Давид Фонкинос - Наши расставания Страница 4

6

В «Ларуссе» меня быстро оценили по достоинству. Надо сказать, что к своей стажировке я отнесся со всей серьезностью. Мне поручили проверку словарных статей, нуждавшихся в ежегодном обновлении. Целыми часами я купался в море цитат. Понемногу я научился давать определение чему угодно. На улице, проходя под фонарем, я вспоминал слово «лампада», которое произошло от латинского lampadarium. Может, кому-то это покажется смешным, но я чувствовал, как во мне крепнет новая сила. Знание этимологии превращало меня в человека солидного.

Мы сидели в одном кабинете с Полем, еще одним стажером. Чуть ли не каждый день вместе ходили обедать, так что вскоре у нас почти не осталось друг от друга секретов. Поль был холостяк со стажем. Его последнее любовное воспоминание восходило чуть ли не к эпохе черно-белого кино. При этом он был вовсе не урод. И далеко не дурак, даже напротив. В чем же дело? Никак не получается ни с кем познакомиться: словно шевелящие плавниками рыбы, мы передвигаемся в равнодушном безмолвии огромного города, с горечью сознавая, что ни одна женщина не захочет уделить нам внимание, даже из жалости. Но Поль не собирался отступать. Он поделился со мной недавно разработанной им тактикой. С тех пор, как ввели запрет на курение в общественных местах, он изо всех сил старался заделаться курильщиком. Курилка — идеальное место для знакомства. К сожалению, у него были слабые легкие, а от табака его отчетливо мутило. На протяжении нескольких дней он терзался опасным экзистенциальным вопросом: что хуже, рак легкого или жизнь без секса? В конце концов он решил, что здоровье дороже. Правильный выбор, ибо вскоре ему предстояло познакомиться с замечательной женщиной. И знакомство это произошло при весьма оригинальных обстоятельствах.

За обедом мы любили устраивать себе небольшие разминки.

— Ты знаешь, кто такой сибарит? — спрашивал меня Поль.

— Нет.

— Это человек, который проводит жизнь в праздности и наслаждениях.

— А ты знаешь, что такое радула?

— Знаю. Шершавый язык у многих видов моллюсков. Другое название — терка.

— Правильно. Ну, приятного аппетита.

Предпочитаю не думать о том, какое впечатление наши беседы производили на соседей по столу. Подозреваю, что мы походили на двух ботаников, этаких Бувара и Пекюше,[7] спящих в обнимку со словарем. Но нам это нравилось. Любовь к словам, к их смыслам, делала нас настоящими единомышленниками. И не оставляла места недосказанностям.

То лето прошло под знаком великого парадокса, а именно: пока я бился над определением мира, моя жизнь расстилалась передо мной как сплошная неопределенность. Под «моей жизнью» я подразумеваю Алису. После продолжительной телефонной ссоры в июле, она сказала, что остается в Бретани до конца лета. К тому же — и это самое важное — я узнал, что там она встретилась с другом детства и они проводят время вместе. Парень был сыном друзей ее родителей. С точки зрения социального деления, идеальный для нее вариант. Полная противоположность мне. Я уж решил, что с нашим романом покончено, себя не переделаешь. Мне, наверно, на роду было написано познакомиться в каком-нибудь «зеленом» ресторане с кудрявой фанаткой Джоан Баэз.[8]

Больше десяти дней я, несмотря на настойчивые эсэмэски, отказывался с ней говорить. Потом все же снял трубку.

— Почему ты так со мной поступаешь, Фриц?

— Мне показалось, что ты вполне счастлива со своим дружком по песочнице.

— Как же я тебя ненавижу! Ты же знаешь, что я люблю тебя. Слышать тебя больше не хочу.

Да, Алиса была уникум. Две фразы — и она ухитрилась внушить мне чувство вины. Но в душе я восхищался ею и ее талантом. С чего началась наша ссора, я уже не помнил. Знал только, что она обмолвилась об этом парне, заставив меня жутко нервничать.

— Ты с ним спала?

— Что ты себе позволяешь?

— Мне надо это знать, Алиса.

— Что тебе надо знать? Знать тут совершенно нечего. Просто я решила остаться здесь, вот и все. Здесь тихо и спокойно.

— Ты просто сибаритка!

— Кто-кто?

— Ладно, не важно.

— Фриц,[9] я так больше не могу. Когда мы вместе, нам плохо. Когда разлучаемся, еще хуже. Я так больше не могу. Ты должен что-то придумать.

— Возвращайся.

— Когда?

— Сейчас. Возвращайся сейчас же, Алиса. Немедленно. Просто беги и прыгай в поезд.

— Как в кино?

— Угу. И как в книжках.

Вот так закончилось лето, которое мы потратили на ссоры.

Но было уже слишком поздно. Надвигались дожди.

