Эфраим Севела - Клен ты мой опавший Страница 4

Гремит, сотрясая воздух, медь военных оркестров. Печатают шаг, ровные, как по нитке, квадраты колонн военных академий. Застывшие безусые лица. Юный румянец на щеках. Молодецки расправленные плечи. Четкие взмахи рук в белых перчатках.

Нескончаемый поток юности, закованной в серые шинели.

Женщины и дети на гостевых трибунах в восторге от наблюдаемого зрелища машут букетами цветов.

Над колоннами рокочет вдохновенный голос радиодиктора:

— Сорок лет прошло со дня победы над врагом. Наша страна стала еще крепче, наша армия — еще сильней. В этот торжественный, радостный день мы вспоминаем тех, кто не дожил до светлого дня победы, и склоняем знамена над могилами павших. Двадцать миллионов жизней отдала Россия…

Военный парад проходит на экране телевизора, и торжественный голос диктора сотрясает маленькую, тесную комнату, где сидит на стуле перед экраном немолодая, с седой головой женщина.

Это — Клава. Только на сорок лет старше. С увядшим лицом. С угасшими глазами, равнодушно уставившись в телевизор.

В раскрытое окно видна улица. Типичный пейзаж строящегося района. Деревянные бараки и одинаковые каменные дома, над чьими крышами торчат журавлиные шеи подъемных кранов. Разрытая канавами улица. На кучах песка — связки черных чугунных труб.

Красный транспарант протянут через улицу: «40 лет со дня победы над гитлеровской Германией!» Столбы, к которым прикреплен транспарант, увенчаны тарелками громкоговорителей, и оттуда несутся военные марши и громовое «ура» с Красной площади.

По кучам песка, по доскам, перекинутым через канаву, тащит, привалившегося к ее плечу, мужа соседка Клавы — Полина. Она примерно тех же лет, что и Клава, но располнела, обрюзгла, с вечно озабоченным лицом, какое бывает у матерей семейств, где она, а не муж, — вся опора. Муж — однорукий, с заправленным в карман пустым рукавом пиджака. На лацкане — цветные ленточки медалей.

Сзади них, поддерживая пьяного отца, семенит Леночка — их дочь, худенькая девушка лет семнадцати, с праздничным бантиком в волосах и совсем не праздничным выражением лица.

Леночка (чуть не плача от стыда). Тише вы, зачем — на всю улицу? Людей постыдитесь.

Полина (разъяренная, отвешивает подзатыльник мужу). С утра нализался, победитель! Хороших людей на войне убило, а такое дерьмо в живых ходит, победу празднует!

Гремит марш из репродукторов, солдатское «ура» перекрывает вопли Полины.

А муж висит на ее плече, слезливо и сбивчиво пытается урезонить жену.

Муж. Уж и выпить нельзя! По такому случаю. Товарищей я помянул… Разве тебе это понять, дуре?.. Ваня, Шурка, Коля… Никто старше двадцати лет не дотянул…

С Колей, как сейчас помню, из одного котелка хлебали… Солнышко греет, лежим возле окопа, обедаем. Один котелок — на двоих. Лежим головами друг к дружке, касками стукаемся, когда ложками к котелку тянемся… Я — ложку, он

— ложку. Я — ложку, он — ложку. Полный комфорт, наслаждаемся.

Потом я — ложку, а он свою не тянет, опустил голову, отдыхает… Ну, я, натурально, доел свою половину и его толкаю: ты, мол, Коля, доешь свое. А он

— мертвый, пулей убитый. Так и пообедали.

Полина (хлопая его по затылку). Горе ты мое… нет на тебя погибели.

Радио продолжает репортаж с Красной площади.

Клава, с застывшим, бездумным выражением лица, смотрит в экран телевизора, где маршируют на параде, шеренга за шеренгой, молодые солдаты.

Шум за дверью отвлекает ее. Она встает, прислушивается, чуть приоткрывает дверь.

В длинном коридоре многосемейной коммунальной квартиры, где в каждой комнате — по семье, стоят с букетами цветов два малышка и девочка. В белых рубашках, с красными пионерскими галстуками на шеях. У девочки в косы вплетены ленточки. Смущаясь от волнения и торжественности, дети объясняют угрюмой, неприветливой Полине:

— Мы… по поручению учеников нашей школы пришли поздравить с Днем Победы…

Полина (перебивая их). Ноги бы поучились вытирать… Наследили в коридоре…

Девочка (вытянув ручонку с букетом и волнуясь). Здесь живет вдова героя… Вот ей цветы…

Полина (криво усмехнувшись). Туда несите цветы… В конце коридора — дверь. А наследили… натопали… Ну, что ж, понюхает вдова цветочков и с богом… пусть коридор убирает… вне очереди…

Зардевшаяся от смущения, Клава зарылась лицом в цветы, уговаривает сидящих у стола детей.

Клава. Кушайте, деточки. Печенье ешьте. Вот конфетки. Какие вы красивые, какие хорошие. Спасибо за внимание.

