Надежда Севницкая - Я мыл руки в мутной воде. Роман-биография Элвиса Страница 4

«Но моя мама», — попробовал отнекиваться Джон. «Брось ты, мама… мама… Надо же когда-нибудь начать? Да и маме говорить не обязательно». Это было ново — не говорить маме. Он решил, что скажет. Однако говорить оказалось не о чем. Застенчивость подвела.

Рэд теперь занят своими делами. А хорошо бы повидаться. Не сейчас и не завтра. Но в ближайшие дни — непременно.

И тут, на излете взгляда, за окном Джон заметил вывеску той парикмахерской, где их с Рэдом стригли перед армией.

Машина шла уже по Мейн-стрит, самой оживленной обычно улице города, в рекламных плакатах и вывесках магазинов. Он любил эту улицу с детства. Правда, тогда она казалась недосягаемо шикарной, а теперь была уютно провинциальной. Машин было немного, людей — еще меньше. А дождь все шел и шел, словно нити прялись из небесных коконов-туч.

Внезапно Джон ощутил тягостное молчание и увидел деревянно-прямую спину Лама. Вот уж кто ни в чем не провинился, кто всегда был предан и чувствовал своего босса, так это Лам. И за всю поездку ни одного слова. Жестоко. И еще не зная, о чем пойдет речь, Джон виновато произнес: «Лам, дружище!». Тот вздрогнул и почти непринужденно ответил: «Да, мой босс?». Машина слегка притормозила у магазина пластинок с огромной вывеской-диском, и Лам обернулся к нему. Увидев, что босс очнулся, Лам будто невзначай поправил зеркало. «Хочешь зайти?». «Не-а… Зна ешь, давай поедем к «Лайту». Лам улыбнулся: «Я все ждал, когда ты вспомнишь о нем». И они поехали к старому дому, где находилась студия. Но на дверях не оказа лось прежней вывески, там висела дощечка с яркой надписью «Сдается внаем».

— Ну и осел же я. Болван просто. Из головы вон, — смущенно заторопился Лам. — Они ведь только-только переехали. Ну, в тот новый центр, который ты субсидировал.

— Не ругайся, сын мой, — назидательно-шутливо оборвал Джон. — Кати в новый центр.

Машина развернулась, и он оглянулся на прежнее здание «Лайта». Семь лет прошло с того апрельского дня, который изменил всю его жизнь…

Приближался мамин день рождения. Конечно, денег маловато, но на его подарок хватит. Джон решил напеть пластинку с двумя песенками. Мама считала, что он хорошо поет. Из скудных семейных средств она выкроила несколько долларов на дешевенькую гитару. Нет-нет, никаких мечтаний о карьере певца не было и в помине. Просто он часами мог слушать пластинки с записями кантристов — Билла Монро, Хэнка Уильямса, обожал «икающий» йодлирующий голос Джимми Роджерса. Но, пожалуй, еще лучше знал черных музыкантов Юга — блюзы Крудапа, гортанное пение «Чернильных пятен», резкий напористый тембр Бо Дидли. Белая и черная музыка переплеталась в его сознании и не давала покоя. Он пел дома, пытаясь соединить две музыкальные культуры. Мама слушала его пение с каким-то восторженным страхом.

Джон сам выучился играть на гитаре. По слуху. Родители не могли позволить себе отдать сына учиться музыке. И он понимал причины и никогда, даже наедине с собой, не роптал. Единственным его настоящим желанием была постоянная работа с постоянным заработком, чтобы мама могла уйти с ткацкой фабрики, забиравшей все ее силы. Именно поэтому на следующий после получения свидетельства об окончании школы день Джон нанялся в одну из местных компаний, где нужен был водитель грузовика. Профессия казалась ему такой романтичной: огромная машина, абсолютно послушная славному молодому драйверу в рубашке с расстегнутым воротником и шейным, трепещущим на ветру платком, несется по шоссе из одного конца страны в другой. Но Джон стеснялся посторонних, тем более веселых разбитных водителей. И свободное время в поездках предпочитал проводить один. Часто брал с собой гитару и веселил самого себя. Ему легко пелось в такие часы.

Сегодня гитара тоже была при нем, и, смущаясь и робея, Джон заставил себя переступить порог «Лайта». Болезненная застенчивость пригвоздила его перед конторкой оператора — вдруг он не сможет выдавить ни звука? Проклятая робость — результат старомодного воспитания, данного мамой. Могла ли она представить себе, что жизнь ее обожаемого мальчика будет изломана из-за ее воспитания?

Предательская мысль — убраться из студии — быстро прошла, потому что в холле было много народа. Всем не до него. Да и дело к концу дня — авось не дойдет очередь. Джон присел на краешек стула и облизнул ставшие пергаментными губы.

