Любовь Миронихина - Анюта — печаль моя Страница 4

— Бабуль, я це-лый день постилась, и ни разочку не захотелось мясного!

— Молодец-молодец, но ты ж постилась, а не голодала, Нюр, так что сильно не возносись, а то вознесешься высоко, больней будет падать, — с улыбкой говорила бабка.

И как в воду глядела! Уже на другой день Анюта словно в яму рухнула. Оскоромилась и так глупо. У Любки был день рождения, она всегда созывала подруг в этот день. На Рождество резали поросенка, с того времени осталось два колечка колбасы. Любка сама поджарила эту колбасу, накрыла стол в горнице, нарядилась и поджидала гостей. На этот раз пришли не только девчонки, но и Любкин ухажер из Мокрого, тихий, скромный паренек Коля. И Ванька привел двух дружков, собралась целая вечеринка, с гитарой, с патефоном. Батя принес из кладовки бутыль с наливкой, и все вместе выпили за новорожденную. Все-таки Любаше стукнуло целых семнадцать лет.

Анюта очень любила гостей, и головушку у нее закружилась, не от наливки, наливки ей не дали. Вдруг какая-то неведомая сила повела ее к столу, заставила взять вилку, подцепить кусок колбасы и поднести ко рту… Ведь она и не хотела, не хотела есть! Что произошло, Анюта и сама не поняла, опомнилась только, проглотив эту проклятую колбасу. Бабки не было, она ушла к соседке переждать гульбу, при бабке Анюта сдержалась бы. Долго она горевала, не могла заснуть, а утром повинилась бабе Арине. Рассказала, что не по своей воле согрешила, словно кто лишил ее ума.

— Ну что же, бес не дремлет, девочка ты моя, — строго сказала бабка, но вдруг глаза ее засмеялись, и у Анюты сразу от сердца отлегло.

Она думала, бабка рассердится, станет ее ругать и грозить карой Божьей. Но вышло все по-другому. Баба Арина вдруг вспомнила свое детство. И она часто грешила, ела в пост скоромное. А ведь тогда были другие времена, строгие. В пост даже младенцев отнимали от груди, бывало, стон стоял по хатам, так кричали эти бедолаги.

— Было мне лет десять-двенадцать, как сейчас тебе, и так мне в пост захотелось молока, как будто перед смертью. Как раз корова отелилась. Я пошла в хлев, подоила корову и перед тем как поить теленка, взяла и напилась сама из этого ведра, через соломинку.

Бабка засмеялась этим воспоминаниям, а Анюта уставилась на нее во все глаза. Она и подумать не могла, что бабка грешила, пусть даже и в далеком прошлом. Впрочем, и представить бабку маленькой девочкой Анюта тоже не могла. Но разочарование быстро прошло. Оказывается, об этом бабкином грехе и многих других никто не знал и не ведал, но совесть замучила грешницу, и она сама покаялась батюшке на исповеди. А батюшка сказал: Бог милостив.

— Батюшка нам часто на проповеди говорил: для чего посты, православные? Мясо не есть? Обязательно! Но главное — не есть ближнего, ближних своих заедаете, людоеды!

— Не может быть! — ахнула Анюта. — Как же это можно — есть ближнего?

— Печаль ты моя, вот увидишь и на себе испытаешь, — грустно вздохнула бабка. — Постись полегоньку, завтра я тебе пшенную кашу с гарбузом наварю. Хочешь? Жизнь долгая, напостишься еще.

И Анюта ей торжественно обещала в следующий Великий пост поститься от первого до последнего дня. Но до следующего Великого поста бабуля уже не дожила. Она как будто знала и предчувствовала, что им еще вволю придется поголодать. А они ничего такого не предчувствовали, жили как слепые, если и ждали перемен, то к лучшему. Анюту казалось, что и бабушка Аринушка будет всегда с ее постами, репкой и тюрей. Всегда будут собираться на вечерние посиделки старухи-соседки, постукивать прялки и журчать мирные старушечьи беседы про порчи и сглазы, колдунов и лесовых, про нехитрые деревенские новости. Много было таинственного и непонятного в их разговорах, но с каждым годом Анюта узнавала все больше и больше, не переставая расспрашивать, а бабка терпеливо объясняла.

Как-то одна из старух сказала: с завтрашнего дня пойдет Крестовая неделя. Остальные только кивнули в ответ. А ты мучайся и гадай, что за Крестовая неделя? Но вот в среду на Крестовой неделе баба Арина взяла в руки скалку и ни с того ни с сего хряснула ею по лавке, прямо по самой середине. Анюта с Витькой рты раскрыли от удивления: чегой-то ты, баб?

— А того, что половина поста — вон! — торжественно объявила бабка.

Это хорошо, украдкой подумала Анюта, еще половина, и бабка снова будет варить щи с мясом, а то мамка когда успевала, а когда и нет, и поневоле вся семья кусочничала, а батя недовольно ворчал.

