше-то никому, незачем было. И тебя для того говорю, чтобы уверование в правде настало. Встреча моя с затылоглазым во спасение была и мое и дома Кориных, дедушки. То, что он мен навещал, велел сказать, когда время придет, и тому, с кем дружбой сойдусь. Но тоже не сразу, а если знак на то будет.

После того, как я возвратился домой, вышел при полной луне на Татаров бугор, мне и открылось видение того, что таится в этом бугре. Выждав, поведал дедушке Игнатьичу. И дружба с ним завязалась. Потом Данилычу сказал, что в Лягушечьем озерце прах ведуна черного муруется. И пока он будет там, покоя не жди.

Затылоглазый комиссар сказал мне и о том, что сулено нам, сухеровским староверам Соколовым. Что я вот сам в доме своем остерегусь, а родители должны в дальние края уехать. О вас, Кориных, так вот изрек: "В дом человека, который был в прошлой своей жизни воителем на белом коне въедет житель. От него и пойдет свежий корень дома". И наказал опять же, чтобы я затаил это до означенного срока. Я вот и таил. Только одно сказал дедушке, что надо ждать нового человека, явленного на белом коне, Голубке, значит, вашей коринской. Дедушка Данило Игнатьич и ждал тебя вот. Но дождаться не суждено было, пало это на долю Дмитрия Данилыча. Мы оба с ним этот высказ затылоглазного прорицателя держали в себе. И вот срок тайн Татарова бугра изошел. Тление черного ведуна предано земле без выхода из нее. И сказываю тебе это, как заветано мне было. Дедушка Голубку и оберегал для тебя, чтобы въехать тебе в дом его на ней — белой коне.

О самом белом коне, Голубке вашей, тоже тайну мне открыл. Конь этот княжеского двора. И был он в неволе у черного ведуна татарова. И перешел к тому воителю, кой этого ведуна поверг. Гибель ведуна была неминуема. Но дух его смрадный остался в той земле, где он был повержен. Это и слало беды люду, не очистившему свою землю от смрада, погребением окаянного.

Кто вот он, этот затылоглазый правитель города, что напророчил и мне, и роду Кориных то, что случилось. И что должно случиться? И кто те, что ввергли люд в раздоры и беды. Своим-то человеческим разумом как было довести мирство наше до безрассудства. Соблазн изошел от темных сил. Но и тут чистые сердцем со стези Христовой не сошли. Пути истинного тайно и во мраке держались. От чего бы вот я пошел за красным комиссаром и оказался в отряде его?.. Уверил он меня в праведности того дела, на которое сам шел. Но вот были соблазном сметены и он, и я. Оба и встали не по воле на тропу преступно-карательную. И то сказать, где найдешь праведника без греха и грешника без праведности. Все — и святые, и бесы-антихристы из человеков изошли. Грешное со святым — в одной утробе. Вот и живем в вечных спорах самих в себе. Чего в ком больше, тот тем и становится. В затылоглазом правителе тоже было то и другое. В начале не отпадала от него Христова вера. Но ожесточившийся люд соблазнил его на лютость, оборол в нем кротость и совратил на зло.

Винить в том, что свершилось теперь и не знаешь кого. Клянем вот тех, на коих пал знак совершить кару над мирством. А надо бы каждому с себя спрашивать, почему он поддался соблазну зла. Судим других, а своего греха не видим, очерствели сердца. Затылоглазный начальник пороки у тех видел, кто ему был подвластен. И карал за неправду. Но зло шло к нему с доносами, и больше на праведных. И они попадали под его кару, тем его и сгубили. Так на ком же больше вины?.. Он, затылоглазый, как бы от природы таковым родился. А двуглазые стали затылоглазничать по прихоти своей и корысти. И люд разделился на "таких" и "не таких". Человек перестал быть собой. "Таким" — зимогорам активистам — сулен был почет. А ладного мужика — "не такогого" — бросили в пасть зла как наживку щуке жадной… В него, праведного, позволено было тыкать пальцем, как в чужого. И пошло затылоглазие окаянством гулять по Святой Руси. Порочный за более порочным принялся доглядывать.

Затылоглазый правитель настанье такой беды тоже пророчил. Она шаг за шагом, раз за разом нас и охватывала. О Марфе Ручейной, прозванной Татаркой, так поведал: "Есть у вас там потомок рода ведуна. Им и предастся тленный прах самого ведуна земле". Мне наказал наведываться на Татаров бугор, когда на то знаки будут: "Тебе, Яша, — сказал, — буду являться напутным вестником. Я тоже одного племени с ведуном, но тьму его не принял. О воителе — Дмитрии Даниловиче в прошлой его жизни так сказал: "Повергнув черного ведуна, он и сам впал в грех, оставив его замурованным на освещенном старцем-отшельником месте. В озерце вот, прозванном Лягушечьим".