Из звукозаписывающей кабины вышла молодая женщина. Устало глянула на очередь. Их взгляды встретились.

— Юноша, скажите, пожалуйста, следующему, кто придет сюда, что сегодня я уже не успею обслужить. А вы-то сами что хотите?

— Я хотел бы записать пластинку в подарок маме, мэм.

— Ах, маме… А что вы поете, юноша?

— С вашего позволения, мэм, я все пою. В ее взгляде он увидел насмешку и легкое презрение. Было очевидно, что она принимает его за хвастуна. Но обязанности хозяйки заставили ее задать еще один вопрос:

 — А кому вы подражаете?

— С вашего позволения — никому, мэм.

Джон не хвастался. Он пел, как чувствовал сам. И, когда он запел, глаза ее потеплели, улыбка тронула полные губы типичной южанки, и она, словно невзначай, нажала кнопку магнитофона, который сейчас был не нужен.

— С вас четыре доллара, юноша. — Она помолчала. — У вас есть телефон? Я бы хотела, чтобы шеф послушал вас.

Он записал свой номер, недоумевая, зачем шефу этой студии прослушивать неизвестного парня. Он знал, кого записывали здесь. Студия записывала и белых, и черных. В те годы на Юге для этого требовалось большое гражданское мужество. Но для шефа «Лайта» существовал один критерий — звук. Он мечтал заполучить белого певца, который бы обладал негритянским гортанно-носовым звуком. Однако до сих пор его поиски не увенчались успехом.

Звонок раздался только через год. Сэм, шеф «Лайта», по настоянию своего секретаря-оператора Марион решился на прослушивание. Да и дела студии были не блестящи. На Севере, словно грибы, росли гигантские звукозаписывающие фирмы, с которыми невозможно было конкурировать.

Когда мама сказала, что звонили из «Лайта» и его ждут сегодня, Джон стрелой помчался туда, прихватив гитару.

Легкая дверь звонко хлопнула, и этот сухой хлопок мгновенно отрезвил Джона. Зачем он здесь? Он что же, решил, что хочет стать певцом? В нем жили десятки самых разных песен — кантри с веселым треньканьем банджо, порхающим пением скрипок и рассказами о грустной жизни, монументальные духовные гимны негров — госпелы, душераздирающие блюзы и ходкие мелодии бродвейских мюзиклов.

И вот — прослушивание, о котором он и не мечтал никогда.

Марион представила его шефу и двум ребятам — Скотти, ведущему гитаристу, и Биллу, басисту. Джон вдруг ясно увидел, что все трое исподтишка разглядывают его бедный костюм. Конечно, они тоже отнюдь не были ребятами из модного журнала, однако им было трудно даже представить всю глубину его бедности. Он чувство вал, что произвел удручающее впечатление. И все его празднично-испуганное наст роение развалилось на куски. Надо было скорее закончить — спеть пару-тройку песен, услышать вежливое «спасибо» и уйти.

Забыть дурацкие мечтания и снова гонять на своем грузовике, исправно принося маме в конце каждой недели зарплату, получать от нее поцелуй, пахнущий арахисовым или банановым маслом (она всегда делала к возвращению своего мальчика из рейса его любимые сэндвичи).

Сэм попросил начинать. Джон очнулся, сглотнул комок и запел какой-то шлягер. Шеф вежливо прослушал, но на его лице явственно было написано — не то! Тог да Джон запел одну из песен Южных гор. Сэм насторожился и стал называть одну песню за другой. «Знаете?». «Знаю». «Начали»… Так они занимались до изнеможения. Наконец, после короткого перерыва шеф решился и отобрал две песни. Ребята управились с ними быстро. И, пока Сэм слушал запись в студии, они в холле валяли дурака. Джон, в своих немыслимо широких темных штанах похожий на плюшевого медвежонка, схватил гитару и запел в чуть убыстренном темпе известный блюз, неожиданно легко, хотя и несколько косолапо двигаясь в такт. Голос стал звонким, гибким, живым. Тембр и звук были такими, что Скотти и Билл первое мгновение сидели с приоткрытыми ртами, а потом начали подпевать в полном забвении чувств. Они дурачились, не подозревая, что исполнение, рождавшееся сейчас в крошечной студии Юга, станет точкой отсчета современной поп-музыки.

Дверь распахнулась. На пороге стоял Сэм, и глаза его были страшны.

— Что вы делаете, чертовы ослы? — истошно заорал этот воспитанный человек.

— Нич-чего, сэр. — Джон принял гнев на себя. — Мы просто отдыхали и немного пели, сэр.

— Просто… — внезапно успокаиваясь от его мягкого голоса, сказал Сэм. — Просто. А вот не просто. Это надо сделать еще раз, ребятки. Держите ритм. Полная свобода. Начали…

Через неделю тираж пластинки лежал на большом студийном столе.