Йордан Радичков - Жаркий полдень Страница 4

Буйволы уже наелись и теперь смотрели на воду, раздумывая, не пора ли купаться. Мухи, подстрекаемые жарой, кусались немилосердно, и буйволы решили, что им сейчас лучше всего войти в воду и утопить мух.

Мальчики стали кидать плоские камешки, стараясь, чтоб они подольше прыгали над водой, но это им быстро надоело, они стащили рубашонки и бросились в воду. Они плескались, пока по коже не пошли мурашки, потом снова вылезли на берег пожариться на песке.

Тогда-то один из мальчиков — он был в красной майке — сказал, что, если пойти к мосту, можно наловить хорошей рыбы. Там водится боёк, сказал мальчик, он отсиживается в норах, под сводами моста. Бойком они называли речного кленя, потому что он бьется и плещется на перекатах, словно сердится на них за то, что они такие мелкие. Рыба эта совсем дикая и, когда ее вытаскиваешь на берег, смотрит глупыми глазами.

Младший из мальчиков не умел плавать, он остался на берегу, а двое других поплыли под мост ловить бойков. Мост был длинный, в два пролета, построенный еще до войны. Как все железобетонные конструкции, посередине он не был сварен, чтобы при усадке опор, которая рано или поздно должна произойти, мост не рухнул. Пластичность нужна, даже когда в дело идет бетон; правда, этот-то мост со времени постройки еще не шелохнулся.

Ребята выбросили на берег несколько рыбок, а младший подобрал их, сломал прутик и нанизал их за жабры.

— Тут подводная пещера! — крикнул один из мальчиков. — Забраться бы, знаешь, сколько рыбы возьмем!

— Давай, — сказал другой. — Но это под водой надо.

Старший нырнул, не закрывая глаз, и вскоре снова высунул голову.

— Есть, — сказал он. — Но мне воздуху не хватило.

Второй мальчишка лежал на воде, как лягушонок, шевеля ногами, чтобы не потонуть. Он тоже захотел посмотреть, подплыл к стенке опоры и, болтаясь в воде, стал ощупывать руками каменную кладку — огромные глыбы камня и бетонные пояса, покрытые скользкой зеленью, — но пещеры не нашел. Попадались только щели, совсем узкие, такие, что и пальца не сунешь. Медленно двигаясь вдоль стены, он продолжал исследовать кладку.

Самый младший из ребят сидел на корточках у воды и смотрел на пловцов, а на его рыбу налетела оса и присосалась к рыбьему глазу. Мальчик махнул рукой, оса, трепеща крылышками, изогнула тельце, но от глаза не оторвалась. Мальчик нажал пальцем на ее спинку, и она затихла. Он снова поглядел на пловцов и на реку. Мальки проносились в воде, несколько головастиков крутилось в лужице — не то у них закружилась голова, не то лужица их чем-то рассмешила. Перепел крикнул с лугов, мальчик повернул голову, чтоб посмотреть, кто кричит, но догадался, что это перепел, и снова засмотрелся на реку.

А река между тем так притихла, точно уснула в зелени своих берегов. Она и вправду спала, истомленная жарой, — реки умеют спать на бегу, — укрывшись тенями вербы и черной ольхи. Вербы и ольхи всегда были с ней, потому что река их кормила. В летнем сне своем река видела свои истоки, большие каменные чаши, из которых грозы пьют воду, видела пену горных потоков, отражения диких коз, склонившихся над ней, чтобы утолить жажду и тотчас отбежать своими дробными шажками по мягкой траве; даже и во сне видела река усыпанные красной малиной берега, а потом увидала, как купается тяжко раненный кем-то медведь: он лежал навзничь в холодной воде, стонал и вода становилась красной, медведь задирал кверху лапы, словно молился небу. Холодная река напоила медведя, и он выпил так много, и так понравилась ему эта студеная вода и эта прохлада, приникшая к огненной ране, что он и остался там, уткнувшись в дно головой, и река вспомнила, что на губах его осели песчинки. Песок казался светлым, почти прозрачным на черной морде животного, и река кинула горсть и в глаза ему, чтоб не смотрел он больше на Черказские горы, чтобы забыл их… И он их забыл. Потом ей снились грудки птиц, проносившихся над самой водой, прикосновенье сухих перьев, а потом еще другая птица — она неподвижно стояла на длинных красных ногах, опустив красный клюв, уйдя в свои мысли.

