Светлана Замлелова - Гностики и фарисеи Страница 4

«Всё суета сует…» – примерно так думал Василий Иванович, хотя эти красивые слова давно стали чем-то вроде конфетного фантика с отпечатком полотна великого художника. Размышляя порой о тридцати семи своих годах, Василий Иванович сознавал, что самые приятные воспоминания были связаны у него с питием – где пили, с кем и сколько было выпито. Пили же для того, чтобы вывалиться из обыденности, чтобы скука и отвращение растаяли, и жизнь снова показалась бы красивой, поманив мечтой и посулив мечту. Обыденность Василий Иванович ненавидел и боялся её, потому что ничего, кроме слова «зачем», не мог сказать о ней. Цель всякой жизни была ему неясна, процесс неприятен. Всё, о чём мечтал Василий Иванович, прошло мимо. Всё, чего хотел, не давалось в руки. То, чем обладал, было недорого и ненужно.

При взгляде на жену, Василию Ивановичу хотелось, чтобы не металась курицей, хлопая крыльями и озабоченно кудахча, и чтобы грудь её была полна водки, а не висела бы двумя бестолковыми бурдюками. Натыкаясь на детей, Василий Иванович недоумевал, откуда они взялись и когда он успел создать их. И тогда, бывало, обрушивался на жену с кулаками, обвиняя её в неверности и, что ещё ужасней, в коварном навязывании отцовства над чужими отпрысками. Чтобы не пугать детей, жена увлекала Василия Ивановича в спальню и там, храня при этом молчание, позволяла бить себя. Василий Иванович тоже молчал.

Женился Василий Иванович рано на младшей сестре своего товарища, с которым вместе они учились в училище и пили пиво. По выходным с товарищем приходила сестра, нарядная и недовольная, в ситцевом платье, белых носочках и туфлях-лодочках, с дамской сумкой из чёрной лакированной кожи; пухлая и завитая, пахнущая «Красной Москвой». Пока они, навалившись на круглые столики у ларька, тянули пиво из больших кружек, она стояла на шаг в стороне, дула губы и теребила свою сумку. Потом шли в парк, и она оживала – цеплялась за брата и, важная, выступала рядом, повесив ридикюль на согнутую руку. И теперь уже Василий Иванович шёл в стороне, посматривал на неё и усмехался.

А когда он предложил ей выйти за него замуж, она согласилась сразу, потому что верила – нужно только выйти замуж, а всё остальное как-нибудь устроится. Ей нравилось принимать гостей, и когда муж пил с гостями, ей тоже нравилось, потому что, по её мнению, мужикам так пристало. А Василий Иванович пил и в праздники, и в будни, и чем дальше, тем больше. И когда супруга Василия Ивановича – Анисья Осиповна – спохватилась, было поздно: не пить совсем он уже не мог.

Случалось, затихал Василий Иванович, уступая голосу совести и мольбам Анисьи Осиповны. Недели и месяцы проводил он в трезвении. И в такие дни особенно ненавидел человечество, жалел о неудавшейся жизни и клял Анисью Осиповну, которой странная судьба была вызывать у пьяного мужа ревность, а у трезвого – неприязнь. Люди казались Василию Ивановичу не просто отвратительными, но – главное – виновными в том, что жизнь Василия Ивановича не задалась. И жена была виновата – сначала с братом споили, а потом давай… Чего «давай», Василий Иванович толком не знал, но был уверен, что жена с шурином злоумышляют.

Претерпевавшая от Василия Ивановича, Анисья Осиповна и сама чувствовала смущённой душой какую-то свою вину за его падение. Вину, до конца не осознаваемую, из-за чего Анисья Осиповна нет-нет, да и приходила в возмущение, гневаясь то на Василия Ивановича, то на самоё себя и подвергаясь самоуничижению: за долготерпение, за чувство вины, против которого восставал возмущённый её разум, заявляя решительное «нет», и, наконец, за то, что не оставляла мятущаяся Анисья Осиповна надежд на исцеление недужного супруга.

Брат Анисьи Осиповны, который когда-то пил из больших кружек пиво с Василием Ивановичем, так и продолжал его пить, не испытывая к этому «красивому на цвет» напитку ничего, кроме приязни и благодарности, поскольку с некоторых пор не просто пил, но и предлагал пить другим, живя на средства от продажи пива через собственную торговую сеть, заключавшуюся в двух ларьках – на Малой Черкизовской улице и на Преображенской площади. Сопоставляя, Анисья Осиповна недоумевала и, чтобы сложить вину с себя и хоть как-то облегчить собственные страдания через обретение виновного в них на стороне, возлагала подчас всю ответственность за распад личности Василия Ивановича на родного брата. Тем более казалось странным, что брат – ничего, а Василий Иванович – вот он, под забором лежит. И кто его знает, мелькало порой в голове у Анисьи Осиповны, не специально ли брат всё так устроил.

