Пётр Алешковский - Владимир Чигринцев Страница 4

— Не стоит разговора — надо действовать, и немедленно, он мне приятель по покеру, да и история романтическая — тут американец сделает больше возможного. О’кей, я исчезаю, всем общий поклон, а перед Павлом Сергеевичем извинитесь особо. Рад был познакомиться, ба-ай, — растягивая гласную, пропел Княжнин напоследок.

Ольга с Ларри скрылись в доме, Аристов завопил с крыльца:

— Волька, ты где, идем допивать!

— Я тут, — лениво отозвался Чигринцев.

— Изволите отдыханчикать, — сострил Аристов и было собрался присоединиться к нему, как резкий голос Татьяны остановил его:

— Хватит, никакой водки! Как всегда, есть все мастера, а убирать со стола некому! Виктор, изволь вымыть посуду!

Аристов картинно развел руками и громко прокомментировал:

— Баре зовуть! — Театрально поклонился кусту и ушел на кухню.

«Какая у них может быть любовь?» — в который раз подумал Чигринцев. Аристов, профессорский ставленник, сын деревенских фельдшеров из-под Костромы, был вывезен Павлом Сергеевичем, поступлен в университет и нынче, рано защитив докторскую, всерьез рассматривался как потенциальный завкафедрой и всемогущий секретарь ученого светила. Свойский парень, со своеобразным мрачноватым чувством юмора, обладал он стопроцентной надежностью и преданностью шефу. Князь, помыкая и кляня, как «своего», Виктора, пожалуй что, и любил, если способен был на такое. Неудачно отроманившая юность Татьяна к тридцати двум, кажется, поддавалась аристовскому напору — тот втюрился в нее с первых дней. Умело держа осаду, он выжидал и все чаще поговаривал об их возможной женитьбе. Профессор эти разговоры молчаливо поощрял. Волюшка от одной Татьяны получал в доме настоящую сердечную теплоту и, дружа с Аристовым, ее откровенно почему-то жалел. Впрочем, это было сугубо их дело.

Лишь только сели в вагон электрички, Аристов набросился на Волю:

— Ну, что ты думаешь? Я как услышал, меня с тех пор всего и колотит, ну, говори же, черт!

— Что говорить: наливай да пей! — чувствуя напряжение, поспешил осадить Воля. — Сейчас бы машину сюда, и с комфортом, а то в электричке тащиться…

— К чертовой матери, Волька, кончай, ты ж понимаешь!

— Ладно, ладно, по мне, клад надо искать. Поехали, Витя, в Пылаиху, оттянемся.

— Да не о том я, все — фарс! Обычный фарс, он нас, как деток малых, вокруг пальца фьюить! Один Княжнин, умница, успел просчитать комбинации. Гляди: с тысяча семьсот семьдесят четвертого сколько поколений ушло? Шесть-семь минимум, так? Земель тогда после пугачевщины накуплено было вокруг имения море, поддерживалось невесть на что — Павел Сергеевич давно документы раскопал, а я читал. Одних долгов Дворянскому банку — море нулей. Сокровище, по-твоему, бездонное? Ничего у них не осталось, кроме трех предметов, все сказки.

— Почему? Долги в дворянском хозяйстве — дело обычное, да и кто знает, сколько запрятано, может, как у Али-Бабы, целая пещера.

— Али-Бабы… — презрительно потянул Виктор. — Вечно ты околесицу несешь, человеческую психологию учти, парень. Ведь шеф — он сам первый упырь, все дело в нем… У меня бутылка есть, давай дернем, не могу всухую.

— Из горла?

— Какая разница? Яблоком зажуешь. — Аристов скрутил пробку. — Давай, погнали!

Воля отхлебнул, поморщился, впился в яблоко. Виктор отбулькал, как воду, запечатал, выдохнул и продолжал теперь уверенней и страстно:

— Вы все Серегу Княжнина презираете, за фамилию презираете, а он ее — назло! У него учиться и учиться. К вам лично у меня претензий нет, много лет знаю, аристократия, все на блюдечке приехало, а Княжнин сам добился. За десять лет обеспечил состояние — и не липовое, заметь, на бирже выиграл. Думаешь, просто? Умом, умом, алгоритм вычислил — и в дамки! Теперь позволил себе стихи писать, и, заметь, хорошие, времечко-то оплачено — и никому ничего не должен!

— При чем тут Княжнин?

— Да при том! Нет никакого клада, он просчитал, а ты уши развесил. Он человек реальный, крутит сейчас вывоз, а ты о шкуре неубитого медведя мечтаешь, поделил ее уже в мечтах, да? Я, как тебе известно, сам из Щебетова, моя бабка Дербетевых знала — папашка нашего князя под забором замерз в двадцатом, как дворняжка, церковный склад сторожил. Стал бы убиваться, коли деньги имел?

— Так клад закопан, — пытался возражать Воля.

— Клад, клад, какой клад? Скажи еще, вурдалак его сторожит, ведьма на шаре вокруг летает и воет, пей лучше!

Обменялись глотками. Опять Воля сморщился, а Аристов выпил, как воду.

