Клара Санчес - Последнее послание из рая Страница 4

Однажды осенним утром, когда дул свежий ветерок, покачивая ветви деревьев и принося тяжелый запах влажной земли, хотя дождя еще не было, мистер Ноги выбежал из-за тополей и кустарника, росших вдоль дороги на Соко-Минерву. Я шел, задумавшись, с Уго, собакой ветеринаров. Эдуардо позволил мне гулять с собакой вдоль дороги в качестве расплаты за какую-то услугу. Через собаку я разговаривал с Таней – моей любовью, моими небесами. «Слушай, Уго, когда увидишь свою хозяйку, скажи ей, что я ее люблю». Время от времени я бросал ему палочку, как это делал Эйлиен со своей немецкой овчаркой. Уго больше нравилось быть со мной, чем с Эдуардо. Он буквально бесновался от радости, когда видел меня. Вообще-то Эдуардо до чертиков надоели животные.

– Привет, – сказал мистер Ноги, пробегая мимо меня.

– Как дела? – Я бросил Уго палку.

– Я и не знал, что у тебя есть собака. – И тут же попал впросак.

Я же, в свою очередь, подумал о том, что ему говорила обо мне мать.

– Как видишь.

– Породистая?

– У него смешанная кровь. Мы нашли его несколько лет назад в придорожной канаве. Он был сильно ранен. Хозяева бросили его, и он попал под машину.

– Сукины дети! – воскликнул мистер Ноги со слезами на глазах.

Я позвал Уго и отыскал между шерстью шрам, который мне однажды показал Эдуардо.

– Видишь? Это настоящее зверство.

Тренер не знал, как выразить свое возмущение, и что-то прорычал. Он перестал подпрыгивать и сел на обочину. Сквозь рыжеватые волосы ног блестели икры.

– Не могу этого выносить. Не понимаю, как можно плохо обращаться с детьми, с животными и с женщинами.

– А с другими мужчинами? – спросил я.

– Я говорю о существах беззащитных. Послушай, мне надо бежать дальше, чтобы не охлаждаться, но если я тебе когда-нибудь понадоблюсь, хочу, чтобы ты на меня рассчитывал. Ты уже знаешь, «Джим». – Он продолжал говорить, а мощные ножищи уже уносили его к окраине поселка.

Он подстроил эту встречу, чтобы купить меня. Но чем он мог меня купить? В общем, мне было приятно, я улыбнулся и решил сказать несколько слов Уго:

– Счастливчик. Ну и шерсть у тебя. Не забудь сказать, Угито, красавец, то, о чем я просил.

Рядом с нами были и другие хозяева собак, в отличие от меня настоящие, которые медленно и терпеливо расхаживали взад-вперед по узенькой тропинке или же, подбоченившись и сжимая в руках собачий поводок, разглядывая по очереди то землю, то небо, смотрели вдаль. От них чаще всего можно было услышать такие комментарии: «Ничего не делает, ему бы только играть», – это когда какая-нибудь собака неожиданно подбегала к хозяину сзади и пугала его. Мы были в ответе за наших собак и не общались на прогулке друг с другом, хотя многие были знакомы, ибо виделись каждый день, а некоторые вообще были соседями и друзьями. Но на этой тропинке, на пустыре или на поле, видневшемся вдали, каждый оставался со своими мыслями и со своими поводками.

– Если бы не сантименты моей семьи, я подарил бы тебе пса, – сказал мне как-то Эдуардо А я подумал, что не хотел бы иметь собственную собаку, а предпочел бы выгуливать только ту, которая принадлежала им, собаку, которую ласкала, целовала и мыла из шланга Таня.

– А зачем мне собака? Я уже вышел из этого возраста.

Когда нам исполнилось по четырнадцать лет, мы начали ездить в Мадрид в любое время, и я понял, что собака будет мне в обузу. У матери на собаку времени не было, у меня тоже. Так что собака умерла бы от голода и одиночества. Есть ласки, которые отдаются только во время краткосрочных визитов.

Мадрид был полон соблазнов. Кинотеатры, дискотеки, концерты, гуляния на бульварах по субботам. Мы не думали ни о чем, кроме одежды. Я очень быстро понял, что мне нужно все, от брюк до часов, не говоря уже о пиджаке, ботинках и костюме для встречи Нового года.

На этот раз путь мистеру Ноги пересек я. Я увидел, как он спускался по аллее, обсаженной деревьями, рядом с автобусом. Он был в безупречно белом костюме и с лентой с надписью «Джим-джаз», прикрывавшей лоб. У моей матери было несколько таких лент. Стоял ноябрь. Было пять часов вечера. Вскоре совсем стемнело. Вокруг «Ипера» дворники собрали опавшие листья и сделали из них две большие кучи, на которых кувыркались дети и собаки. Сады, проспекты, тротуары являли собой зрелище печальное. Воздух был чист, и легкие наполнялись им так, словно ты выпивал стакан свежей воды. Улицы были пустыннее, чем обычно, потому что все чем-то занимались. В отличие от улиц залы и площадки спортивного комплекса, в том числе и кафетерий, были переполнены людьми, одетыми в теннисные костюмы, а плавательный бассейн пестрел дорогими купальными костюмами и обтекаемыми очками. В «Джиме» еще не закончились занятия, поэтому мистер Ноги бежал медленнее, чем обычно, неся рекламу на лбу.

