Синтия Озик - Учеба Страница 4

— Вдобавок и денег ни гроша, — сокрушается Мэри. — Клементу стипендию выплачивают раз в квартал, мне — раз в месяц, но только с начала семестра. Рассчитывать, что Розали привезет окорок, мы, конечно, рассчитывали, но я все деньги потратила на тушеную фасоль с солониной.

— Ты тут ни при чем, зайка. Я же купил вино позавчера — вот на что ушли деньги. Пропади все расчеты пропадом, будем пить вино!

— За Юну Мейер, — выпевает Клемент, и Юна сияет: ее бесповоротное решение все же не прошло незамеченным. — Выпьем за Юну на пороге!

— Беды! — мурлычет Розали.

— Самореализации, — возглашает Клемент, и Юне чуть ли не стыдно от того, как ей приятно быть в центре внимания. Вино розовое, и, как кажется Юне, зарделось за нее. Мэри разливает вино по красивым бокалам и объясняет, что они произведены в Африке, там только что создана стеклодувная промышленность, поэтому, покупая их, оказываешь помощь нарождающейся экономике, ну и плюс к тому покупаешь задешево — бокалы-то вон какие красивые. И тут у них, у всех четверых, такое веселье начинается! Они включают проигрыватель, и Клемент — его всего-то разочка два-три пришлось попросить — поет комическую переделку «Дороги в Мандалей»[18] из старого фильма. Поет он что твой Нельсон Эдди[19], только остроумный. Потом он приносит гитару из ванной — там для нее отведен специальный крючок, рядом с вешалкой для полотенец, — и они поют хором «На вершине Смоки», «Бывало, завязывала фартучек туго», «Джимми Крэк-корн», «Когда холостяком я был» и много чего другого, так что к тому времени, когда Клемент расставляет раскладушку для Юны, а Мэри надевает на диванную подушку чистую наволочку для Розали, Юна счастлива как никогда, а потом и вовсе случается чудо что такое. Она до того растрогана, до того расчувствовалась, что чуть не плачет. Когда свет выключили и все угомонились, Клемент и Мэри в пижамах тихо выходят из своей спальни и целуют Юну и Розали, сначала одну, потом другую, так, словно это их любимые дети.

— Спокойной ночи, — шепчет Мэри.

— Спокойной ночи, — шепчет в ответ Юна.

— Спокойной ночи, — говорит Клемент.

— Спокойной ночи, — говорит Розали, и, хотя в темноте не видно, что она головы к ним не повернула, по ее тону понятно: Розали ничем не проймешь.

— Розали, сокровище ты мое, — воркует Клемент, — не одолжишь ли пятерку на завтрак?

— У меня денег только на обратный билет, — говорит Розали, — и, судя по голосу, довольна она собой донельзя.

Юна не сомневается, что Розали врет из зловредных соображений, кто знает каких.

— Разрешите, я одолжу, ну пожалуйста, — вмешивается Юна и вскакивает с раскладушки. — Послушай, Клемент, где вы держите велосипед? Я, как встану, все привезу.

— Так не получится, — говорит Мэри, как всегда, безапелляционно. — Продукты нужны не только на завтрак: чек Клемента придет не раньше чем через неделю.

Никто уже не понижает голос.

— Прошу вас, — говорит Юна. — Мне правда будет приятно. Я что хочу сказать — я явилась к вам незваной-непрошеной, а кому это нужно — это же дырка в голове…

— То ли дело дырка в двери, — каркает Розали.

— …а вы радушно меня приняли и вообще. Так будет только справедливо.

— Ну что ж, — сурово, прямо-таки по-отечески говорит Клемент. — Если тебе уж так хочется. Только не забудь купить яйца.

— Не забуду, — обещает Юна: ей до того не терпится провести еще день у Чаймсов, подышать одним с ними воздухом, что она долго не смыкает глаз.

В начале осени Чаймсы окончательно перебираются в Нью-Хейвен, и это облегчение для всех, и больше всех для Юны: она уже было приладилась спать на диване, но потом у нее в ногах поставили детскую кроватку. Другого места для нее не нашлось. Приморская спальня Чаймсов, хоть оттуда и открывался романтический вид на волнующееся море, всего-навсего клетушка в одно окно, туда даже комодика не втиснешь, не то что детскую кроватку. А в Нью-Хейвене они подыскали квартиру в центре, дешевую и, по сравнению с прежней, чуть ли не просторную. В ней три комнаты, в одной спальня Чаймсов, в другой кабинет Мэри, в третьей, самой удаленной от кабинета, — чтобы не мешал шум — детская. Клемент приобретает подержанную ширму и ставит ее между кроватью Юны и детской кроваткой — «чтобы оградить младенца от чужих глаз», острит он.

