Галина Щербакова - Кто из вас генерал, девочки? Страница 4

И никому никогда я не рассказывала, как натекли в арбуз фиолетовые чернила. Но ощущение гадостности у меня до сих пор. И каждый раз хочется пойти и вычистить зубы от диагоналевых ниток.

На крыльцо выходит тетя Фрида.

– Лина, – кричит она, – а ты знаешь, что Варвара Сидоровна умерла? У нее тоже был тромбофлебит.

– Тромбофлебитная Варвара, – говорит Нелка, – Варвара с тромбофлебитом.

– Риточка ходила на похороны, венок несла! – продолжает кричать тетя Фрида.

– Мне, видимо, всех хоронить, – тихо говорит Ритка. – Вы, собаки, разъехались, а я тут одна осталась. Я и венок несла от выпускников послевоенных лет.

Мы познакомились с Варварой перед самым учебным годом. До нее нашим классным руководителем была математичка Елена Прекрасная. Мы любили ее за красоту. Она одна во всем городе ходила весь год в туфлях на высоком каблуке. От нее всегда хорошо пахло, и, несмотря на то что ей приходилось возиться с мелом, она ни разу не была в мелу. Ругаться она не умела, по пустякам не приставала, но если мы делали что-то, что, на ее взгляд, было плохо, она только брезгливо морщилась.

– Ведь вы же люди, – говорила она.

По всем школьным правилам она должна была быть у нас и в десятом. Но мы узнали, что нам дают другого классного руководителя.

– Почему? – завопили мы. – Мы хотим Елену!

Мы побежали к ней. Она вышла к нам из учительской, высокая, красивая, иронически посмотрела на наши вдохновенные лица.

– А вы никогда не думали, что вы мне просто надоели? – спросила она.

– Мы? Вам? – закричали мы. – Никогда! Мы хорошие!

– Это ваше заблуждение! – засмеялась Елена. – Идите домой, завтра познакомитесь с Варварой Сидоровной.

Завтра было тридцатое. Мы стояли в холодочке возле школы. Мы ждали, когда новенькая придет к нам знакомиться. Она пришла только тогда, когда прозвенел звонок на линейку. В синем бостоновом костюме, маленькая, волосы заплетены в косички, на ногах тапочки и белые носочки с синенькой каемочкой. Особенно нас поразили тапочки. У нас их называют «лосёвки», и ходят в них на базар, потому что, как говорит моя мама, по нашим дорогам каблук больше дня не выдержит. И это нам после Елены Прекрасной!

Она преподавала историю. Объясняла толково, но иногда на нее что-то находило. Тогда она весь урок сидела за столом, за открытым учебником и рассказывала нам прямо по книге: абзац подсмотрит – расскажет, подсмотрит – расскажет. Тогда мы тоже все, как один, раскрывали книги и тихонечко гудели и шумно перелистывали страницы, а Варвара будто не видела. Сидит и бубнит. Перестанет бубнить – шевелит губами.

У Варвары была дочка, худющая шестиклассница с испанским именем Долорес. Она тоже ходила в лосёвках, точно таких, как у матери. Мужа у Варвары не было, и никого это не удивляло. Удивляло другое – о Варваре никто ничего не говорил, не судачил: «вот, мол, мужа нет», хотя о всех других говорили всегда много. Варвару боялись, и мы узнали об этом очень скоро. Маленькая, неслышная в своих тапочках, ходила она по школе, неожиданно появляясь в самых невероятных местах, даже в мужской уборной. Дело было даже не в том, что она гоняла курильщиков. Дело было в ее постоянном пренебрежении к уже взрослым людям. Она неслышно вырастала на занятиях литературного кружка, и мы со стыдом видели, как угодливо начинала улыбаться ей наша литераторша. Она вообще старалась не улыбаться, потому что у нее были очень длинные и желтые зубы, а тут она вовсю открывала рот, так что были видны даже кариозные точки и все ее мосты и пломбы. Наш директор Леонид Андреевич слушал ее, наклонив голову, и, хоть мы знали, что он чуточку глуховатый и всех так слушает, нас убивало, как он стоит со склоненной головой перед маленькой уродливой женщиной в бостоновом костюме и базарных лосёвках. Арифметика такая – мне сейчас столько, сколько тогда было Варваре. А педагогического стажа, пожалуй, больше, чем было у нее. И с высоты своего стажа, опыта, возраста я уже могу что-то объяснить. Хотя что это меняет? В словах «вот доживешь до моего возраста, поймешь» есть величайшее заблуждение. Ну пойму… Ну объясню… Но разве перебросишь через время это сегодняшнее знание себе, семнадцатилетней? Той, что спасается, как может, от занесенной Варвариной духовной розги? Той, что понимает все так, как чувствует: бьют, значит, больно. Нет в этом пользы. Лезут в душу – плакать хочется. И не может быть это хорошо и правильно.

