Андрей Волос - Паланг Страница 4

— Ты, ты! — улыбаясь, ободрил его приезжий, а когда Анвар сделал несколько шагов, спросил: — Тебе сколько лет?

— Мне? — снова удивился Анвар.

— Ты что из себя слабоумного строишь? — неожиданно зло осклабился капитан. — С кем я, по-твоему, разговариваю?!

— Ну, семнадцать, — сказал Анвар, что было чистой воды правдой. И семнадцать-то были совсем новенькие — двух недель не прошло со дня рождения.

— Рассказывай! — неприятно фыркнул капитан. — Вон какой здоровый вымахал… Из какого дома?

— Из двадцать третьего…

Шевеля губами, военный пролистал бумаги. Явно не найдя того, что искал, он раздраженно захлопнул папку и сказал:

— Из двадцать третьего, говоришь? Ладно, полезай в кузов!

— Зачем?

— Полезай! Поедем проверим, из какого такого двадцать третьего!

Анвар пожал плечами:

— Да пожалуйста… проверьте!

Он обогнул грузовик, положил руки на задний борт — и тут же был подхвачен кем-то, а когда оказался внутри, понял, что он в этом кузове далеко не первый.

4

Это была широкая старая тропа — утоптанная, гладкая, и бежать по ней было легко и приятно.

Она то спускалась чуть ниже по склону и ныряла в заросли алычи и барбариса, чтобы в два скачка переметнуться там через ворчливый ручей, то снова оказывалась на виду, обогнув бурый скальный выступ или ловко проскользнув по самому верху осыпи.

Воздух над ней струился легким маревом. Чудилось, что каждый его стеклистый изгиб несет свой аромат — то запах свежей воды, прели, кисло-сладкой гнильцы подсыхающей на камне слизи, то эфирное струение изнывающих на солнце кустов эфедры и тамариска, то острый, нашатырный всплеск перечной мяты, то вдруг мгновенный пролив острой мышиной вони от какой-то древней падали…

Звуков было столь же много. Без устали звенели цикады и пилили свое кузнечики. Кроме того, ветер шелестел травой, шуршал в листве, заставлял скрестись друг о друга жесткие метелки эриантуса. Упрямо повторялся также голос кукушки, а щебет мелких птах, челночными зигзагами простреливавших горячий воздух, сливался в мелодичный звон. Вдобавок из долины доплывал то совсем пропадающий, то все-таки чуть слышный гул реки…

Паланг ни на что не обращал внимания, и даже когда в ближних кустах кто-то опасливо ворохнулся — судя по могучему запаху, источаемому организмом, старый дикобраз, — не потратил лишней минуты, чтобы шугануть его как следует. Нет, он просто летел по тропе, несся, свесив жаркий язык и прижав обрубки ушей.

Собственно говоря, язык свешивался сам по себе — и не только для того, чтобы дать выход из тела лишнему жару, но и потому, что Паланг предвкушал свидание, и близкая встреча волновала и радовала.

Уши тоже сами собой прижимались. Во-первых, нечего было им, пусть и рубленым, болтаться на ветру, когда он мчится со всей возможной скоростью. Во-вторых, будучи прижатыми, они означали готовность

Паланга к тому, чтобы встретиться на околице Хавара со сплоченной командой из пяти-шести местных молодцев. Для начала они, как всегда, поднимут дружный вой, сулящий ему поругание и скорую гибель. Но потом, завидев его оскал (а кто не поймет оскала, получит небольшую взбучку), так же привычно подожмут хвосты и разбегутся по своим закоулкам. Сама же она, понятное дело, будет скромно стоять в сторонке, ни в чем не участвуя и только кося в его сторону влажным взглядом…

Так оно все и случилось, и прошло никак не менее двух часов, когда

Паланг почувствовал смутную тревогу, заставившую его запнуться, а потом сесть и оглянуться назад, в сторону родного Сари-Санга.

Над Сари-Сангом громоздились белые облака, приплывшие откуда-то из-за дальних хребтов. Праздничная пышность их невесомых громад мало кого могла ввести в заблуждение — было ясно, что в недалеком времени они, улучив момент, поспешно сгустятся, потемнеют и прольются дождем.

Но дело было, конечно же, не в облаках.

Его коснулось неясное ощущение опасности — представилось, что с

Анваром происходит нечто дурное… какое-то несчастье?.. какая-то беда?.. что-то ему угрожает?..

Перед тем они долго и неспешно бежали по зеленому плато над кишлаком, по клеверному лугу, — бежали голова к голове, плечо к плечу, бежали так ровно и слаженно, что временами казалось, будто они сливаются в этом беге воедино. То и дело подруга поворачивала голову, чтобы ласково куснуть Паланга в шею — лишний раз убедиться, что он здесь, и показать ему своей лаской, что она тоже рядом…

Возможно, ей представлялось, что они будут бежать так еще и еще, час за часом, день за днем — долго, даже, возможно, всегда! — а он вдруг сел и начал озираться!..

