Поль Виллемс - Дворец пустоты [повесть и рассказы] Страница 4

Братья пришли к хижине. Заглянули в дверь.

Герк увидел Альтену, стоящую на коленях у изголовья спящего Лиу. Он узнал ее.

В этот момент Лиу проснулся. Альтена склонилась было к нему, но вдруг резко обернулась.

— Кто там? — крикнула она в испуге.

— Там никого нет, — сказал Лиу.

— Я почувствовала чье-то недоброе присутствие.

— Да нет же! Там никого нет! Это мой брат Герк приходил сюда вместе со мной. Во сне. Он уже ушел.

Альтена шагнула к двери и яростно распахнула ее, как будто ожидала найти подглядывающего. Но вместо Герка ее встретило утреннее солнце, сияющее медное солнце. Оно ворвалось в избушку и затрубило что есть мочи.

Ночь разлетелась вдребезги.

Рыдая, Альтена бросилась к Лиу и спряталась в его объятиях.

— Я не хочу его больше видеть! Обещай мне! Поклянись, что я никогда больше с ним не встречусь, никогда!

Герк проснулся один в своей землянке. Воспоминания о том, что он видел во сне, мгновенно стерлись, оставив лишь смуту в душе. Он тоже почувствовал чье-то враждебное присутствие и, подойдя к двери, распахнул ее. Но вместо врага на пороге оказалась незнакомая дева, совсем юная, которую он прежде никогда не видел. Дева улыбнулась ему и сказала:

— Я всю ночь простояла у двери. Твое окно было закрыто. Жаль! Ночь была так прекрасна! Все кругом благоухало. Да и сейчас еще — чувствуешь, какой воздух? Пошли?

— Уходи, — сказал Герк сухо.

III

Пролетело двадцать девять дней. Утром все жители Аквелона столпились на большой дамбе в ожидании поединка.

Вот появились Герк и Лиу, в одиночестве направились к причалу. Там их ждали две привязанные лодки. Это были легкие белые ялики из парусины, натянутой на незамысловатый деревянный каркас. Казалось, кто-то бережно положил их на воду. Прежде чем сесть в лодки, братья повернулись к толпе и некоторое время сосредоточенно молчали. Никто не догадывался, что они прощаются с жизнью, со всем, что любили, и готовятся к смерти. Каждый из братьев давал себе клятву умереть.

Герк поднял легкий парус. Лиу взялся за весла. Ялики стали удаляться. Тогда народ спустился к реке и, как велит старинный обычай, принялся бросать в воду венки. Венки эти были легкие и хрупкие, их клали в деревянные плошки размером не больше игрушечной лодочки. Тысячи венков поплыли по воде. Река расцвела. Накануне вечером в Аквелон пришли корабли, груженные белыми цветами, и жители всю ночь плели венки: ромашки, анемоны, нарциссы, цветущие ветки черешни и сливы, водяные лилии — несметное количество цветов сплетались в гирлянды. Ночные стражи не обошли столь важное событие вниманием, их песни гулко разносились по объятому тьмой городу. Это была самая темная ночь за весь месяц, ведь Поединок Достойных был назначен на новолуние, а все огни в городе были потушены. Кроме того, на землю опустился летний туман и скрыл звезды. Необыкновенная ночь: ни огонька, ни отблеска света, ни даже искорки. И только руки женщин в темноте, на ощупь, плетут и плетут венки. Движения их пальцев так легки, так осторожны — точно прикосновение к щеке спящего ребенка, — чтобы ни один лепесток не упал. Никто не решается произнести ни слова, лишь бесконечный, едва различимый шепот доносится отовсюду, из каждого окна, из переулков, из городских садов, с озер. Словно ветер шелестит. Но это движения пальцев, сплетающих цветы. И голоса ночных стражей никогда еще не звучали так звонко. Радуются люди или печалятся? Неизвестно. Никто не знает, к празднику все эти венки или к трауру.

Герк и Лиу высадились на песчаной отмели Белого Тюленя, которая, как полагают, расположена в низовьях Шельды, приблизительно на уровне Валькенисских отмелей, где-то между Паалем и низинной местностью Сафтинген. Эти живописные и печальные края совсем не изменились с далеких аквелонских времен. Там нет границы между небом и водой. И непонятно, откуда льется свет, потому что этот свет повсюду. Как схлынет вода — обнажаются песчаные проплешины, эдакие плоские плавучие островки, как будто подвешенные где-то между светом и его отражением. Зыбкий мир, лишенный тверди и опоры, весь — мерцание, блики, превращение.

Братья бросили якоря, вылезли на отмель, прихватили с собой заступы и палицы. Не решаясь ни взглянуть друг на друга, ни слова сказать, они совершали привычные движения, которые не раз повторяли, когда приплывали сюда охотиться на тюленя. И никак не могли унять внутреннюю дрожь, потому что вот он пришел, час сражения. Далекое, заоблачное завтра, которое не должно было наступить никогда, вдруг обрушилось на них с неотвратимостью настоящего. Время от времени Лиу искоса поглядывал на брата, силился улыбнуться — но улыбка выходила похожей на гримасу плача. Герк отворачивался.