И еще реке снились обнаженные черказские девушки; они выбегали из ольшаника, широко раскинув руки, до локтей загорелые, а выше локтей белые и гладкие. Девушки искали укрытия в ольшанике, как вода старалась укрыться в тени, чтоб уберечься от солнца. Река выкупала их, обдала брызгами, одарила запахом дикой малины, запахом гор, наделила их чем-то, что взяла у диких коз, пивших ее воду, и унесла с собой девичье дыханье, оно было так приятно на вкус, что даже камни и песок проснулись и по дороге разобрали все себе, оставив воде только воспоминание о девушках.

Но река не жалела об этом — она знала, что встретит на своем пути других девушек и украдет себе немножко их дыхания, пока они будут купаться, или брызгать друг другу в лицо, или визжать, коли их защекочет прозрачная, прогретая вода.

Река бежала сейчас легко, почти на цыпочках, и бережно поддерживала на своей спине мальчишку с остриженными неровно волосами, веснушчатого, как лягушонок. Мальчик едва научился плавать, и реке приходилось быть осторожной — любая маленькая волна могла хлестнуть ему в рот, открытый от напряжения.

— Нашел, здесь! — закричал мальчик, остриженный ножницами. — Здесь, здесь!

Его товарищ пополз к нему по прозрачной спине реки.

— Тут большой камень, а под ним полно рыбы. Кишмя кишит.

— Да где? — спрашивал товарищ.

— Вот здесь, — отвечал мальчик с веснушками. — Здесь, здесь!

— И верно, полно!

— Полно, и шевелятся все. Вон брюхо — видишь, как бьется.

— Надо снизу чем-нибудь подпереть, а то как бы не ушла.

— Зайди с другой стороны.

Мальчик оттолкнулся от камня, чтобы заплыть с другой стороны, а первый рыболов все шлепал по воде одной рукой и болтал ногами; другую руку он сунул в пещеру и чувствовал между пальцами притихшую рыбу: в каменном гнезде опоры рыбы и правда было много.

В то время как его товарищ плыл у него за спиной, под мостом вдруг пронесся какой-то странный звук. Он был похож на треск льда на реке зимой. Лед, набухая, трескается, и тогда звук бежит вдоль реки вместе с тонкой, почти прозрачной дорожкой трещины. Мост передвинул каменные глыбы и железобетонные пояса своих опор — произошел сдвиг, предусмотренный конструктором еще при строительстве. Конструктор не знал, когда произойдет усадка, когда именно почва ощутит усталость от давления моста, но он это предусмотрел; на средней опоре на месте стыка железобетон, чуть двинувшись, со скрежетом сомкнулся.

— Что это? — спросил мальчик с берега.

— С мостом что-то, — ответил стриженый, все еще держа руку в каменном гнезде, у рыб.

— Ну-ка подайся, я тоже залезу, — сказал второй и снова подплыл к стене.

— Не могу, — сказал первый.

— Как не можешь? Подвинься чуток. Да ведь здесь никакой пещеры нету!

— Не могу, — опять сказал мальчик. — Раньше шевелил, как хотел, а теперь чего-то руку сжимает.

— Может, камень сдвинулся?

— Откуда я знаю? — сказал мальчик. — Сжало руку вот здесь, повыше запястка.

Товарищ его стал нащупывать, где прижало руку. В сущности, ее не прижало, ею можно было даже свободно двигать в подводном гнезде, но вытащить ее было нельзя. Мальчик держался на поверхности воды, помогая себе другой рукой и ногами.

— Попробуй еще, — советовал товарищ.

— Да я пробую, не идет, — говорил первый, пытаясь вырвать руку.

— Потяни ее, — подал голос тот, что был на берегу с рыбой.

— Не идет, — отвечал мальчик из воды.

— Как же быть-то? — спросил его товарищ.

