Сергей Тепляков - Двуллер-3. Ацетоновые детки Страница 4

Река Перунушка текла за последними домами деревни. Была она мелкая и быстрая, так что набрать чистой воды было делом непростым. Козырев, при всем слабоумии, об этом знал и помрачнел.

– Вы меня угнетаете! – объявил он.

– Вот щас как… – начала Марина и осеклась – «угнетаете» в нужную ей сторону не склонялось. – Допивай чай и шагай!

Козырев смирился и стал старательно дуть на чай в одной из своих кружек, желая в душе, чтобы чай не остывал как можно дольше – а там, может, и передумает Марина стираться.

Глава 5

Тимур и его дядька, Михаил Федотов, ехали в УАЗике по лесной дороге. Оба молчали. Тимур еще весной, по приезду из города, заметил, что дядька к нему переменился, и теперь гадал, что именно известно Федотову о его, Тимура, учебе в ПТУ.

– Думаешь, я не хотел высоко летать? А не всем дано… – говорил племяннику Федотов, большой и рукастый, перекрикивая надсадно ревущий двигатель. – надо радоваться тому, что есть. Работа есть, жизнь есть. Ты молодой, еще на все заработаешь.

– Когда? – вдруг спросил Тимур и взглянул на дядьку.

Федотов, решивший сегодня повоспитывать племяша, удивленно – весь этот долгий разговор Тимур молчал – посмотрел на него и сказал:

– Ишь какой. Поработай. Руки помозоль. Или ты хочешь все и сразу?

– В обяз! – твердо ответил Тимур, что означало «конечно». – На фига мне в старости деньги?

Федотов усмехнулся – шутник!

– На лекарства!.. – захохотал он. – на лекарства тебе в старости деньги!

Тимур замкнулся – эта шутка не показалась ему смешной. Федотов еще глянул на разом обугрюмившегося племянника и нахмурился – воспитательной беседы не получалось.

В Тимуре ничего, кроме темной кожи, не было от отца-таджика – он имел вполне русское лицо. По обычаю молодежи стригся коротко. Федотов помнил Тимура с детства старательным пацаном. Федотов, как и Марина, надеялся, что из парня выйдет толк. Вместо этого вышла в ПТУ какая-то странная история, в которой Федотов сам не разобрался до конца, а Тимур на расспросы не отвечал.

Тимур был не в духе – с самого утра в этот день лезли в голову разные мысли, вспоминалось то, что хотелось забыть, особенно это чертово ПТУ. Суть вышедшей с ним там истории состояла в том, что ПТУ для Тимура оказалось не столько новым местом, сколько новым миром – и он был к этому миру не готов. В Перуновке все знали его и он знал всех – никому ничего не надо было доказывать. Не то чтобы однокурсники оказались волчатами – но необходимость даже минимальной борьбы привела Тимура в растерянность. Тимур, видать, так привык к поводырям, что самостоятельность, которую он ждал с замиранием сердца, вдруг ошарашила его – он ведь и правда оказался один и сам должен был все решать. Ему хотелось спрятаться от всего мира – он и прятался: на занятия не ходил, от насмешек соседей по комнате затыкал уши. Потом первые страхи прошли и он попытался освоиться в новом мире, но, видать, время ушло – Тимур уже не вписывался. К тому же была у него тайна, казавшаяся ему постыдной – он не знал женщин. В 16 лет это в общем-то не удивительно, но кто бы Тимуру это объяснил? В разговорах он давал понять, что все видено и пробовано им многократно, но однажды это бахвальство утомило кого-то из соседей, и он спросил Тимура в упор при всех: «А вот скажи, у баб тещина дорожка есть?». Язык отнялся у Тимура. Все вокруг начали смеяться. Тимур выбежал из комнаты и вернулся туда только глубокой ночью, когда все гарантированно спали.

Он потом узнал, что тещиной дорожки – тропинки из волос от пупка к лобку – у женщин, конечно же, нет, это можно было понять любому, кто хоть раз видел женщину в купальнике хоть на пляже, хоть на картинке. Но именно то, что он «спалился» на такой чепухе, изводило Тимура. К тому же, выходило, что он трепло – и все его рассказы о том, что папка у него самый богатый в деревне фермер, о том, что у него самый большой в деревне дом, о том, что ему на восемнадцатилетие отец купит «Тойоту», которыми он приводил сокурсников в трепет и изумление, рушились теперь по принципу домино.

Зачем он врал, Тимур не мог себе объяснить. Более того, он и не мог себя остановить. Уже уличенный тещиной дорожкой, он продолжал что-то сочинять под насмешки пацанвы, которая очень скоро стала относиться к нему как к шуту. В пацаньей стае это было равносильно «гражданской смерти» – когда человек жив, ест, пьет, ходит по миру, но никто не относится к нему как к человеку. Однокурсники самоутверждались за счет Тимура всякими по степени обидности способами – в разные их казарменные праздники ставили на табуретку, заставляли читать стихи и петь песни. А то гоняли на училищную кухню воровать еду. Тимур проклинал сам себя, но у него не было духу восстать и драться. Силы были – Тимур физически ничем не отличался от других таких же как он деревенских волчат – а духу не было.