Я подождал, когда он поравняется со мной, и побежал рядом.

– Эй! – крикнул я.

Он остановился и повернулся в мою сторону, не переставая подпрыгивать.

– Вижу, ты решился. Очень рад.

– Это значительно тяжелее, чем я думал. Я пробую.

Мы продолжали спускаться вместе. И этот негодяй ускорил шаг.

– Как я тебе уже говорил, это дело привычки и дисциплины. Если сегодня ты выдерживаешь такой бег, то завтра выдержишь более быстрый.

– А такая выдержка полезна для здоровья? – спросил я.

– Безусловно, дружок. У тела появляется большая сопротивляемость, оно превращается в камень.

– Но для чего? Ведь мы же не станем переворачивать плечом грузовики. Человеку и с обычными возможностями неплохо. Я не думаю, что приходится часто использовать такую мускулатуру.

– Речь не идет только о силе. Есть еще и другое.

– Другое?

– Да, другое.

– Например?

– Бабы с ума сходят, понимаешь?

– Ага! Поднажмем-ка еще.

– Но у тебя плохо получается, братишка. Руки нужно держать вот так. И хотя это может показаться излишним, важно быть надлежащим образом экипированным. Что за башмаки, Бог мой! Ты так себе мозоли набьешь, ты угробишь себя. У тебя что, других нет?

Поскольку я на этот случай специально надел почти развалившиеся сандалии, то ответил:

– Нет.

– В такой обуви ходить нельзя.

– Я знаю, но у меня нет других. Если бы ты хорошо знал мою мать, то не удивлялся бы, почему я так плохо одет.

– Хорошо. Придумаем что-нибудь.

Несколько дней спустя я получил через мать пакет со спортивной обувью «Найк», ленту для лба с надписью «Джим-джаз» и полотенце для обтирания пота «О'Нил». Мать с дрожью в голосе спросила, что это мне прислал ее тренер, словно сама не знала. Я показал.

– Похоже, ты внушаешь ему симпатию.

– Он хочет, чтобы я был в форме.

Тренер начал приходить к нам домой, чтобы приглашать меня на пробежку. Мать доставала из ледника двухлитровую картонную упаковку «Солан де Кабрас», которую хранила специально для него.

– Как вкусно! – И они бросали друг на друга многозначительные взгляды.

Мы поднимались и шли к двери, подпрыгивая, чтобы разогреться. Я начал думать, что не так уж плохо, если мое тело будет как камень, как он говорил, но отнюдь не забывал о своих подлинных намерениях. Тренер говорил и говорил без конца, пока мы не забегали так далеко, что больше уже не было сил. Я, уставший до одурения, почти не слушал его. Он обычно показывал пальцем, чтобы напомнить мне о первой, главной, цели нашей пробежки, которую он назначил для меня, – выпить две бутылки минеральной воды в его доме, или добежать до вершины холма, или выполнить еще какую-то тяжелую работу. Прошло пятнадцать дней, и однажды, добежав, мы выпили воду. Его лицо в это время выражало превеликое удовлетворение.

– Я поставил ее охлаждаться в тот день, когда мы решили начать тренировки. Я сразу понял, что ты из тех, кто мне подходит.

Я свалился на диван. Силы оставили меня. Кажется, я намочил своим потом обивку дивана. Отдохнув, я увидел, что обстановка в его приемной сугубо мужская, точнее говоря, отвратительная. Остальная часть дома, по-видимому, была такой же. Но мне понравилось пить воду прямо из бутылки, а не из стакана. Я подумал, что моя мать здесь бывала совсем другим человеком, не обращавшим внимания на мелочи, на которые она обычно внимание обращала. И только бывая со своим тренером, она не была сама собой и все принимала как должное.

Ей казалось чудесным, когда на полу валялись носки, стекла окон были грязными, а сад зарос травой и чертополохом. Все это казалось ей романтичным. Возможно, это была привлекательная часть присутствия в неубранном и неухоженном доме, где и самой можно быть небрежной. Вообще-то я даже заметил в одном углу стоптанные башмаки того же размера, который носила мать. Она, наверное, оставила их там для собственного удобства. Я пробежался взглядом по негостеприимному саду, чтобы хоть там не видеть ничего, что принадлежало бы моей матери, вроде ее ботинок в так называемой приемной. Мне не хотелось видеть свидетельств того, что моя мать бывала в том же месте, где сейчас находился я.