Прошло немного времени, и вот уже братья стоят закопанные в песок по колено. Заступы они отбросили подальше, так чтобы нельзя было достать. Взялись за палицы и выпрямились. Лицом к лицу. Только теперь они решились посмотреть друг другу в глаза.

— Нанеси первый удар, брат, — сказал Герк, которого вдруг оставила ненависть.

Лиу замер в нерешительности, потом размахнулся палицей, но брата не достал.

— Бессмысленно продолжать, — сказал Герк, рассмеявшись. — Я закопал себя слишком далеко. Тебе меня нипочем не достать. И я тоже до тебя не дотянусь. Вот, смотри!

И он нанес удар, который пришелся в пустоту.

— Нам уже не вытащить ног из песка. Начинается прилив. Пройдет несколько минут, и вода зальет отмель. Твои колени будут стиснуты, словно кольцом. А еще через четыре часа вода дойдет нам до шеи, и мы превратимся в две говорящие головы посреди моря. Потом в течение пяти часов вода будет опускаться, и наконец покажется песок. Тогда мы вернемся в Аквелон. Как же они все удивятся, когда увидят нас обоих живыми и невредимыми, только вконец окоченевшими оттого, что мы столько времени простояли в холодной воде. Что это будет за праздник!

Лиу ничего не ответил. Вода набегала на песчаную отмель мелкими, чуть пенящимися волнами. Герк и Лиу зачарованно слушали ее безостановочное шипение. Вскоре берега Устья исчезли под водой, море залило огромную прибрежную низменность. Вода была повсюду. Казалось, она затопила даже небо. Воздух был бездвижен.

Братья стояли посреди моря.

И вот — то была скорее догадка или, может, предчувствие — дневной свет будто чуть помутился. В воздухе пронеслось какое-то дуновение, точно вздохнул огромный зверь, только непонятно было, просыпается он или испускает дух. Почти в тот же миг с головокружительной скоростью в небо выпорхнули пять крохотных растрепанных облачков. За ними двинулась гряда темных туч, и на море обрушился ливень.

Ветер и дождь ударили в лицо, и братьев охватила неистовая радость. Они глянули друг на друга с вызовом и принялись выкрикивать обидные слова, с небывалой яростью молотя дубинами пустоту. У Герка был такой вид, будто он всерьез вознамерился прикончить Лиу. Но все их удары принимала на себя буря. Лиу хохотал и делал вид, что парирует выпады, которые все равно не достигали цели.

— Убей меня, Герк! — кричал Лиу. — Прикончи меня, брат! Вот это битва! Давай же! Руби! Убей же меня! Убей!

Герк молчал. Челюсти его были сжаты, все мускулы напряжены. Казалось, он силился вырвать ноги из песка и нанести брату сокрушительный удар.

А море все прибывало. Уже маленькие яростные гребешки закручивались у груди Лиу и норовили допрыгнуть до лица. Герк испуганно вскрикнул, завопил что было сил:

— Лиу! Не подгибай колени! Выпрямись, Лиу! Выпрямись!

А Лиу вода уже дошла до плеч.

— Прощай, Герк! Прощай, брат! Давай выбросим наши дубины. Ты же видишь, я закопал себя выше колен. Слишком глубоко! Я сделал это нарочно, чтобы прилив накрыл меня с головой. Чтобы захлебнуться.

Он улыбался так, словно сообщал благую весть. Глаза его искали взгляд Герка. Он говорил вполголоса, как ребенок, признающийся в невинном мошенничестве. Несмотря на рев бури, Герк не упускал ни слова.

— Ты меня не убьешь, брат, — говорил Лиу. — Ты меня не убьешь, эта боль не постигнет тебя. Позор тоже тебя минует, потому что, сохрани ты мне жизнь, тебя бы сочли трусом. И ты бы возненавидел меня. Умирая, я ничего не теряю — ведь я достиг вершин счастья. Отныне мне предстояло бы спускаться. Как жить, размениваясь на мелочи, после тех двадцати девяти ночей? А главное, брат, вот в чем: ты приходил ко мне каждую ночь и смотрел на спящую Альтену. Каждую ночь я слышал твои шаги. Но это были шаги бодрствующего человека — спящие ходят иначе. Ты бесшумно открывал дверь моей хижины. Ступал ты осторожно, на цыпочках — но как тяжелы были твои шаги по сравнению с плавным скольжением сновидения! Ты склонялся над Альтеной. У тебя было недоброе лицо. Зачем ты не пришел во сне? Я ждал тебя. Альтена полюбила бы и тебя, ведь меня она любит. Ты мой брат, значит, она принадлежит и тебе тоже. Я бы уступал тебе ее так часто, как ты сам бы того желал. Но ты стал приходить украдкой… Ты думал, что я сплю, только я видел тебя сквозь ресницы. Впрочем, ты на меня и не глядел. Ты пожирал глазами Альтену. И я понял, брат, — но почему? — что ты хочешь ее для себя одного. И еще я понял — но как всё это странно, брат! — что ты не отберешь ее у меня силой. И в то же время не любить ее ты не можешь. И ты будешь любить ее глазами, украдкой, как вор. Неужели это достойно нас обоих? Никогда — ты слышишь, Герк? — никогда я не хотел владеть ею безраздельно. Почему, оставаясь со мной, не могла бы она также приходить к тебе, если бы ей того хотелось?