Татьяна Белкина - Всё хорошо! Страница 4

После очередного перерыва, который Зейс провел за все той же колонной, женщина внезапно оделась и куда-то пошла. Инженер решительно направился за ней. Шагала она быстро. Яркая зеленая шубка из дешевого стриженого меха летела по ветру, точно заблудившийся лист клена. Он то пропадал в водовороте курток и воротников, то выныривал снова. Зейс не мог угадать, куда же она идет. Было похоже, что лист доверился порывам ветра и двигался в потоке воздуха, не заботясь особенно о конечной точке пути. Сначала он хотел подойти, но они уже достаточно далеко отодвинулись от начальной точки, и было бы сложно объяснить случайную встречу в карусели улиц. Уйти тоже не мог. Приклеился взглядом к кленовому листу, точно паук, что увяз в кленовом сиропе.

Женщина дошла до Банхоффа и остановилась. Зачем-то посмотрела на часы. Ужас охватил инженера. А что, если она уедет? Сядет в длинную сосиску поезда, и бесшумная современная гусеница с завидной скоростью уволочет ее из его жизни. Знакомый кашель сотряс тело Зейса, руки зачесались. Но женщина не стала кормить гусеницу, она о чем-то беседовала с подозрительным субъектом в мятых штанах. Субъект нервничал, жестикулировал, тыкал пальцем, в конце концов издал рык, в котором инженеру послышалось оскорбление, и он поспешил на помощь. Неаккуратный господин с недозрелого цвета лицом приблизился к инженеру, продолжая сыпать нецензурными комментариями по поводу советско-германской дружбы и распространяя невыносимую вонь.

— Заткнись, говно собачье, — вежливо попросил Зейс и продолжил охоту за кленовым листом.

Еще немного покружив, лист опустился на землю. Женщина вернулась в гостиницу. Инженер решил: пора — и направился за ней. И тут произошло нечто странное. Lonely оказалась не такой уж и одинокой. Какой-то хлыщ неопределенного возраста и южноевропейской наружности поджидал ее на рецепции. Видимо, они были знакомы. Он по-хозяйски приложился к ручке, она не возражала. Потом они вместе погрузились в недра гостиницы.

Забавно смешивая английские, итальянские и русские слова, Марио сообщил, что участников симпозиума решили познакомить с современным искусством — нас ожидал балетный спектакль, поставленный модным французским хореографом. Спорить с Марио было еще бесперспективнее, чем с Тонькой, и я послушно отправилась приводить себя в порядок. Марио отправился со мной, бесцеремонно заполнил собой стандартный номер, рассказывал про каких-то знакомых, пил коньяк из мини-бара, благоухал модным парфюмом и смотрел на меня так, как никто давно уже не смотрел. В конце концов я отправила его нанести визит в собственный мини-бар и едва успела натянуть дежурное платье, как он вернулся, позвякивая целой грудой бутылочек. Восстановив запасы, он с картинным ужасом воззрился на мой весьма скромный наряд из довольно среднего французского магазина и тут же сообщил, что сердце его будет разбито, если я не соглашусь с ним поужинать. Мне было интересно посмотреть на осколки его любвеобильного сердца, но еще интереснее было новое для меня ощущение ожидания праздника, и я согласилась.

Инженер Зейс не знал, что ему делать. Это было непривычное состояние. Обычно он все знал на полгода вперед. Давно, еще в школе, он играл в шахматы. Тренер учил их просчитывать партию как минимум на несколько ходов вперед. Одноходовки обречены на поражение. Инженер Зейс проигрывал. Он зашел в кафе и достал расписание симпозиума. Значит, дальше поход в театр. Любопытно. На балет он ходил только в юности — здесь же, в Берлине, когда ухаживал за будущей супругой. Воспоминания снова поползли проторенной дорожкой. Инженер решительно опустил шлагбаум. Что же, балет так балет. Перекусив, он отправился за машиной. Ехать со всеми в автобусе опасно, она может узнать его по фото. А сейчас он был точно не готов к романтическому свиданию.

В театре давали сказку, но что это была за сказка! Инженер хотел уйти, но антракта не было, все двери закрыты. Он с трудом дождался конца и еле добежал до туалета. Его вырвало. Наверное, съел в кафе что-то несвежее. Пока умывался, в уборную вплыл хлыщ. Он весело напевал, вроде на итальянском. Зейс приветливо улыбнулся и спросил:

— А вы тоже участник симпозиума?

— Ну да, ну да, — затараторил тот.

— И какое впечатление?

— Обычное, тоска и скукота. Хорошо, знакомую из Росси и встретил, есть с кем в ресторан сходить!

— И в какой собираетесь?

— Вы же местный, вот и посоветуйте.

— Конечно, в «Телекафе» на башне.

— Что же, спасибо за совет, простите, на запомнил вашего имени?

— Зигфрид Зейс, инженер.

