Александр Рекемчук - Время летних отпусков Страница 4

Эта тревога возникла в душе, как смутный отголосок давнишних, уже минувших тревог.

Собственно говоря, никаких тревог не было. Ничего не было. Но все-таки что-то было.

После окончания Московского нефтяного института имени Губкина Светлана Панышко получила направление в трест «Печорнефть». Здесь ее поначалу определили в отдел главного геолога — сочинять инструкции, вычерчивать схемы. Она оказалась первой и единственной женщиной среди трестовских геологов. Как потом выяснилось, сослуживцы за глаза величали ее «геологиня».

С Иваном Евдокимовичем Тараном, заместителем управляющего трестом, у Светланы сложились отношения деловые, ровные. Иногда он приглашал ее для консультации по вопросам, касающимся геологии. Сам преподал ей немало дельных практических советов. Сидели за одним столом на производственных совещаниях. По вторникам занимались в кружке английского языка — в тресте изучали английский и китайский.

Вот и все. Ничего не было… Или что-то было?

Не раз во время этих служебных разговоров и совещаний Светлана ловила на себе взгляд его глаз — темных, живых, умных. Взгляд, исполненный ласки.

Ей был приятен этот взгляд. Она ждала его, хотя и не искала.

По каким-то едва уловимым признакам Светлана догадывалась, что Таран все время ощущает ее присутствие, знает и помнит о ней, даже если на нее не смотрит. Каждый свой жест и каждое сказанное слово он как бы оценивал со стороны — с ее стороны…

Что-то все-таки было.

Странно подшучивала над Светланой жизнь. Рано расцветшая, пышная ее лебединая красота еще в пору школьных увлечений и потом, в институте, отпугивала сверстников, сверстники ухаживали за всякими пигалицами, малявками. А на Светлану заглядывались мужчины старше ее. Иногда — гораздо старше ее. Настоящие, видные, мужественные мужчины. Всем им был присущ один-единственный общий недостаток: они были женаты.

Они уже были женаты, и Светлана презирала их за это. Но еще больше презирала она себя, когда оказывалось, что ей и самой нравились некоторые из этих «женатиков».

Она умела отвадить их — решительно и спокойно и мягко. Не чиня обид. Никому. Кроме себя самой. Но тогда ей было восемнадцать. Тогда ей было двадцать. Тогда ей было двадцать три…

Ей минуло двадцать семь, когда, через полгода работы в тресте, Таран вызвал ее и спросил:

— Светлана Ивановна, у вас нет желания… перейти на другую работу? Куда-нибудь на промысел. Поближе к производству… Для вас, молодого инженера, это будет очень полезно, а?

Таран не отрывал взгляда от бумаг, разложенных на его столе. Листал эти бумаги с хлопотливой сосредоточенностью, с какой обычно ищут то, чего найти нельзя.

— Может быть, вам нужно подумать? — предложил он.

— Нет, зачем же, — растерянно улыбнулась Светлана. Затем добавила: — Я и сама хотела просить об этом…

Так трестовская «геологиня» оказалась старшим геологом Унь-Ягинского промысла.

— Садитесь, Светлана Ивановна, — повторил Таран. Сейчас он тоже смотрел на нее с живостью и лаской. Но этот взгляд теперь был попросту дружелюбен, свободен и открыт.

«Ничего не было! — решила Светлана. — Значит, Иван Евдокимович будет заведовать нашим промыслом? Ну и очень хорошо».

— Вот что, Светлана Ивановна, — сказал Таран, придется вам с отпуском повременить… Отложить придется ваш отпуск.

— Как? — не поняла Светлана. — Ведь я уже в отпуске. С сегодняшнего дня…

— Отменим. Поедете позже.

— Но почему?

Иван Евдокимович развел руками.

— Так сложились обстоятельства… Вы же знаете, что Николая Филипповича… переводят на другую работу?

Он мельком взглянул на Брызгалова, будто ища подтверждения своим словам. Брызгалов кивнул, с усилием улыбнулся.

— Да, переводят… — продолжал Таран. — А старший инженер на курорте. Лечится после операции, когда вернется — неизвестно… Мы, конечно, будем искать нового заведующего. Уже ищем. Но оставлять промысел без руководства нельзя. Нельзя ведь, а?

Светлана обомлела. Так вот оно что!.. Отпуск ее не состоится — это уже не вызывало сомнений. Но, судя по всему, дело оборачивалось круче. Она не могла не догадаться, куда клонит разговор Таран. Трудно было не догадаться.

— Значит, вы решили назначить меня заведующей промыслом? — напрямик, с завидным простодушием осведомилась Светлана.