На вокзале любимая бросилась в мои объятия (мои руки, уставшие от пресного существования, испытали огромное счастье). Наверное, остальные пассажиры решили, что у нас не любовь, а пылающий костер. Они не ошибались. Когда мы приехали ко мне, Алиса обнаружила бутылку шампанского.

— О, прелесть какая. Что мы празднуем? Нашу встречу?

— Да. И не только.

И я сообщил ей хорошую новость.

7

За пару дней до этого я столкнулся в коридоре с Селиной Деламар. Те два месяца, что я проработал стажером, мы с ней почти не виделись. Она только что вышла из отпуска, загорелая. Но в лице ее читалась какая-то усталость. Она сказала, что хочет со мной поговорить. Я спросил, когда мне к ней зайти, прямо сейчас или позже.

— Прямо сейчас, — почти приказным тоном ответила она.

Мне все никак не удавалось составить о ней четкое впечатление. Ну, например, к какому типу женщин ее отнести — к сильным или к слабым? Разумеется, она казалась сильной, посматривала на меня сверху вниз с высоты своего положения, но чем пристальнее я в нее вглядывался, тем яснее видел местами отметинки хрупкости. Помню, как-то раз я даже сказал себе: «Берегись ее, берегись ее!» Мне не следовало забывать это предостережение.

Селина сообщила, что мною все очень довольны. Затем сказала, что издательство не хочет со мной расставаться и готово предложить мне контракт. Я на миг растерялся. Мне не понравилось это слово — «контракт». Я подумал о своих родителях. В памяти всплыл образ веревки, накинутой на шею, и прочие клише, которыми они меня пичкали. Селина ждала ответа, а я все никак не мог выбраться из потока затопивших меня мыслей. Теперь в него влилась и она. Я представил себе, что каждый день буду встречаться с женщиной, которая мне нравилась, — это признание удивило меня самого, — да, с женщиной, чьи округлые формы и красные цвета мне очень нравились. Она широко улыбнулась мне, и я увидел ее зубы. Может, у наших с ней зубов есть надежда на счастье? Является ли верность обязательной, с точки зрения зубов?

После этого мысленного лирического отступления я произнес, что чрезвычайно польщен доверием издательского дома «Ларусс» и сделаю все, что от меня зависит, чтобы оно не обернулось разочарованием. Честно говоря, для меня это была идеальная работа. Буду заниматься внесением изменений в словари. Дело это ответственное, и, едва схлынула первая волна страха, меня захлестнула огромная радость. Не сдержавшись, я заулыбался самой идиотской из улыбок, твердя про себя, что надо собраться и вернуть челюсти в исходное положение, иначе Селина немедленно отзовет свое предложение. Я задумался о новых словах, которые вскоре присоединятся к дружному лексическому коллективу. И еще один важный пункт: в мои обязанности будет входить составление библиографических справок к каждому из новичков. Тех, что затем предстанут перед судом отборочной комиссии. Итак, с этого дня я постоянно буду иметь дело с судьбами людей, потенциально достойных быть включенными в словарь, — людей, чьи стопы, возможно, коснутся берегов будущего.

Максим Твомбли (р. 1958), нью-йоркский художник. Прославился созданными в юности картинами, навеянными творчеством Дилана Томаса. Самое известное полотно — «Жизнь — это квадратный круг». Отказался от продолжения карьеры 8 декабря 1980 года, в день убийства Джона Леннона.

Селина Деламар не скрывала радости, видя мою довольную физиономию.

— Прекрасно. Значит, у нас появится возможность лучше узнать друг друга, — сказала она.

— Конечно. Я ведь именно поэтому и принимаю предложение, — уверенно ответил я. И сам удивился. Стажерам такие слова произносить не положено. Разве что штатным сотрудникам, а еще лучше — штатным сотрудникам со стажем. Еще я понял, что мне почему-то нравится так разговаривать с женщинами. Я испытывал в этом потребность, словно силился доказать себе, что мир женщин вовсе не является чем-то таким, что безвозвратно погибнет для меня в супружестве. В то же самое время я знал, что никогда не смогу изменить Алисе. Вопрос вообще так не стоял. Вопрос стоял так: обязательно ли самоустраняться из мира чувств?

Итак, я сообщил эту новость Алисе. И на сей раз она бросилась мне на шею. Я чувствовал, что она за меня рада, даже горда. Мне вдруг снова открылось, что она любит меня до безумия. Глупо было с моей стороны пол-лета мучиться ревностью. Столько времени зря потеряли! Надо было срочно его нагонять. После шампанского мы легли в постель. Для последних дней лета погода стояла жаркая, и я помню, что мы некоторое время лежали не двигаясь, в странных позах, словно наши тела, деформированные, как на картинах Фрэнсиса Бэкона, врезаны друг в друга. Рядом с кроватью стояло зеркало, а еще в комнате было окно, и наше тройное отражение придавало происходящему какую-то особую странность. Получался триптих.