— А я Марио Бонетти, доктор.

Марио пожал вымытую руку и закрылся в кабине.

Зигфрид Зейс поехал на Александерплатц, к телебашне.

Современное здание Новой берлинской оперы ничем меня не поразило. Зато поразил балет — затертая до дыр история про Белоснежку, преобразованная музыкой Густава Малера в философскую притчу, начиналась с актуальной для перинатологов сцены родов. Балетная интерпретация предмета моей практической деятельности ввергла меня в транс, и я не сразу заметила, что рука Марио крепко сжимает мои неухоженные пальцы. В таком положении они просуществовали все полтора часа и затем с трудом разогнулись, застегивая пуговицы креативно-зеленой кроличьей шубки.

Марио повел меня в ресторан, который почему-то назывался «Телекафе», на знаменитую телебашню. Я смотрела на Берлин с высоты птичьего полета и думала, что это не улицы и площади прорисованы праздничной иллюминацией, а карта жизни. Пытаясь определить координаты, я подошла поближе к стеклянной стене, и спина, как на газоне, почуяла опасность — будто кто-то водил по ней пристальным, тяжелым, словно пулеметный ствол, взглядом. Я обернулась. Марио заигрывал с официанткой, фройлен мило краснела. Мужчина в дальнем углу зала отвел глаза. Мне показалось, что я его уже где-то видела, но было слишком темно и многолюдно. Я вернулась за столик, допила кальвадос, и мы двинулись в сторону отеля.

К былому аромату в морозном воздухе примешивался запах корицы и хвои, он пьянил не хуже кальвадоса и вытеснял из закоулков души затхлые мысли о том, что такое хорошо и что такое плохо.

Марио ушел под утро. Я проспала завтрак и едва успела к автобусу, увозившему перинатологов на экскурсию в больницу. Марио в автобусе не было. Странно, однако это меня нисколько не расстроило. Жизнь определенно была прекрасна, и я была прекрасна, и припорошенная сахарной пудрой Бенауэрштрассе, и даже носатый закавказский гинеколог, и бурят-педиатр, который не говорил по-английски. От избытка чувств я неожиданно треснула бедного педиатра по плечу и не к месту провозгласила: «Аллес гут!»

Инженер Зейс не спал уже третью ночь. Он долго ходил вокруг отеля, потом дошел до вокзала. Поезда приезжали, выплевывали тучу копошащихся людей и уезжали снова. На табло мелькали знакомые названия: Франкфурт, Париж, Страсбург, Рим… И в каждом городе вокзалы. И на каждом вокзале поезда, а в них люди, люди, люди… Голова кружилась. Мысли путались и куда-то бежали, как растревоженные муравьи. Он вернулся в свой номер, открыл сайт знакомств и до утра смотрел на лица незнакомых женщин. Потом он уснул.

Ему снился поезд. Он был невообразимо длинным, как неразрезанная сосиска, скучного зеленого цвета. Кто уезжал на этом поезде, было непонятно, и оттого становилось еще грустнее и тревожнее. Откуда он знал, что кто-то уезжает? И куда? Зейс был уверен в одном — этот кто-то больше не вернется. Никогда. От безвозвратности и неизбежности потери сердце билось все сильнее, на лбу выступил пот и зачесались ладони. Потом зеленая сосиска превратилась в довольную гусеницу, которая проглотила бедного кого-то и теперь переваривала его, извиваясь всем телом. Она кряхтела и тужилась, дергалась то вперед, то назад, пускала газы…

Зейс проснулся.

После экскурсии в будущее, а именно в Университетский медицинский центр, на рецепции мне вручили записку от Марио. Якобы возникли затруднения с родоразрешением сложной пациентки, и он, с разбитым и любящим сердцем, вынужден отбыть во Флоренцию. Но он непременно приедет в Москву в феврале, где мы и обсудим результаты симпозиума. Стало грустно.

На вечер был назначен прием немецкой Ассоциации перинатологов в ресторане «Колизеум» на Курфюстенштрассе. Ехать не хотелось. Но не сидеть же в номере? Позвонила Тонька. Долго хвалила за доклад, издевалась. Ей уже кто-то настучал про Семипузову, наверняка Марио. Пыталась расспросить про Зигги и была крайне разочарована его отсутствием. Велела ориентироваться на местности. Я послушно обещала. Потом набрала Илюшу. Он был рад, но разговаривать не мог. Больше делать было нечего.

Я решила сильно не наряжаться. Надела любимый жакет и креативную юбку-брюки, посмотрела в зеркало и, в общем, осталась довольна. Автобус вез перинатологов по Бенауэрштрассе. Мы ехали вдоль бывшей стены, и я думала, что каждый из нас строит свою стену. И потом из-за этой стены не видит огромного мира вокруг, да что там мира, соседа своего не замечает. Вот только у всех стен есть одно странное свойство. Рано или поздно они падают.