Но дело было в том, что, в отличие от Василия Ивановича, брат Анисьи Осиповны – Виктор Осипович – научился-таки получать от жизни удовольствие. Виктор Осипович любил хорошо покушать, ездил к морю, жертвовал на церковь. И не было причин у Виктора Осиповича заливать глаза водкой, потому что жизнь и без водки казалась интересной и приятной.

Брать на себя вину за падение Василия Ивановича Виктор Осипович не желал, но помочь встать на путь истинный не отказывался. Человек благодушный, а с некоторых пор богомольный, никаких других методов борьбы с пьянством, как только молитвой и постом, Виктор Осипович не признавал. О кодировании и прочем он рассказывал такие страшные вещи, что запои Василия Ивановича начинали казаться Анисье Осиповне детской игрой. Рассказывал Виктор Осипович о нечистой силе, рисуя в воображении сестры картины адовы и уверяя, что, закодируйся Василий Иванович, потом ещё хуже будет. Всё лишь осложнялось тем, что ни к посту, ни к молитве Василий Иванович не имел ни малейшей склонности. Хотя, и Анисья Осиповна с Виктором Осиповичем видели это собственными глазами, Василий Иванович выказал чувствительность к церковной службе, то и дело улыбаясь и кивая в такт пению, разливавшемуся с клироса. Не спускавшая с Василия Ивановича глаз и заметившая благотворное на него влияние святого места, Анисья Осиповна взыграла духом. Тогда же и было принято ею решение пытать счастья в лоне православия. Примеров исцеления вблизи икон и мощей было известно Анисье Осиповне немало. И к тому, чтобы исцелением от недуга пьянства Василию Ивановичу приумножить число этих примеров, Анисья Осиповна не видела никаких препятствий. Хотя и отдавала себе отчёт, что одним посвистом или щелчком пальцев с делом не сладишь. Дело серьёзное, кропотливое и требует отдачи.

А тут ещё Василий Иванович после посещения службы возьми да и перестань пить. Он и раньше, случалось, сохранял дух премудрости и разума, бывая в такие дни особенно злым. Правда, трезвение это длилось недолго. И, как жаждущий, добравшись до источника вод, припадает и не остановится, пока не преисполнится влагой, так и Василий Иванович, изнемогши в трезвости, припадал к сосуду вожделенному и уж не выпускал его, пока сам сосуд не выпадал из рук.

Но Анисья Осиповна хотела верить, что этот раз – особенный. И что жажда, которой мучим был Василий Иванович, оставит его теперь навсегда.

Виктор Осипович, прослышав про явленное чудо, удивления не выказал, точно всегда знал, что именно так оно и должно было случиться. Зато объявил, что следует отслужить благодарственный молебен. Да и по святым местам съездить не помешало бы. Так они с Анисьей Осиповной и порешили. Молебен отслужили безотлагательно. В поездку постановили отправиться через месяц.

А Василий Иванович, между тем, жил своей особенной жизнью…

Как-то раз, не добравшись до дома, уснул Василий Иванович на скамейке в сквере. Всю ночь терзали Василия Ивановича кошмары: огромные пауки на волосатых, чешуйчатых лапках пробегали мимо, тряся белыми, наполненными слизью, брюшками. Некоторые останавливались и, распрямляя полусогнутые лапки, поднимались, чтобы, как казалось Василию Ивановичу, заглянуть в лицо ему.

– Пошли… пошли… – бормотал Василий Иванович.

И пауки убегали.

Какая-то большая птица проносилась над Василием Ивановичем, приводя в движение воздух. А Василий Иванович, обдуваемый холодными струями, всё никак не мог разглядеть её. Наконец, уловив заранее приближающийся шорох, Василий Иванович стал вглядываться в темноту. Но не птица осенила крылом Василия Ивановича – белая фигура с косой, обращённой вниз воротком, промелькнула над ним и исчезла в сумраке ночи.

Кто-то крался с топором, а на близрастущем тополе, сбрасывающем пух, разглядел Василий Иванович удавленника. Всё угрожало, всё таило опасность, отовсюду ждал Василий Иванович беды и подвоха. «Только поворачивайся», – пробормотал Василий Иванович и, повернувшись, проснулся, потому что упал с лавки.

Он поднялся, злой и ненавидящий, сел и огляделся. День зачинался. Подняли шум машины. Редкие, как первые цветы, прохожие появились на улицах. Василий Иванович глядел на знакомый город и не узнавал его. Озирал глазами мутными окрестности и дивился происходящим метаморфозам. Всё кругом него точно плавилось и перетекало. Девушка в красном платье стала зарёй и бесшумно расплылась по горизонту, подмигнув Василию Ивановичу. Вздыбился, поднялся серым столбом асфальт под блюстителем в серой форме, поглотил блюстителя и ушёл вместе с ним под землю. Дунул ветер, сорвал листья с берёзы, и разлетелись листья во все стороны попугаями. От ствола берёзы отделилась женщина в белом платье, подошла к Василию Ивановичу и села рядом.