Михаил Сегал - Молодость Страница 4

– Это еще не все!

Динозаврик остановился прямо у лица Анны Николаевны, плотоядно порычал, а затем, безразлично отвернувшись, стал жевать длинные листики фикуса.

Взрослые зааплодировали, Лика, не переставая жевать, поклонилась.

А Анна Николаевна так растрогалась, что поцеловала ее в лоб.

– Вырастешь – поступай на актерский, у тебя талант.

– Разве это актерство? Так, кривляется ребенок! – не согласился дедушка.

– Она не кривляется, – сказала Анна Николаевна, – а входит в образ! Я прямо испугалась, думала – съест.

Лика выпустила, наконец, из зубов листик фикуса и трогательно прорычала:

– Нет ничего невозможного!

Все захохотали. Анна Николаевна попрощалась и ушла. А дедушка сказал:

– Ты почти, как я уже, все можешь. Вот помру, тебя вместо меня возьмут, кусок хлеба будет.

Лика кинулась к нему на шею, крепко обняла и стала целовать, тыкаясь в щетину крючковатым носом.

Лихо, с сиреной, в театральный двор зарулила «скорая».

– Ну вот, – дедушка посмотрел на часы, – наша «скорая» – самая скорая в мире, – и очень смешно спародировал Ленина, – архисвоевременный приезд, товарищи!

– И кто после этого кривляется? – спросила Лика. – Давайте я сбегаю, скажу, что уже не надо!

– Стой, – сказала Елена, – так и побежишь?

Лика остановилась и посмотрела в зеркало.

– Действительно… Заигралась.

– Охота тебе гномиком бегать, такая красивая девочка! Я уже не помню, какое у тебя настоящее лицо.

Лика приблизилась к Елене очень близко и, скорчив рожицу, сказала:

– Вот такое!

Вошел доктор «скорой помощи» и медсестра.

– У вас больной?

Старуха с изящной женской фигурой и лупоглазый ушастый эльфогном подозрительно посмотрели на них из глубины комнаты.

Глава третья

1

Сначала показалось, что шаги удаляются, что это не к ним. Шел пятый урок, и уже верилось, что «не сегодня». Но вот каблуки застучали сильнее, дверь класса отворилась.

– Девочки от «A» до «Н» собрались и пошли со мной.

Лика была на «Г». Значит – прямо сейчас. Все стали неторопливо собирать рюкзаки, надеясь «замкнуть процессию». Но это, как скот на убой: можно пойти хоть самым последним, а что изменится?

В медкабинет запускали по пять человек, остальные ждали в коридоре. Выходящие никак не показывали своих эмоций, а спрашивать «Ну как?» было тупо – зайди и узнаешь «как».

Они зашли, их усадили на клеенчатую кушетку. Женщина «из поликлиники» стояла за белой ширмой, виден был только край халата. Не вышла, не поздоровалась, не успокоила.

– Сами пойдете или по списку?.. Воронина.

Воронина как-то очень быстро встала и подошла к окну. Силуэт ее платья нарисовался на ткани, и Лика вспомнила свой теневой театр в «Чиполлино». Она знала, что чем ближе к ширме, тем отчетливей видно.

– Снимаем все снизу, трусы тоже. На стул клади.

Стул стоял в метре от ширмы. Взрослый человек придвинул бы его к себе, а потом уже разделся, но робкая Воронина исполняла все буквально. Она начала раздеваться, девочки честно отвели глаза. Лика тоже смотрела вниз, на порванный линолеум, дырки в котором знала с первого класса. Солнце нежилось на полу, за окном набирал силу апрель, и было совершенно непонятно, почему нужно сидеть здесь и делать то, чего не хочешь.

Воронина вскрикнула.

– Лежи спокойно, это не больно, я только смотрю… Давай, давай. А то как сексом заниматься, так мы с двенадцати лет уже все готовые, а как перед врачом ноги раздвинуть, так страшно! Шире раздвигай. По-человечески!

Воронина не издала больше ни звука. Потом пошла Григорьева. Она уже все понимала и не заставляла на себя кричать. Сердце Лики забилось так сильно, как не стучало даже вчера, когда, перепугавшись за дедушку, она неслась по театральным коридорам. После Григорьевой Лика встала и прошла за ширму. На докторшу смотреть не хотелось, ни к чему было запоминать ее лицо.

Потом Лика спокойно вышла, прошла мимо ожидающих своей очереди девочек и вдруг поняла, что у нее сейчас такое же выражение, как у тех, кто выходил раньше. Только тогда она не понимала, что это: то ли им плохо, то ли все равно, мол, нет за этой дверью ничего особенного. А теперь стало ясно, что это было желание никак, совершенно никак не выдавать то, что у тебя на душе. Чтобы никто не смог даже близко предположить, что ты сейчас чувствуешь. Стальной взгляд, спокойная походка и – скорее уйти подальше. Шаг за шагом прочь от этой двери. До конца урока оставались какие-то минуты, и Лика пошла в столовую.

2

– Прости, можно тебя на секундочку?

Он караулил ее на выходе, у дверей «Чиполлино». Час, наверное, стоял, не меньше. Лика и чаю попила, и по коридорам походила, казалось бы – должен уже уйти.

– Меня Паша зовут!

Она прошла мимо, на другую сторону трамвайныx путей.

