Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1 Страница 4

- За то, что вы немец. Теперь это ваша самая главная вина. И давайте закончим бессмысленную пикировку. Если будем живы, нашу вину определят русские. Всё! Я пробуду здесь до темноты. Неплохо было бы и подремать. Как вы на это смотрите?

Хозяин поджал губы, ответил неприязненно:

- Как вам будет угодно. Но, находясь здесь, вы подвергаете опасности и наши жизни.

- Всё в руках божьих. В этом я уже неоднократно убедился сегодня.

Гауптштурмфюрер зевнул, взял два стула и ушёл по тёмному короткому коридору к входной двери, сел на один стул, прислонив его к стене, а на другой положил уставшие ноги. Но сна не было. Да и ушёл он сюда, в темноту, только затем, чтобы не видеть эти рожи, отъевшиеся на войне.

Вспомнил обеды фрау Эммы Гюнтер, у которой он жил после окончания военной школы шифровальщиков.

-6-

Он не сам поселился у неё. Перед выпускными экзаменами в школу пришёл господин в штатском, назвался сотрудником разведки Абвера и отобрал для своего ведомства двух выпускников, в том числе и Вилли. Это был Отто Гевисман, его бессменный начальник, тот самый, что оставил его сегодня в доме-крепости, как он выразился. Гевисман сам нашёл для Вилли жильё и сам привёз его к фрау Гюнтер. Он вообще всё любил делать сам, очевидно, не доверяя никому, держа даже мелочи под собственным контролем.

- Фрау Гюнтер! Вот вам новый постоялец и, надеюсь, надолго. Кормите его как хорошая немецкая жена и любите как добрая немецкая мать. Ха-ха-ха! Я думаю, мой юный друг, что  здесь вы скоро будете себя чувствовать своим. Устраивайтесь!

Он ушёл, и будущий гауптштурмфюрер на самом деле скоро стал в этом доме своим.

Фрау Эмма потеряла мужа-полковника под Псковом в семнадцатом году и с тех пор жила одна, тщетно ожидая принца, способного оценить и её женские прелести, которых было теперь уже в избытке, и её хозяйственные способности, которые с годами шлифовались, чему способствовали в последние годы трудности с продуктами питания, топливом, одеждой. Лет десять назад на одном из благотворительных вечеров в честь героев минувшей войны она нечаянно, как ей казалось, у столика с бутербродами познакомилась с Гевисманом, который ещё только-только с трудом начинал карьеру в Абвере, носил обер-лейтенантскую форму и был чьим-то не то адъютантом, не то порученцем. Ей понравилась безупречная аккуратность его мундира и всей фигуры штабного служаки, предупредительность и внимание, которыми не была избалована, и она решила: «Вот он!». Несколько испортила впечатление жадность, с которой офицер поглощал бутерброды, но Эмма отнесла это к издержкам молодости и сильного мужского организма, отчего ещё больше млела. Гевисман же понял, что в этом сборище титулованных и высокопоставленных ослов и их тёлок только она ему – пара. Потом он её провожал и, по обоюдному молчаливому согласию, так получилось – до самой вдовьей постели. Для него встреча была одним из редких приключений, а для вдовы – разгоревшимся желанием заполучить вымышленного принца не щадя тела и души. Утром они расстались близкими друзьями, он – уверенный и довольный, она – с некоторым сожалением, но не потерявшая надежд, тем более что были оговорены новые встречи. И они продолжались долгие пять лет, пока фрау Эмма не поняла, что Отто не принц, во всяком случае, не её принц, к тому же предложений о союзе от него так и не поступило. А с приходом к власти Гитлера, когда и перед Гевисманом, наконец-то, открылись широкие горизонты власти, а с нею и доступ в высокопородистое стадо, несостоявшийся принц всё меньше внимания уделял бедной золушке-вдове. Но в картотеке его памяти она стала первым его агентом, законсервированным до случая. И случай вскоре представился в лице Вилли.

Фрау Эмме молодой офицер понравился сразу. У него была крепкая, уже мужская, фигура, высокий рост, развёрнутые плечи. С открытого широкого лица на неё доброжелательно и смущённо смотрели внимательные серые глаза, а на макушке топорщились непослушные русые волосы. Эмме нестерпимо захотелось их пригладить, и она еле совладала с этим желанием. Сладко заныло сердце, когда она представила себе, стосковавшись по мужским ласкам, как будет за ним ухаживать, и как он будет хорош с ней в постели. Ей и в голову не приходило, что она почти вдвое старше его, так ей захотелось быть с этим крепышом, так она была уверена в своих женских способностях. Вилли же, смущённый вторжением в чужую жизнь и не знавший как себя вести в непривычных обстоятельствах, не обратил внимания на вдову как на женщину. Она была старше, она была хозяйка, и, кроме уважения, он ничего не мог ей предложить.

