Яцек Хуго-Бадер - Белая горячка Страница 4

— В вашем доме пил?

— Ты что?! Куда–то уходил. А как напьется, шел спать к матери. Возвращался, когда трезвел. И тогда начиналось самое плохое. Белая горячка. Она приходит потом. Что–то ему начинает видеться, что–то слышаться… Когда–то страшно болела голова. И ему что–то прошептало на ухо: «Возьми ружье и сделай себе дырку в голове, через которую и вылетит боль». Я успела ухватить винтовку в последнее мгновенье. Или еще один голос говорит Славе: «Выйди из дома и беги, беги, беги…» И тогда он мчался и стрелял в животных, которых не было. Чертей видел. Отца давно умершего видел.

— А разве можно с таким разговаривать?

— Можно. Человек–то сам трезвый, вроде как нормальный, только глаза у него странные, мертвые. Взгляд бессмысленный. Зрачки такие большие, расширенные, даже когда выходит из темноты на свет, на снег. Разбудит меня посреди ночи, сядет к печке и просит, чтобы я с ним поговорила, чтобы не слышал он гномиков, маленьких злых человечков, которые рассказывают ему страшные вещи. Потом, когда у него стало проходить, смеялся над этим, но я‑то знаю, что он со страху умирал. Я тоже.

— А когда ты с сыном ушла, — спрашиваю я, — он ходил за тобой, скулил, как собака, чтобы вернулась?

— Э, нет! Любить–то нас он любил, но этого у них не бывает. Это таежные люди. Очень гордые. Я ему говорю «или я или водка», он выбрал водку.

— И Свету.

— Девочку из детского дома, — говорит она гордо. — Но эвенку, потому что я никогда своей не была. Одно слово — русская! Сын меня спрашивает, кем он будет, когда вырастет — эвенком или русским? Одно только знаю: единственный шанс для него — бежать отсюда. Ничего хорошего здесь нет. Только он уже мечтает, как поедет в тайгу. Поохотиться. Как отец! Что за черт тянет их туда?!

В конце 2004 года совхоз «Ударник» окончательно испустил дух. Территории разорившегося хозяйства государство отдает в аренду российскому олигарху из областной столицы. С этой поры все должны платить ему за каждого принесенного с охоты лося, оленя, соболя. Лена Колесова говорит, что так русские украли землю у эвенков.

276 последних совхозных оленей Лена поделила между оленеводами бригады номер один. Одним из семи оставшихся был ее сын Слава.

А в прошлом году он направился со Светой в тайгу. Пили с самого Нового года, пока не кончились все запасы. Она пришла в себя только 4 января. Слава лежал рядом с ней. Пуля разнесла ему все лицо. Стрелял зарядом на крупного зверя.

Еще месяц Света лежала с ним в палатке на одной подстилке из шкур. Не ела и даже не топила печку, потому что выяснилось, что у нее прострелена нога и она не может двигаться.

— Понятия не имею, что произошло, — говорит Света Кирова. — Сильно пьяная я была.

— Знал Слава, что ты на шестой неделе беременности?

— Знал и очень радовался. Он любил жизнь. Добрый такой, спокойный. Никогда не кричал, не ругался, но очень переживал за своего брата. Что он такой хулиган. А он в тот же самый день, когда Слава совершил самоубийство, застрелил в деревне русскую девушку. В тайге не разберешься.

Свету спас приехавший проведать их дядя Славы.

Настоящая 26-летняя красотка. Экзотическое чудо, испорченное водкой. Чувственный рот, выступающие скулы и очень высокий для эвенки рост. Но необычнее всего ее длинные и красивые руки, с нежными тонкими пальцами, от которых взгляда невозможно оторвать, и так не вяжущиеся с нашими представлениями о том, какой должна быть жена пастуха.

— Дочку хотят у тебя забрать, — говорю я ей.

— Я еще раз получила последний шанс.

— Лена говорит, что малышка похожа на отца.

— А как начнет шляться и пить водку, сама ее убью.

Из бывшей бригады номер один осталось шесть оленеводов.

Это Владимир Романов и его жена Лидия Тимофеева, родители того самого Саши, что застрелил Сергея из их бригады, за что был приговорен к смертной казни.

В середине 2005 года возвращались из деревни на свое таежное стойбище. Сделали остановку. Их потом нашли только через год. Тела растерзаны медведями, остальное довершили мухи, так что невозможно было установить причины смерти. К дереву были привязаны скелеты их оленей. Народ подозревает, что Лидия и Владимир сами себя застрелили. Каждому было по 60 лет.

Осталось четыре оленевода.

Восемнадцатый

Эвенкийский притон в совхозном бараке тем отличается от прочих питейных притонов в мире, что среди тряпок, бутылок, огрызков, бумаги, грязных тарелок с сигаретными бычками везде валяются рыбьи головы.

Холодно, воняет и противно даже присесть.

Три вусмерть упившиеся бабы и четырехлетний Владик в валенках. Раиса — двоюродная сестра, Вика — сестра, а Тина — невеста Олега Захарова из бригады номер один.