Мальчик (торжественно, ломающимся голоском). Пионеры нашей школы взяли на учет всех вдов в этом районе, будем шефствовать над вами. Мы ведем журнал, куда записываем подвиги погибших солдат. Расскажите, пожалуйста, про вашего мужа…

Пионеры положили на стол блокноты, взяли в руки карандаши и приготовились записывать. А Клава засмущалась, места себе не находит.

К л а в а. Да какие уж подвиги? Погиб. Вот и все! Я-то с ним на фронте не была. Только вот похоронное извещение получила…

Дети бережно трогают пальцами пожелтевший листок извещения, читают, шевеля губами, полустершийся текст.

Мальчик. А до войны, когда вы вместе жили, совершал он героические поступки?

Девочка. Ну, хоть что-нибудь расскажите нам… Ведь вы не забыли его? Второй раз замуж не вышли?..

Клава (опустив голову, горько усмехнулась). Второй раз замуж?.. Нашему поколению, деточки, и для первого раза женихов не хватило. Где уж по второму…

Девочка. Сколько времени вы знали своего мужа?

Клава (встрепенулась). Сколько времени?.. Ну, год…

Мальчик. Один год?

К л а в а. А что? Разве мало? Другие неделю… или еще меньше знали своего. А потом война и — нет его. И такое бывало… Сколько угодно.

Девочка. У вас была любовь?

Клава (еще больше смущаясь). А как же без этого?.. Кто это замуж идет без любви?

Девочка. Расскажите нам, как вы познакомились. За что вы его полюбили?

Клава. За что? Да потому, что он был лучше всех.

Мальчик. И совершал героические поступки?

К л а в а. И поступки. Конечно… Не без этого.

Дети (наперебой).

— Расскажите!

— Пожалуйста…

— Где вы его в первый раз встретили? Клавино лицо становится задумчивым. Она в самом деле силится что-то припомнить… И вспоминает… Улыбается чему-то хорошему, что всплыло в памяти.

…То ли река… То ли озеро… Толпы загорающих на пляже. И все смотрят туда, где над водой высится вышка для прыжков в воду. Там, на самом верху, — загорелый, мускулистый спортсмен. Вася. Да, да, Вася. Он застыл, как бронзовое изваяние, вытянув вперед руки, готовясь к прыжку. И сотни девичьих глаз с восхищением устремлены на него.

А одна пара глаз-знакомая. Это-Клава. Стройненькая, лет двадцати, в купальном костюме, как зачарованная, любуется спортсменом.

Потом он прыгает, описывает в воздухе дугу и уходит без всплеска под воду под восторженные аплодисменты всего пляжа.

Клава купается. Заплыла далеко. Испуганно кричит. Тонет.

Кричат встревоженные люди на берегу.

Вася ныряет, среди водорослей находит Клаву, как русалку, подхватывает ее и устремляется наверх, к солнцу.

Вася выходит на берег, неся на руках Клаву. Она безжизненно запрокинула голову, и волосы ее мокрой, тяжелой волной оставляют след на песке.

Вася опускает ее на песок, склоняется над ней, встав на колени, делает искусственное дыхание. Касается губами ее губ. Пытается оживить ее, дыша изо рта в рот.

И Клава оживает. Приоткрывает глаза. Сплетает свои руки на его шее, обнимает его и целует.

Толпа отдыхающих, окружавшая их, аплодирует. Появляется фотограф. Васю просят попозировать для снимка в газете.

Он берет Клаву на руки, счастливо улыбается. И девушка улыбается.

Щелкает фотоаппарат.

Мальчик. У вас сохранилась газета?

Клава (словно очнувшись от сновидения). Какое там… Война, все сгорело… Одна лишь фотография осталась.

Она достает с комода пожелтевшую от времени, с обтрепанными краями, фотокарточку, на которой застыл солдатик, вытянув руки по швам, рядом — девушка, отвернула лицо и грызет подсолнечные семечки.

Дети рассматривают снимок, переводят взгляды на Клаву, не скрывают своего удивления, как она изменилась за эти десятки лет.

Девочка. А почему вы отвернулись от него?

Клава (сначала растерялась, а потом придумала, что ответить). Да ведь, деточки, и любимые порой ссорятся. Вот как раз повздорили мы с ним: кто где на карточке стоять будет, я — справа или он… Надулась, глупая. Нос отворотила. А фотография-то была последняя… и единственная сохранилась.

Современный большой город. На его улицах многолюдно. Много женщин одних лет с Клавой. Стоит приглядеться к их лицам, и мелькнет в них что-то схожее с Клавиным лицом. Это — женщины одного поколения, одной судьбы. Бездетные и безмужние. А время идет. И юные мамы возят в колясках упитанных детей, а Клавины сверстницы с затаенной завистью и грустью поглядывают на них. У этих женщин — печать войны на лице, на фигуре, в походке. Пополневшие или высохшие, добрые или угрюмые, они роднятся одним знаком — безысходным и безнадежным одиночеством.