— Воля, голубчик, я тебя люблю, — прошептал Аристов жарко, заглянув прямо в глаза, приблизился к Чигринцеву почти вплотную. — Не в кладе дело. В Профессоре, в князе нашем. Он для меня все, да? Все, да не все, я для него — ишак полезный, ты для него — ишак, девчонки… он нас всех удержать хочет, он смерти боится, один же останется, факт!

— То есть ты хочешь сказать…

— A-а, понял? Понял! Наконец-то доперло, — мрачно вскричал Аристов. — К чему я клоню — он всю жизнь людей сосал: он почему Профессор, вокруг него, вокруг него плясали! Да, знает, да, начитан, но это на блюдечке принесено. Княжнин потому и Княжнин — он сегодня аристократ, сечешь? Его настоящая фамилия Сапожков, он офицерский сын с Мурманска, Серега Сапожков… Ты в бараке щитовом жил? Ты папку пьяного в гальюн таскал по снегу? Не знаешь ты нашу сволочь! Сволочь, а не народ-богоносец; пока его жалеть не перестанут, ничего не изменится, этот все высосет, размолотит, по ветру пустит! А я знаю, и пан Профессор знает! Нашел нишку, и в Америку ездить не надо за приработком — все у него имеется, сами наезжают с подарочками. А я доктор, завкафедрой без пяти минут, из молодых ранний, а штаны купить не на что. Унизительно, понимаешь… Не-ет, ты понимаешь…

Он приник к бутылке, уже не предлагал Воле, отчаянно сосал, выгнал пары из-под верхней губы через подбородок, впился в рукав пиджака, словно заплакал.

— Витька, погоди… — Вдруг стало ясно, что Аристов смертельно пьян.

— Ты говоришь, на блюдечке, — оправдываясь, зачастил Чигринцев, — но не в деньгах дело…

— В деньгах, в деньгах, — зло выговорил Аристов, — не прикидывайся ты-то хоть. И раньше было в деньгах — цивилизации, культура появляются там, где деньги работают, а теперь «сникерс» драный без денег не купишь, не говорю об одежке приличной. Мне не миллионы нужны — свобода! Ото всех свобода! Я всегда все сам делал — и что теперь кафедра? Выдры прокоммунистические, старперы, Профессор — глава несуществующей школы, но корифей, а я — бумажки носить? Нет! Женюсь и уедем с Татьяной, уедем, на хрен, в Америку, Ларри звал лекции читать, а я уж зацеплюсь. Мир един, он стал един, а здесь… все катится, катится, вечно катится, и быдло, быдло — в телевизор погляди…

— Не путай Божий дар с яичницей…

— Нет, не дам говорить! — с пьяным наскоком оборвал Аристов. — Ни хрена, ты понимаешь, ты все понимаешь — рушится, все рушится, и Павел Сергеевич наперед видит: он скоро — ноль, ноль, и я тут ноль, а троглодиты приходят в чем-то и пострашнее прежних, а мне что, в бизнес идти? В бизнес?! — Он уже кричал.

Хорошо, в вечерней электричке было мало народу, да и к пьяным привыкли и не обращали на них внимания.

— Зачем в бизнес, Витя? По мне хорошо, что хочется, хочешь, так в бизнес. Ты же историю свою любишь, архивы…

— Вот! Люблю. Это все, что у меня есть, а история — э-э, я знаю… — Аристов погрозил пальцем и сполз по сиденью вбок.

— Где ты так успел надраться? — восхищенно спросил Воля.

— А я в сортире, в сортире бутылочку о-при-хо-до-вал! — хитренько поводя мутными глазками, пробормотал Аристов. — Мне она говорит — не пей, а я пью и буду пить — я алкаш, сын алкаша, я не чета, именьице бы нам, но сиры, да, сиры и убоги — именьица Бог не дал. Дедуся мой — старый пердун, именьице то пацаном спалил — петушка пустил — ха! — выдохнул он. — Давай песню запоем!.. В той степи гал-л у хой-а-а…

— Молчать! — Воля вдруг вскочил и, сам не понимая отчего, рассвирепел. — Молчать, зараза! Спи, пока не разбужу!

— Ась? Ась? Ась-ась-ась, утиньки-путиньки, закричатушки на нас, закричатушки, нас сейчас растоптатушки будут, — просюсюкал Аристов и скорбно уставился в пол.

— Витя, Витюня, ты чего?

Воля пересел на его скамейку, тряхнул братски полумертвое тело, голова безвольно мотнулась из стороны в сторону, но не дозвался — Аристов впал в оцепенение. В глазах у него стояли слезы.

— Витя, перестань, поедем домой.

— Да-а-а. — Аристов клоунски растянул припухшие губы. — Дам-мой… хрена я там забыл?

— Тогда едем ко мне!

— Не-ет, не-ет, домой, только домой… Воля, поклянись, что не бросишь.

— Ну куда я тебя брошу? Сейчас такси возьмем…

— Плохо мне, Воля!

— Перестань, все будет хорошо!

— Все будет — горь-ка!.. Горрь-каа!!! — как пьяный деверь на свадьбе, возопил Аристов, икнул и отключился, засопел.