Когда пару лет назад мужа Тины придавило деревом, которое он сам и рубил, она вместе с сыном Владиком переселилась в палатку Олега. Когда он предложил ей пожениться, она сбежала в деревню. В конце декабря 2005 года оленевод вышел из палатки и из мелкашки стрельнул себе в левую сторону груди. Мелкокалиберная винтовка для охоты на пушного зверя. Было ему 42 года.

— Да никуда я не сбегала от него, — оправдывается Тина, — только села задом на печку, а потом мне пришлось пойти к врачу.

Ей 34 года, а выглядит будто ей вдвое больше. Год она работала в местной пекарне, а когда уходила в запой, в деревне не было хлеба, вот и выгнали ее с работы.

Осталось трое.

Грустное утро 14 февраля, День святого Валентина. За завтраком Лена узнает, что нет больше в живых Вани Затылкина, который учился в Петербурге на педагога. Повесился в общежитии. Вроде как несчастная любовь. Ему было 20 лет.

Эвенки очень плохо переносят далекие выезды из дома. Особенно плохо они адаптируются в городах. Если едут на учебу, то чаще всего не заканчивают образования, начинают пить и возвращаются без диплома.

Сидим мы с Леной на кухне, едим талю и тихо, без слез (потому что здесь не проходит и месяца, чтобы не пришла такая новость) оплакиваем Ваню.

Заходят Таня с Машей, дочки Лены Софроновой из бригады номер один, которая умерла от водки двенадцать лет назад. Приехали всей семьей за продуктами в деревню и, как это водится у таежников, сильно запили, а дети Маши попали в больницу. Маша умоляет разрешить отвезти их в лагерь в тайге, потому что из города приехала милиция с социальной комиссией, чтобы забрать дочку и сына в детский дом. Год назад та же самая комиссия забрала двух Таниных детей. Через несколько минут «лазик» Лены уже готов отправиться в путь. За рулем Ростик, ее приемный сын, рядом я с пятилетним Игорем и трехлетней Катей на коленях. Сзади Таня со своим Борькой, Маша с Данькой и его брат Максим с рассеченным лицом. Все вусмерть пьяные или в состоянии тяжелого похмелья.

— Какого черта таким табуном за продуктами ездите? — спрашиваю я Машу, когда мы за Бомнаком съезжаем на замерзшую реку.

— Чтобы отдохнуть. Водочку попить. Восемь месяцев в деревне не были. Зато вернемся быстро, иначе помрем все здесь от питья.

Весь день едем руслом реки, но каждый час делаем остановку, потому что оленеводам надо выпить. В большой пластиковой бутылке у них технический спирт, разбавленный до 300. Не едят. Жадно вливают в себя водку, будто боятся протрезветь, но хуже всех выглядят Маша и Борька, которые уже не пьют. В их отсутствующих глазах безумие. Даже не моргают.

Их стойбище — тоже притон, только передвижной. Повсюду высятся горы грязных плошек, обгрызенных мослов, рогов, копыт, смерзшегося в камень собачьего и человечьего дерьма. С деревьев таращатся замерзшие глаза убитых оленей. Потому что мозги, ноздри и глаза — самый лакомый деликатес. Вот и висят на деревьях рогатые головы, чтобы собаки не достали.

Перед ночью мы все садимся в палатке Маши и Даньки. Девушке 24 года, и у нее уже третий муж. Предыдущий, Дима Яковлев, отец Игоря и Кати, был оленеводом в бригаде номер один. Со времени развала совхоза он ведет свою личную войну с мощным картелем золотодобытчиков «Восток».

— Олени всегда телятся в одном и том же месте, — рассказывает Маша. — Им не объяснишь, что надо сменить место. Они всегда придут туда, где сами появились на свет и где всегда рожали. От этого их не отучишь. Сто или больше лет тому назад выбрали себе реку Ялду, а они там золото начали копать.

— Русский все убьет, лишь бы мяса нажраться, — подключается ее муж. — Прикидываются, что не различают диких оленей от наших, а что их различать: у всех наших ленточки завязаны и клин на шее, чтобы далеко не отходили.

— Вот и идет мой Дима к ним, — продолжает Маша, — и объясняет, даже просит, чтобы не убивали этих наших маток, потому что они могут рожать только там, а они смеются, а этот их начальник, толстый такой, противный русский мужик, говорит, что мы ничего не можем им запретить, потому что это русская земля, а не наша. На второй год этой войны мы погнали стадо за 150 километров в горы, да только все равно семь маток убежали рожать на Ялду. Всех до единой перебили. Дима озверел. Схватил винтовку и помчался в их лагерь. Набил морду начальнику, а потом стрелять начал, только для острастки. После той стрельбы Дима скрылся в тайге. Милиция искала его даже с помощью вертолетов, но без шансов на успех, потому что таежника может выследить только таежник, но никто не согласился идти в провожатые. Милиция тогда объявила, что Дима — опасный преступник, убийца, пятнадцать лет назад застреливший свою первую жену.