Мэри и рожала-то на особицу — сестры в больнице в один голос сказали, что второй такой роженицы не видели. Она управилась за час, и почти никакого беспокойства от нее не было. Мэри относит это за счет того, что она училась, как вести себя при схватках, а Клемент — он куролесит пуще обычного — смеется и говорит, что Мэри неотступно следовала трем правилам: не могу, не хочу, не стану.

Ребенок, естественно, просто чудо. На редкость красивый для такой крохи, длиннорукий, длинноногий. Мэри было безразлично, кто у нее родится — мальчик или девочка, Клемент же утверждал, что ему на случай, если он вдруг возмечтает об инцесте, нужно избыть эти мечты загодя, воплотив их в реальность: вот почему он с самого начала хотел девочку. Мэри, Юна и Клемент несколько дней спорят, как назвать девочку, и в конце концов решают назвать Кристиной[20] в честь героини «Княгини Казамассимы». Кристина — это сочетание двух совершенств — оправдывает все Юнины ожидания, Юна взирает на нее как на нечто сакральное, касаться чего дозволено лишь изредка. Однако чуть спустя Мэри решает, что ей необходимо проводить больше времени в юридической библиотеке, и позволяет Юне катать Кристину взад-вперед по ближним к университету улицам часа два-три каждый день.

Времени Юне теперь хватает: Клемент решил не заканчивать библиографический указатель. Его переписка идет на убыль, к тому же — и это немало удивляет Юну — оказывается, что письма Клементу писал не сам Тиллих, а его секретарь. Клемент говорит, что теологи, они такие: вечно отвиливают, чего стоят хотя бы названия их книг. «Мужество быть», говорит Клемент, очень неоднозначная книга, и если уж ход мыслей Тиллиха привел к неоднозначному результату, проследить их источники и вовсе вряд ли возможно, что, он не прав, что ли? Клемент говорит, что бросил бы этот проект как бесперспективный, если бы его так не увлек собственный метод исследования. Вначале он часами печатал хитросплетенные письма касательно того или иного вопроса заскорузлым ученым с фамилиями типа Нолл или Крид, но вскоре обнаружил, что мысль у него работает лучше, если он диктует, а Юна печатает под его диктовку. Впрочем, он все равно постоянно срывается с места — то помогает Мэри с ребенком, то посреди фразы бросается отнести тюк подгузников в автоматическую прачечную. Со временем Юна приспосабливается заканчивать оборванные на полуслове фразы без него. И так набивает руку, что пишет письма, подделываясь под Клемента, а он их подписывает — такой у них уговор. Клемент похваливает ее, говорит, что она отслеживает источники даже лучше его. Время от времени Клемент уверяет, что она пишет очень даже недурно для не писателя, и в такие минуты она чувствует, что не так уж отягощает Чаймсов.

Юну это очень беспокоит, хотя Чаймсы и позволяют ей платить за квартиру больше их: они просто не могли ей отказать — так она их умоляла. Поначалу она старается не мозолить им глаза, напоминает по нескольку раз на дню: мол, если они жалеют, что пригласили ее поселиться с ними, пусть, ни минуты не колеблясь, так и скажут. Она все еще не может поверить, что они и в самом деле хотят жить с ней. Они постоянно сравнивают ее с Розали, вспоминают, как ужасно временами вела себя Розали. Она имела привычку спать до последней минуты, а ведь понимала, как не понимать: они рассчитывали, что она приготовит завтрак, — у них обоих тогда было очень жесткое расписание, куда более жесткое, чем у этой лежебоки Розали, а если они не позавтракают, то проходят голодными до ужина. Они рассказывают множество историй про Розали, и все выставляют ее в плохом свете. Юна намеревается ни в чем — насколько это возможно — не походить на Розали: к примеру, берет за правило готовить им завтрак каждый день, притом что Мэри и Клемент, даже несколько оторопев от такого рвения, сказали, что это ничуть не обязательно. Однако Мэри при этом замечает: почему бы Юне, раз уж она все равно встает, заодно не давать Кристине ее семичасовую бутылочку — ведь ей надо будет проснуться всего на четверть часа раньше. Иногда Юне приходится подниматься чуть ли не на час раньше, но она не ропщет: всякий раз, взяв Кристину на руки, она преисполняется благодарности — какое сокровище ей доверяют. Она знает: из Кристины выйдет нечто необыкновенное.

Кроме того, она старается помогать чем только может: ведь Клемент из кожи вон лезет, чтобы выбить для нее у семинарии что-то вроде стипендии. Это будет только справедливо, говорит он, теперь Юна выполняет практически половину его работы, пусть даже она и не вникает в суть. Клемент три раза в неделю уезжает в Нью-Йорк и всякий раз возвращается, кипя от возмущения.