Лев Куклин - Красота земная Страница 4

– Вы вот человек старый, пожилый… Вам моей тоски не понять.

– Почему же не понять? – искренне удивился Епифанцев. – Я ведь тоже молодой был, и свою любовь помню.

– И – рисовали? – затаив дыхание, девушка ждала ответа.

– Рисовал…

– Всю, как есть?!

– Как есть… Выставлял даже… – Епифанцев припомнил, как шумела художественная Москва, когда он выставил ту картину, с Машей – «Женщина в деревенской баньке». – Всю, как есть… – повторил художник. – И вся Москва любовалась… – тихо добавил он. – Красота, Клава, это не стыдно.

– Сильно любили?

– Сильно… – улыбнулся девушке Епифанцев. – С ума сходил, так сильно…

…Клавдия пришла к Епифанцеву в дом незванно-негаданно.

– Отгул у меня… – буднично объяснила она свое появление в неурочный трудовой час. – Вот, значит, где вы работаете… Только вы не подумайте чего… – глядя ему в глава, выпалила она. – И рукам воли не давайте. А то уйду. Я просто так пришла…

– Ну и хорошо, что просто так… – согласился Епифанцев. – Вот работу кончу, будем чай пить.

– Да это, никак, бабка Маня?! – ахнула девушка, вглядевшись в его работу. – Она же старая! Чего же тут?

– И в старости, Клава, есть своя красота. Только видит ее не каждый. Бывают лица, как квашня. Не пропеклись, не устоялись. Там не до красоты. А вот писатель Чехов… Знаешь такого?

– Проходили в школе… Юморной писатель, да? Человек в футляре…

– Так вот, Антон Павлович говорил своему другу художнику Левитану: «Даже навозные кучи в пейзаже играют весьма почтенную роль…» Понимал наше дело! Писать надо человека, как цветы, как яблоню, как пашню – все будет человек! – и снова повернулся к холсту.

За его спиной зашуршало платье. Он обернулся. Клава, кинув снятое платье на топчан у стены, сделала шаг к нему.

– Красивая я, говоришь? – с долей веселого вызова в голосе спросила она.

– Красивая… – с трудом выговорил художник.

– Скажешь, у меня стыда нет? А я себя перед тобой ловчее чувствую, чем перед доктором городским. Нас, доярок, проверяться возют. Так тот, не поверишь, буркалами своими всю измажет, пока осмотрит. А у тебя, я сердцем чую, у тебя глаз чистый… Ты не думай чего… – строго добавила она. – Ты меня рисуй… Всю рисуй, как есть. Ну?

Она раздевалась, стоя к нему спиной, неторопливо, словно собираясь купаться в полном одиночестве на песчаном волжском берегу. У нее была отличная спина, крепкий, как репка, отчетливо вылепленный зад и длинные красивые ноги с розовыми пятками…

Епифанцев, с пульсом, который все учащался и становился прямо-таки бешеным, следил за этим священнодействием. В нем, мучительно продираясь сквозь тлен и плесень, наросшие внутри, просыпалось большое желание Мастера – не мужчины, нет, не самца, а именно – Мастера: желание схватить эту ускользающую красоту и закрепить ее навечно на белом прямоугольнике холста.

Последним движением Клавдия тряхнула головой, распустила свои нестриженые волосы, и грациозным поворотом руки заправила их на бок и за спину.

– Стой! – приказал Епифанцев. – Так вот и застынь. Руку не убирай!

Давно ему не работалось так легко и радостно. Пальцы рук горели, дышать было тяжело – он ловил воздух короткими всхлипами, а на долгий вдох, казалось, не было времени. Линии ложились на холст точные, уверенные, лихие, с ходу. «Ах, молодчага, попал, попал в сходство!» – почти пел он про себя.

– Ох, не могу больше! – простонала Клава, и Епифанцев очнулся. – Ноги гудят… Доить – и то проще…

– Неужели же я – такая? – потрясенно спрашивала девушка, разглядывая набросок. – Неужели?

Прикрытая шерстяным пледом, она плакала через несколько минут на плече у Епифанцева.

– Мне от тебя ничего, ничего не надо… – всхлипывая, твердила Клавдия. Потом, смахнув согнутым пальцем слезы со щек, счастливо вздохнула и несколько минут сидела на топчане, не шевелясь. Дыхание ее стало тихим и спокойным. В окно косо скользнул тяжелый оранжевый луч закатного солнца.

– Ну, ложись… – вдруг прошептала она.

– Зачем? – испугался Епифанцев.

– Покоя у тебя внутрй нет. Чую я – нет внутрй покоя. Укачать тебя хочу…

Он послушно лёг и прижался к её горячему телу, как ребёнок к матери. Она притянула его голову к себе на грудь и стала перебирать волосы, в которых седина была незаметна.

И он, убаюканный ее тёплым голосом, похожим на пенку от топлёного молока, уснул рядом с ней, впервые за столько лет не одинокий, умиротворённый и счастливый… Уснул, лицом к лицу, ловя её свежее молодое дыхание и бессознательно ощущая сладкое прикосновение её сильных налитых грудей и шелковистого лобка.

И в этом счастливом сне, в полном душевном покое, где-то глубоко внутри у него рождалось и, словно родниковая вода из глубины земной, подымалось новое желание – желание Женщины, желание новой жизни…

© 2009, Институт соитологии