Им с Витькой тоже захотелось стукнуть по лавке, раз это не просто так, а с большим смыслом. На другой год, услыхав, что подошла Крестовая неделя, Анюта радостно закричала:

— Бабуля, мы будем скалкой по лавке лупить?

— Завтра после обеда! — подтвердила бабка и позвала их в решительную минуту, когда по ее расчетам сравнялась половина поста.

Они с Витькой завороженно следили, как она ударила по лавке, потом им дала ударить по разочку. После поста подходили праздники, и было их великое множество. Вся бабкина жизнь была размеряна ими вдоль и поперек. Анюта долго путалась, но год за годом научилась различать и запоминать большие и маленькие праздники, и двух не было похожих, все разные, на все случаи жизни — и порадоваться и попечалится, родителей помянуть, попеть-поплясать и себя испытать.

В сочельник под Рождество и Крещение нельзя было есть до первой звезды. Анюта выглядывала-выглядывала звездочку, но не выдержала совсем немного и наелась. А баба Арина на Страстной неделе совсем ничего не вкушала, а день-другой попоститься для нее было вовсе пустяком. Нет, все-таки очень правильно, что напридумывали какие-то мудрецы такую уйму праздников или само собой так устроилось. Тяжко и бездумно тянутся будни, ничего впереди, кроме работы и заботы. И вдруг повеяло радостной надеждой — праздник близко! А вместе с праздником и отдых, и веселье, и забытье. Какие хорошие до войны были праздники: на Благовещенье костры жгли — грели весну и пели холостым парням песню «Благовещенский звонкий колокол», на Пасху и Егория стреляли из ружей, на Духов день и Троицу водили хороводы и завивали венки. После войны все это стало понемногу отходить, только на старухах и держалось. По сравнению со старинными, унылыми были советские праздники — Первое мая, Октябрьские, день Красной армии, день Конституции. Смысл есть, а радости почему-то никакой. И стали люди забывать, что такое настоящий праздник. Настоящий — это когда для молодых отдых и веселье, для старых — поддержка и утешение.

Как-то Поля-соседка спросила у бабки:

— Арин, ты чем держишься? Знать, работой? Ты на работу дюже жадная. А я только и держусь своими песнями да баснями. Сегодня утром встала и ни с того ни с сего все песни перепела пока печку топила и чугуны ставила.

Бабка Арина только усмехнулась на это: кто же проживет одной работой? Нет, она жила от праздника к празднику, вот дождалась светлого дня Пасхи. Пасху отпраздновали, теперь можно поджидать Троицу, а после Троица стролько праздников подкатит, только успевай оглядываться — Иванов день, Петров день, Казанская, Илья, Спас, Успение. Невозможно было представить бабу Арину без праздников, их строгая череда помогала ей выносить жизнь и придавала этой жизни большой смысл. Немного ей выпало радостей, только работа, да дети, внуки, правнуки. Если вдуматься, такая жизнь посылается на муки и великие испытания. Но бабка никогда не задумывалась, прожила свой век под крылом Бога, и за это Он даровал ей терпение и светлые, душевные праздники.

Никогда бабка не жаловалась и не роптала на судьбу. Мать отошла от Бога и поэтому роптала, и бабка Поля роптала. А Настя, мамкина подруга и Анютина крестная, даже ругалась. А баба Арина со всем примирилась и всему находила оправдание: мужик у нее был тяжел — кому какой достанется, терпи и молчи; свекра была невыносимая — свекре и полагается такой быть; дети умирали — Бог дал, Бог и взял.

Перед самой войной собрались как-то старушки на лавочке у дома, посиживали, щурились на весеннее солнышко, радовались, что дожили до тепла. А баба Поля все горевала: мужика убили еще в гражданскую, теперь сына забрали на финскую, полгода нет вестей, вернется или нет?

— Вернется, вернется! — хором утешали ее.

Не хотелось в такой благодатный денек горевать. Помолчали, подумали, но Поля все не унималась:

— Ох, девки, как уздумаешь иной раз — жизни нету!

— Лихо, жить нельзя! — подхватили старушки.

Баба Арина вдруг хитро блеснула глазами и продолжила:

— А раздумаешь — и можно.

— А куда денешься — живи! — и с этим тоже согласились подруги.

Любка любила подшутить над бабулей, начнет расспрашивать ее про старину да про молодость.

— Баб, а как раньше молодежь у вас гуляла, клуба ж не было?

— А хорошо гуляли, собирались на вечеринку, откупали дом у вдовы или старушки. Она нам самовар ставила. Девушки по лавкам сядут, прядут. Гармонист играет. У нас в Прилепах одних гармошек было двенадцать, да балалайки. Парни придут, пиджачки на гвоздочки повесют, калоши в ряд поставят — и гуляют. Все чинно, благородно, а если какой выпьет, зашумит, его под ручки — и выведут…