Раньше, когда он просто приходил за Антошкой, все было нормально. А потом стал появляться чаще, наблюдал за ней, смотрел с детьми спектакли. Сегодня тоже пришел. Держал младшего брата на коленях, словно прятался за ним.

– Кто я? – кричала Лика из-за экрана.

– Медведь!

– А сейчас?

– Чиполлино!

– А сейчас?

– Милиционер!

Она изгибалась, танцевала, и чем ближе приближалась к экрану, тем четче Паша мог ее видеть. Тихо, невесомо сгрузил Антошку на стул и вышел в коридор. Вытащил цветы из сумки, расправил лепестки, прошел за кулисы. Он знал, что свет сейчас направлен на экран, и если Лика обернется, то не увидит его за слепящими лучами. Было даже немного неловко за такое подсматривание. Набрал побольше воздуха, бесшумно перенес вес тела на правую ногу, «перекатился» за дверной проем и увидел ее. Лика стояла в одних колготках и майке спиной к нему. Дыхание у Паши перехватило, а она, как заправский йог, сделала мостик. Голова вылезла из-под ног.

– Паучок! – закричали дети.

Заметила. Бежать было глупо, Паша показался полностью, встал с букетом в дверях. Лика спокойно вышла из позы паучка и накинула рубашку.

– Дурак, что ли?

И вот теперь он стоял как дурак, у театра со своим букетом и ждал. Час, наверное, не меньше. А она прошла мимо, не принимая его молчаливых извинений, спокойно и презрительно. Нет, даже не презрительно. Не достоин.

Но как только завернула за угол, рванула что есть сил, и стремительно добежала до дедушкиного дома.

Раньше, желая почувствовать живой, еще не ушедший бабушкин запах, она подходила к шкафу, подолгу стояла рядом, не решалась открыть. И уж тем более никогда не доставала вещи: только трогала. Но сейчас, не думая, взяла любимую бабушкину кофту и закуталась в нее. Почувствовав, наконец, себя одетой, успокоилась, даже ненадолго заснула под убаюкивающий запах.

Очнувшись, позвонила в театр. Дедушки на месте не было, Елена пошла его искать. Лика ждала, еще не до конца отойдя ото сна, вдыхая тепло кофты, которая снова спасла ее. Вечерняя комната висела перед глазами, как мутная вода в аквариуме. И странно красовался в углу цветастый родительский подарок с ленточкой.

Наконец, послышались шаги, дедушка взял трубку.

– Деда, можно я к тебе приду?.. Ну просто… Помочь… Могу принести чего-нибудь.

– Похолодало, – ответил дедушка, – курточку накинь.

– У меня нету, дед, я так!

– Возьми бабушкину кофту в шкафу, вязаную, она тебе как раз.

Лика вся сжалась. Ей показалось, что дедушка видит ее.

– А можно? – спросила она.

– Можно, почему нельзя?

Теперь уже на законных основаниях Лика застегнула кофту, но тут телефон зазвонил снова: «…Уважаемый абонент! За вашим номером числится задолженность суммой сто двадцать рублей шестьдесят четыре копейки. Во избежание отключения…»

3

Девчонки из класса подняли бы ее на смех в таком наряде: юбка, кроссовки и бабушкина кофта. Но среди старушек в Сбербанке она выглядела очень даже «своей». Затесалась поглубже и ждала. Очередь не двигалась, время близилось к перерыву, и Лика в который раз стала проклинать себя за лень и медлительность. Сколько раз можно говорить: «Идти в сберкассу в полвторого – зря простоять». Что тут скажешь. Ты права, бабушка, глупая я. Вернее – ленивая. Лика безнадежно посмотрела на часы. Без пяти. Все ясно, можно уходить.

Она вышла и дворами, через рынок, направилась к театру. Было совсем тепло, непонятно почему дедушка сказал: «Похолодало». Может, потому что с утра набежали тучи, а может, просто ему самому стало холодно, он заболел? Испугавшись этой мысли, Лика ускорила шаг. Последние палатки рынка остались за спиной, перейти дорогу – и вот он, театр.

Она вспомнила, как часто ходила здесь в детстве. Бабушка крепко держала ее за руку, а она считала полоски «зебры». Почему-то иногда их было восемнадцать, а иногда семнадцать. Куда пряталась время от времени одна хитрая полоска, долго не удавалось понять. Сначала казалось, что это зависит от погоды, потом – от настроения. Лика уже знала все полоски в лицо, и каждый раз теперь не просто считала, а пыталась понять: какая из них с ней играет? Все разрешилось просто: проблема была в первом шаге. Если шагаешь с левой ноги, то «один» приходится действительно на первую полоску, а если с правой – почему-то на вторую. Жить стало скучнее, но считать «зебру» Лика не перестала. Она словно здоровалась с ней каждый раз и наблюдала, как та стареет. Медленно, из зимы в лето, из дождя в снег, «зебра» бледнела, стиралась, и чем дальше, тем больше Лика любила ее, как человека, жизнь которого прошла рядом. Лишь бы не покрасили… Она шла, считала полоски, а рука лежала в вечно горячей бабушкиной руке, чувствовала колкий рукав ее кофты. И вот теперь Лика сама была одета в эту кофту, и не краешек, а вся она кололась и согревала. Это было как-то странно. Бабушки рядом нет, а тепло есть.