А Варвара, как чувствует, что предстоит нам ее пересматривать, сечет больно. Отметины, отметины должны оставаться. И желательно – на всю жизнь. В ее представлении мы еще не люди – так, что-то неопределенное. Мы не должны были обижаться, мы не могли свое суждение иметь, казалось, она нарочно ставит за пятерочный ответ четверку, чтоб мы в едином вздохе молча проглатывали обиду. А что еще мы могли?

Была у нас в классе Саша Годовась, девочка из очень глухой белорусской деревни. Наша Голубинка – не Москва и даже не Краматорск, но Саше из Белоруссии она показалась Парижем. Ее потрясло все – шахты, двухэтажные дома, электричество и школьная канализация. И еще ее потрясли наши всякие побочные знания. Что касается учебников, их она знала в пятнадцать раз лучше нас. Но она не знала, что такое саксофон, трикотаж, муззапись и террикон. Самолюбивая, старательная девочка очень хотела ликвидировать разницу между городом и деревней. И очень скоро город остался позади. К каждому уроку она припасала для учителя вопросы, сначала это были лучшие минуты на уроке – веселые и разнообразные.

– Скажите, пожалуйста, – спрашивала она, – что такое макиавеллизм?

Варвару ее вопросы выводили из себя. Постепенно мы поняли, что дотошная Саша Годовась стала задавать такие вопросы, на которые Варвара просто не могла ответить.

– Что такое принцип легитимизма и борьба за инвеституру?

– Мне надоели твои глупости! – кричала Варвара. – Учи то, что тебе задано!

Саша садилась, но на следующий день она снова приходила с вопросами, лезла с ними к нам. Мы, честное слово, не могли ей ответить.

– Врете небось, – не верила она. – Вы должны знать. Ну ладно, я спрошу у Варвары.

Мы уже перестали иронически относиться к Сашиным вопросам, мы сами с удовольствием слушали про всякие неизвестные вещи. Но Варвара совсем взбесилась: она сказала, что Саша сознательно срывает преподавание политического предмета – истории, и она этого так не оставит. И она запретила Саше ходить к ней на урок. Наша ненависть к Варваре дошла до предела. А Саша не могла понять, в чем дело. Она обожала историю. Она ухитрялась находить ее всюду, даже теоремы были интересны ей тем, что они были впервые доказаны в таком-то веке и такой-то стране. Она приникала к замочной скважине и слушала бубнящую Варвару, а потом спрашивала:

– Лина, я не расслышала или не поняла: какая политическая платформа у попа Гапона? Ведь мне кажется, Ленин говорил о нем хорошо?

И тогда я не пошла в школу. Я объявила забастовку в знак солидарности с Сашей. Дома я сказала, что у меня болит голова. Вечером пришли девчонки.

– Чего ты хочешь, ненормальная? – спросила Нелка.

– Или я – или Варвара, – гордо ответила я.

– А на меньшее ты не согласна?

– Нет!

– Линка, одумайся! – перепуганно взмолилась Ритка.

– Ты пойдешь в школу, – сказала Нелка. – Если ты не совсем идиотка.

Я не ходила в школу четыре дня. А на пятый к нам пришла Варвара.

Она аккуратненько сняла детские галошики и вошла в комнату. Я видела, как она шла по двору, я слышала, как она снимала галошики, я чувствовала, как она подходит ко мне сзади и как пахнет ее бостоновый костюм.

– Болеешь? – ласково спросила Варвара.

– Нет, – сказала я.

– Значит, прогуливаешь? – так же ласково спросила она.

– Нет, я учусь, – ответила я и показала ей на учебники.

– А почему все-таки в школу не ходишь?

– Потому что там вы! – закричала я.

Господи! Как я испугалась, когда это сказала! И, конечно, Варвара увидела, как я испугалась. Она засмеялась тихим каким-то смехом.

– Так вот: завтра – в школу, по поведению – четверка. Это минимум, что я могу тебе сделать. А дальше – посмотрим.

И она ушла, аккуратно надев галошики.

То, что я сказала Варваре, что думаю о ней, наполняло меня гордостью. Значит, я могу идти в школу и честно посмотреть в глаза девчонкам. Но что будет дальше? Четверка по поведению в десятом – это ЧП, и можно вполне не получить аттестата.

Пришли девчонки. Я им все рассказала, Ритка кинулась меня обнимать: какая я смелая. Нелка качала головой – не то, не так, бубнила она. Лелька молчала. Я спросила, чего она молчит.

– Нам всем выйдет боком твоя так называемая честность.

И тут я предложила им сделать то, что давно мне казалось необходимым: дать клятву кровью, что всегда во всем мы будем честными и будем бороться со всякими сволочами и негодяями.

– Ой! Девчонки! – запричитала Ритка. – Я, конечно, хочу, но разве я смогу? У меня характер слабый. Но я буду стараться.