Между тем, матери в письмах он писал другое: мол, все у него хорошо, все его любят, в рот ему заглядывают, пересказывают друг другу его слова. Сначала он еще понимал, что врет, но потом этот придуманный им мир завладел им полностью, так что вздумай кто-нибудь проверять его на детекторе лжи, вышло бы, что все его рассказы – про КВН, про директора, который возит Тимура на своем серебристом «мерсе», про «Тойоту» на 18 лет и про многое другое – чистая правда: прошел бы Тимур детектор лжи как Ким Филби. Он жил, как сказано в одном фильме, «в заповедном мире своих грез».

А потом все рухнуло – после зимней сессии, из которой Тимур сдал только физкультуру, его отчислили. Он вернулся домой и несколько дней от стыда на улицу не ходил – боялся, что смеяться будут. Потом начал ходить с таким видом, будто ничего и не было. Скоро ему и правда казалось – да было ли это ПТУ, был ли этот город? Только привезенные Тимуром оттуда сапоги – густо-коричневые, на широком низком каблуке, с тупыми носами и с высокой шнуровкой, настоящие городские сапоги, невиданное для деревни чудо, даже у туристов не было таких – говорили, что город все же был, не приснился ему. Эти сапоги Тимур не снимал – они и сегодня были у него на ногах.

Когда мать сказала, что дядь Миша готов взять его сторожем, Тимур вскипел: как это, что это – коровам хвосты крутить?! Мать даже не поняла, о чем это он, и когда он заявил ей, что она во всем виновата – зачем рожала, если не может дать достойной жизни? – тоже не поняла.

– Ты где это слов таких понабрался?! – прокричала она и хлопнула его по затылку, хоть уже и дотягивалась до этого затылка с трудом.

Тимур промолчал. Он и сам не знал, где зацепил эти слова – про достойную жизнь: то ли в городе, то ли у деревенских друзей из какой-нибудь истеричной программы по телевизору. Но чем больше думал, тем сильнее убеждался – да, так и есть! И не только мать виновата – все, все кругом виноваты в том, что он, Тимур Кулик, молодой здоровый парень, живет вот так, едет сегодня на каком-то драндулете караулить коров и овец.

«Вся жизнь так и пройдет возле этих коров и овец… – тягостно подумал Кулик, уставившись в пол невидящими глазами. – Твою мать»…

У дяди Миши была возле маральника база отдыха с пантовыми ваннами. Туда приезжали разные компании. Тимур помогал на этой базе пару раз. Мужики, приняв ванны и надувшись пантокрину пополам с водкой, гонялись за визжащими девчонками по всей базе. Что те, что другие, были то в минимуме одежды, а то и вовсе без нее. Тимур смотрел на это круглыми глазами – вот это была жизнь! Недостижимая это была жизнь…

– Хоть девчонка-то у тебя есть?

– А? – Тимур поднял голову и глянул на дядьку.

– Спрашиваю – хоть девчонка у тебя есть? – повторил Федотов.

– Да у меня этих девчонок! – раздухарился Тимур, но Федотов оборвал его:

– Не трепись, Тимур. Сам сочиняешь, и сам веришь. Кто тебе даст? У тебя же ни в голове, ни в руках ничего нет, а без этого девчонке не важно, что у тебя есть в штанах. Девчонки любят мужиков! Я в твои годы летом с комбайна не слезал – так зато осенью я мог себе позволить все!

– А где они, комбайны? – ехидно спросил Тимур, и Федотов только крякнул от этой находчивости племяша – комбайнов и правда в округе стало раз-два и обчелся, и удивительным образом ими успевали убрать то, что прежде убирали десятками машин.

– Ну так сядь, подумай башкой, пойми, чего ты хочешь, и что ты умеешь, чтобы твое желание исполнилось… – сказал Федотов. – Наймись куда-нибудь рабочим в конце концов. Детство кончилось. Да и матери надо помогать.

– Так к себе и возьмите… – поддел его Тимур.

– Я бы взял, но пинка для ускорения дать тебе не могу – ты же племяш. А без пинка ты работать не будешь… – ответил на полном серьезе Федотов. – Можно, конечно, ждать, пока тебя жизнь научит. Но, боюсь, долгонько ждать придется. Вот ты задумывался, за чей счет ты сейчас живешь?

Тимур молчал. Федотов подождал, оглянулся на племяша и продолжил:

– Твои маленькие братики и твоя маленькая сестренка кормят тебя, здоровенного лба! Потому что живешь ты сейчас на их детские пособия! Мамка-то надеялась, что ты пробьешься, специальность получишь какую-никакую. Вот хоть плиточник-отделочник! Работа чистая, в тепле, с приличными людьми, за хорошие деньги. Взял плиточку – приклеил. Взял – приклеил. Мечта, а не работа! Но ты же не захотел. Или тяму у тебя не хватило?! Надо жить как человек, а ты как живешь?!