Эмма показала ему комнату, и Вилли, оставив чемодан, ушёл, а вечером вернулся очень поздно и очень утомлённым после тяжёлого дня бесконечных шифровок. Но Эмма его ждала. На приготовление ужина ушли почти все её деликатесные запасы, а на сервировку стола – вся её изобретательность и давно не использовавшийся, доставшийся в наследство, полковничий сервиз. На Эмме было очень сильно декольтированное платье, которое она давно уже не надевала, и с которым пришлось немало помучиться, подгоняя по пополневшей фигуре так, чтобы всё было видно и одновременно скрыто, дразня воображение. Она добилась нужного эффекта: Вилли не знал, куда девать свой взгляд. И это уже было началом победы. За ужином они перебрасывались незначительными фразами, смущала непривычная торжественность и изысканность обстановки. Потом как-то незаметно разговорились, напряжённость спала, а когда выпили по бокалу вина, Эмма предложила обращение накоротке: «Не стесняйся, Вилли, мне нравится, когда ты осматриваешь всю меня». Потом ещё много говорили, пока она не заметила, что он очень утомлён, и распорядилась: «Спать». Но и улёгшись в своих комнатах, они продолжали разговаривать через открытые двери, пока Эмма не решилась сказать: «Вилли, ты не находишь, что разговаривать удобнее рядом». И он тут же перешёл к ней в спальню.

Несмотря на разницу в возрасте, они подружились. Этому способствовали обоюдное душевное равновесие, терпимость к людям, умение довольствоваться малым и естественное желание человеческого участия и тепла: у Вилли – как у начинающего самостоятельную жизнь, а у фрау Эммы – как у теряющей надежды на её счастливое завершение. Последующая совместная жизнь вполне устроила обоих. Особенно Вилли, не избалованного семейным уютом и женским вниманием. Да и Эмма при ровном и спокойном партнёре оттаяла, успокоилась и стала настоящей немецкой женщиной, для которой семья – всё. Особенно удавались ей воскресные обеды на двоих…

Длинный стол, накрытый белой скатертью, теряется своими концами в белой туманной дымке. Он уставлен многочисленными тарелками. На тарелках – колбаса, нарезанная кружочками, одна колбаса. С одной стороны стола сидит Вилли, напротив – Гевисман и убитый пехотинец, тот самый, из дома-крепости. Эмма в тончайшем воздушном пеньюаре, с мягкой улыбкой на лице берёт полными белыми руками одну за другой тарелки со стола и кормит Гевисмана колбасой, вкладывая отдельными кружочками в широко открытый жующий рот. И ни кусочка Вилли. Он хочет попросить её, пожаловаться и не может произнести ни звука. Только поднимает руки и тянется через стол к Эмме. А та смотрит на него, всё так же улыбается, поглаживает Гевисмана по волосам, почти не касаясь их, и кормит, кормит, кормит колбасой. Невыносимо! Вилли всё тянется, тянется к ней, опрокидывая длинный белый стол, падает и тут же просыпается, свалившись со стула.

- Господин офицер, что с вами? – обеспокоенно спросил подошедший хозяин подвала.

- Ничего страшного. Просто неудачно проснулся.

Гауптштурмфюрер вышел в ту же слабо освещённую комнату, посмотрел на стол: колбасы уже не было. «Ну и чёрт с вами! Лавочники! Свиньи!»

- Так, где у вас выход во двор?

- Здесь, господин офицер, здесь, за ширмой, - с готовностью показал хозяин.

Он отодвинул цветастую ширму от стены и обнажил дверь, закрытую на короткий засов. Офицер сам отодвинул засов, толкнул дверь и вышел в неглубокую нишу с короткой цементной лестницей наверх. Не попрощавшись, поднялся по лестнице, услышал стук закрываемой двери и поспешный скрежет засова и увидел неширокий и захламлённый какими-то ящиками, коробками, разбросанными бумажными мешками двор с узким арочным выходом на улицу.

-7-

Было ещё светло. Дождь кончился, но небо было затянуто сплошными свинцовыми облаками, быстро проплывающими над городом. Не раздумывая, гауптштурмфюрер пересёк двор, вышел на улицу и быстрым шагом, настраиваясь на долгий путь, пошёл по тротуару, обходя завалы из битого кирпича и бетона. Эта короткая улица была ещё сравнительно цела и должна была вывести его на знакомую Фридрихштрассе. Потом будут ещё несколько поперечных улиц и кварталов и, наконец, его дом с Эммой. И с ужином. А вдруг ей удалось добыть немного эрзац-колбасы?! Опять хотелось есть.