Они помолчали. Мальчик все пытался выдернуть руку, но ничего не выходило. Усадка моста поймала его в подводный капкан. Каменные глыбы уходили вверх, огромные, скользкие, и, когда мальчишка поднял глаза, он увидел, какие они громадные и как они вздымаются над ним, холодные, угрюмые, молчаливые. И мост стоял спокойный, неподвижный, холодный, как всякий железобетонный мост. Прилепившаяся к камню улитка спала во мраке своей раковинки.

— Я тону! — вдруг крикнул мальчик. — Ой, я тону!

Товарищ его быстро поплыл к берегу. Он колотил по воде руками и ногами и, добравшись до песка, закричал:

— Ты держись там, держись, слышишь, держись! Сейчас людей позову.

— Я тону! — плакал мальчик под мостом.

«Уууу-ууу», — ответило эхо.

Малыш с рыбой, озираясь, попятился от воды.

— Стой! — крикнул ему тот, что вылез на берег.

— Ребята, не убегайте! — кричал мальчик под мостом, испуганно вертя головой.

— Слушай! — сказал старший малышу с рыбой. — Беги в усадьбу, на молотилку. Ну?

Малыш бросил прут с бойками под ноги товарищу, и его голова и пятки так и засверкали. Он по мелководью перебежал реку, одним духом взлетел на откос, продрался через вербы и, не жалея ног, помчался дальше к усадьбе. Молотилка, окутанная пылью, все так же ревела, волы все так же тянули пласты соломы; мелькали деревянные вилы. «Утонул, утонул!» — закричал мальчик. Один крестьянин цыкнул на него: «Эй ты, не верещи!» — и бросил сноп на стол, но тут же остановился, потому что мальчик продолжал бегать вокруг молотилки и кричать: «Утонул!» Молотильщики кинулись к нему, стали спрашивать, кто утонул, малыш ответил, как мог, — он ревел, вытирал слезы и объяснял, что они были у моста, а мост вдруг затрещал, загремел и схватил одного мальчишку, за руку его схватил, и теперь он остался в воде. Молотильщики соскочили с площадки, пустой барабан испустил голодный вой, приводной ремень захлопал сильней, соскользнул и упал на землю. Машинист побежал выключать мотор. С большого стога слезли орудовавшие там мужчины, и на току стало так тихо, что можно было услышать, как шуршит и потрескивает разогретая солома и зерно в колосьях. Тогда все, прямо как были, с вилами в руках, бросились к реке, один кричал: «Багор, багор возьмите!», другой подбирал на бегу веревки. На гумне остались одни волы, успевшие поднять на веревках копну до середины соломенной пирамиды. Мужчины и женщины — все бежали, но женщины начали отставать и некоторые успели уже заплакать. Мужчины бежали молча, сжимая вилы и веревки, у одного из молотильщиков был багор. «Держись!» — закричали мужчины, когда перед ними открылся мост и сизая вода. Они издали увидели мальчика, он был под мостом один, и головенка его покачивалась на воде, как тыква. «Мама, мама!» — увидев людей, заплакал мальчик. Одна из женщин рухнула на песок, и две другие, подтащив ее к воде, принялись смачивать ей лоб. «А где второй парнишка?» — спрашивал молотильщик, притащивший багор. «Может, испугался и сбежал», — сказал кто-то. «Ясно, испугался, — сказал малыш, который привел людей с тока, — они вместе плавали». — «Ох уж эта ребятня!» — приговаривал машинист. Он вбежал в воду, подняв завесу брызг, и поплыл прямо к каменной стене, приковавшей к себе мальчика. Тот ничего не мог сказать, только всхлипывал, и его посиневшие губы дрожали. «А вдруг и второй утонул?» — спрашивали мужчины. Но мальчик мотал стриженой головой и, все еще не в силах ничего сказать, по-прежнему всхлипывал, едва переводя дыхание. «Он мне сказал: беги на ток, — объяснял мальчишка, собиравший перед тем рыбу на берегу, — он мне сказал, и я побег». Ничего больше о третьем мальчике крестьяне с тока не смогли узнать, да и не до него сейчас было — надо было спасать паренька под мостом. Может быть, тот, второй, испугался, может, сбежал, мало ли что могло стрястись, да и кто же потребует от ребенка, чтобы он стоял у воды, если каждую минуту он может увидеть в воде утопленника!