— Временно, только временно! — замахал руками Таран. — До прибытия нового начальства. Или же до возвращения старшего инженера…

— Я поняла, Иван Евдокимович. Я отказываюсь замещать заведующего.

Таран поморщился страдальчески:

— Светлана Ивановна, голубушка, но кто же, кроме вас? Посудите сами: Кузьминский после операции — отозвать из отпуска не можем. Николай Филиппович… ну, словом, Николай Филиппович срочно уезжает на Джегор. Остаетесь вы, единственная.

— Но ведь я не промысловик. У меня другая специальность, я геолог…

— Вот-вот! — обрадованно подхватил заместитель управляющего. — Геолог-промысловик. Именно то, что требуется.

Светлана усмехнулась.

«Промысловая геология — тоже промысел, но не геология». Еще в институте услышала она впервые это присловье, в котором явно сквозило пренебрежение. Будущие геологи-поисковики, геологи-разведчики свысока поглядывали на геологов-промысловиков, которым предстояло работать на уже разведанных площадях.

Да, эта отрасль геологии не имела ничего общего с романтикой брезентовых палаток, дальних странствий и опорных скважин. Соответственно — она не сулила радости больших открытий. Здесь иное: письменный стол, карты, сводки и нежаркий спор уважаемых коллег…

— Иван Евдокимович, вы пригласили меня, чтобы спросить, согласна ли я замещать заведующего промыслом? Я вас правильно поняла?

— Нет, вы неправильно меня поняли. Я вызвал вас, чтобы поставить в известность, что приказом по тресту ваш отпуск отменяется и вы назначаетесь временно исполняющей обязанности заведующего промыслом.

— А-а, — протянула Светлана. — Уже есть приказ?

— Сегодня напишем.

За окном, густо покрытым пылью, все еще бормотал включенный мотор «Победы». И хотя в этих местах бензина не жалели («чего жалеть — сами делаем!»), шофер Федя, надо полагать, психовал помаленьку, досадуя на затянувшееся прощание старшего геолога с сослуживцами. Дорога скверная, того и гляди опоздаешь к поезду…

Таран подошел к окну, поглядел на автомашину. Сказал:

— А я, пожалуй, на вашей машине вернусь в трест. Свою в город отправил на техосмотр. Можно?

Не оборачиваясь, продолжал смотреть в окошко.

Николай Филиппович Брызгалов будто и не слышал. С отрешенным видом сидел он поодаль стола и, пригнув голову, забавлялся: то сложит ладони — то разнимет, сложит — разнимет… До того он увлекся этим интересным занятием, что даже не расслышал вопроса, заданного заместителем управляющего.

— Так машиной вашей можно воспользоваться? — повторил Иван Евдокимович. — Мне всего на полтора часа… Или занята?

Светлана Панышко недоуменно покосилась па Брызгалова. Повела плечами.

— Пожалуйста, Иван Евдокимович, берите, — разрешила она. — Только… там на сиденье коробка: осторожней, не сомните…

Таран, быстро обернувшись, рассмеялся. Кажется, он был страшно доволен. Чем?.. Подошел к Светлане, обеими своими ручищами пожал ее руку.

— До свиданья, всего хорошего! Буду навещать…

Стал прощаться с Брызгаловым. При этом снова озабоченно нахмурился:

— Светлана Ивановна, я вас очень прошу как можно быстрее принять дела у Николая Филипповича. Ему нужно торопиться на Джегор. Сегодня и приступайте. Договорились?

Таран вышел. «Победа» под окошком конторы заворчала, фыркнула и рванулась с места, взметнув клубы сухой пыли.

4

Светлане было нетрудно догадаться, почему Иван Евдокимович просил торопиться с принятием дел и почему Брызгалов столь поспешно уезжал на Джегор, к новому месту работы.

Делалось это, несомненно, из соображений такта. Да, Брызгалова сняли: провинился человек — и сняли. Но Николай Филиппович Брызгалов заведовал Унь-Ягинским промыслом почти пятнадцать лет. Корнями сросся — прочно. И расставание с хозяйством, возведенным его многолетним трудом, не могло не быть тяжким для Брызгалова. Кроме того, Николай Филиппович был болезненно самолюбив, и не следовало на долгое время оставлять его в двусмысленном положении отстраненного от должности руководителя на глазах всего коллектива, на виду всех окон.

Пусть едет на Джегор. Пусть поработает рядовым инженером. Там, в кипении дел, в нелегких полевых условиях, среди сотен незнакомых людей, у него не станет времени вспоминать о своем крушении, некогда будет бередить раны уязвленного самолюбия.

Так, очевидно, решили в тресте. Да и сам Николай Филиппович прямо-таки рвался на Джегор.