Чувствуя легкую обиду, но решив пока не обращать на нее внимания и никоим образом не выказывать, она подбежала к нему, ткнулась носом в морду, а потом припала на передние лапы, ласково скуля.

Ей хотелось невзначай намекнуть, что их любовь в самом начале — она только зародилась, ей еще предстоит распуститься, расцвесть и подарить им много радостей, много настоящего счастья! Поэтому не стоит оглядываться! Не нужно тратить время на пустяки! Сейчас они — вместе, и это единственное, что по-настоящему существует в мире!

Она была уверена, что он последует ее нежному зову, и даже, зазывно на него взглянув, пустилась было в короткую побежку. Но когда оглянулась, Паланг все так же сидел, встревоженно потягивая ноздрями воздух со стороны Сари-Санга, а в ее сторону только виновато косился.

Потом он извинительно качнул обрубком хвоста и, уже не обращая на нее внимания, со всей мочи помчался туда, где лежала тропа.

Его подруга села на траву и, озадаченно помаргивая, стала смотреть вслед.

Когда он скрылся в зарослях, она разочарованно зевнула и в раздумье почесала затылок левой задней ногой. Затем встряхнулась и посмотрела направо. Не обнаружив там ничего интересного, снова зевнула и посмотрела налево. Торопиться теперь ей было некуда, и в конце концов она неспешно потрусила к скалистому обрамлению плато, где в горячих камнях при удаче можно было словить пару-другую шершавых солоноватых ящериц…

Паланг отмахал три километра обратно по той же тропе, вихрем ворвался в Сари-Санг, запаленно промчался по улице, на две секунды сунул морду под урез ворот и ощупал ноздрями воздух во дворе.

Этого хватило, чтобы понять — Анвара здесь нет, а тот зыбкий отпечаток его существования, что витает в воздухе улицы, ведет не к дому, а мимо него и дальше — к дороге.

Через минуту Паланг стоял у границы асфальта и напряженно внюхивался.

По речной долине снизу тянуло легким ветром. Этот ветер нес тысячи и тысячи запахов. Среди них попадались отвратительно тупые и грубые.

Они ни о чем интересном не могли рассказать, никому не были нужны, но тем не менее существовали. Более того — были способны затмить сотни других. Например, резкая вонь старого хлопкового масла, которое, должно быть, перекаливал кто-то в одном из дальних кишлаков. Это был плотный, тяжелый запах, густым маслянистым потоком струившийся понизу. Он мешал, сбивал с толку, забивал ноздри!.. и все же Паланг поймал те несколько атомов, что сказали ему о пути Анвара. Да, след вел налево — по дороге в сторону райцентра!..

Сорок километров — не такая уж легкая прогулка. Кроме того, Анвар уехал на грузовике. И уехал не один, а, судя по запаху, с Косым Салихом, и это, кстати, являлось еще одним поводом для волнения — как бы этот дурной Салих к нему не привязался!.. Так или иначе, было ясно, что как ни спеши, а вонючий грузовик на резиновых колесах ему догнать не удастся.

Поэтому Паланг бежал не в полную силу, не опрометью, а той широкой, мощной рысью, которой только и можно преодолеть серьезное расстояние.

Проносившиеся мимо машины то и дело сгоняли его с асфальта на гравийную обочину. Некоторые зачем-то сигналили, но он мало обращал на них внимания.

Между тем небо темнело.

Куда делись хлопковые кипы облаков? Еще совсем недавно они торжественно золотились в лазури, подчеркивали белизной синеву и придавали небосводу праздничный и даже отчасти парадный вид. Теперь зенит отливал стальной синевой, и со всех сторон надвигались темные тучи.

Они ползли, тяжело приминая водоразделы, утюжили склоны, текли в ущелья, с натугой продирались сквозь арчовник, оставляя в ветвях рваные клочья своих непомерно набрякших телес. Сизые потеки на жирных боках отмечали пространства, уже тронутые ливнем. Фиолетовые подбрюшья то и дело вспарывались фосфорными лезвиями сумрачных молний. Грома не было слышно — должно быть, увязал в их отечной плоти.

А вот вдруг и ветер сорвался, понес, смял темный воздух, рванул, скрутил!.. снова раскинул его, разостлал во всю ширь!.. снова скомкал!.. Кусты и деревья на склонах загудели протестующе — низко, протяжно. Но тут он хлестнул по ним как следует, яростно рванул, заставляя повиниться, — и они принялись беспрестанно кланяться, ахать и плачуще всхлипывать.