Энни Пру - Горбатая гора Страница 4

Эннис притянул руку Джека к своем губам, затянулся от сигареты, выдохнул дым. «Уверен, что ад выглядит, как лишь часть моей жизни. Ты знаешь, я просидел здесь все это время, пробуя выяснить — живу ли я? Я знаю, что нет. Я подразумеваю под этим, что мы получили жен и детей, правильно? Я люблю делать это с женщинами, да, но Иисус Х., это и близко не похоже на то, другое. Даже в мыслях не было, чтоб с другим мужиком — хотя затвор я передернул, про тебя вспоминая, сотню-то раз по-любому. А ты как, пробовал с кем-нибудь? Джек?»

Да ну тебя, нет, — сказал Джек, который ездил не только на быках и в одиночку не утешался. — «Ты знаешь это. Горбатая Гора нас сильно изменила, и я уверен — ничего не закончено. Мы должны решить, что мы будем теперь делать».

«Тем летом», — сказал Эннис. — «Когда мы расстались после расчета, у меня так скрутило живот, что я сошел на обочину, думал, что съел что-то плохое в том местечке, в Дудо. До меня дошло только около года назад, что это был знак — не давать тебе уходить. Слишком поздно было тогда, слишком поздно».

«Друг», — сказал Джек. «У нас тут дурацкая ситуация. Давай решим, что мы будем делать».

«Я сомневаюсь, что мы можем что-нибудь сделать, — сказал Эннис. — Что я могу сказать — Джек, я строил свою жизнь все эти годы. Люблю моих маленьких девочек. Альма? Это не ее вина. Ты получил своего ребенка и жену в том месте, в Техасе. Ты и я едва ли сможем изобразить благопристойную картину, если что произойдет прямо тут, рядом, — он мотнул головой в направлении других номеров, — и нас застукают за этим делом. Если мы сделаем это в неправильном месте, мы будем мертвы. И нет никакой возможности обуздать это. Можно умереть со страха».

«Должен сказать тебе, дружище, похоже, кое-кто видел нас тем летом. Я побывал там снова в следующем июне, думая вернуться, — но я этого не сделал, вместо этого в спешке улепетывал в Техас — Джо Агюрр в офисе, он сказал мне, он сказал: „Вы, парни, нашли способ проводить время там, не так ли“, — и я удивленно взглянул на него, и, когда я уже уходил, услышал, что он видел парочку голых задниц в свой бинокль, неплохой такой вид сзади». Он не стал добавлять, что шеф откинулся назад на его скрипучем деревянном стуле и сказал, «Твист, вы, парни не додумались найти собаку-няньку, чтобы она присматривала за овцами пока вы развлекались. Он продолжал, „Да, такой способ пасти скотину несколько удивил меня. Я и не думал, что получу такую грязную подставу“.

„Я рос под каблуком моего брата, К.Е., он на три года старше меня, и он вечно лупил меня. Уставший отец как-то застал меня заходящимся в реве дома, когда мне было примерно шесть, он остановил меня и говорит, Эннис, у тебя есть проблема, и ты должен решить ее, или она останется с вами, пока тебе не исполнится девяносто и К.Е. - девяносто три. Да, говорю я, но он больше меня. Папа говорит — ты должен застать его врасплох, ничего не говори ему, заставь его почувствовать немного боли, быстро убеги и продолжай так делать, пока до него не дойдет. Ничто другое как причинение боли не заставит его так же хорошо слышать. Так я и сделал. Я подкараулил его в сортире, столкнул с лестницы, подкрался к его подушке ночью, пока он спал и отлупил его чертовски сильно. На это ушло дня два. Никогда не было неприятностей с К.Е., с тех самых пор. Урок помог, и не говори ничего, закончим с этим побыстрей“. Телефон звонил в соседней комнате, звонил снова и снова, замолчав внезапно в середине трели.

„Тебе не сбить меня снова“, — сказал Джек. — Слушай. Я думаю, я говорю тебе, что, если бы у нас с тобой было небольшое ранчо, немного коров и телят для разведения, твоих лошадей, это была бы классная жизнь. Как я говорил, я участвую в родео. Я не долбанутый наездник, но не заработаю и бакса в том дерьме, в котором нахожусь, и я не хочу и дальше ломать кости. Я рисовал себе это, придумывал этот план, Эннис — как мы можем это сделать, ты и я. Старик Лорин, держу пари, что он дал бы мне стадо, только б я перестал ему надоедать. Уже более или менее все сказано…»

«Стоп, стоп, стоп. Это сворачивает не в ту сторону. Мы не можем. Я увяз в том, чем я стал, поймался на свой собственный крючок. Не может из этого ничего получиться. Джек, я не хочу быть похожим на тех парней, которых иногда встречаешь вокруг. И я не хочу быть мертвым. Были там эти два старых ранчера вместе, в доме внизу долины, Эл и Рич — отец матерился, когда видел их. Они были посмешищем, даже притом, что оба были довольно жесткими старыми птицами. Мне было девять, и они нашли Эла мертвым в ирригационной канаве. Они лупили его монтировками, пинали его шпорами, тянули его за член, пока он не оторвался, всего-навсего кровавый фонтанчик. То, что сделали монтировки, было похоже на ошметки горелых томатов по всему его телу, нос оторван от таскания по камням».

«Ты это видел?»

«Папа удостоверился, что я рассмотрел. Привел меня, чтобы я увидел это. Меня и К.Е., и смеялся над этим. Черт, он добился своего. Если бы он был жив и просунул свою голову в эту комнату прямо сейчас, держу пари, он помчался бы за монтировкой. Два живущих вместе парня? Нет. Все, что я могу представить это встречи время от времени где-нибудь на задворках…»

«Сколько это — время от времени? — спросил Джек. — Время от времени — раз в четыре года?»

«Нет, — сказал Эннис, воздерживаясь спрашивать, кто виноват, что так получилась. — Я ненавижу то, что ты укатишь отсюда утром, а я вернусь обратно к работе. Но если ты не можешь разобраться с этим, ты должен смириться с этим, — сказал он. — Черт. Я смотрел на других людей на улице. Такое случается с другими людьми? Что, черт возьми, они делают?»

«Это не случается в Вайоминге и если это даже случается, я не знаю, что они делают, возможно едут в Денвер, — сказал Джек, сев, отвернувшись от него, — и я не прилетел сюда просто потрахаться. Сукин сын, Эннис, возьми пару выходных. Прямо сейчас. Увези нас отсюда. Брось твои шмотки в кузов моего грузовика, и поехали в горы. Пару дней. Позвони Альме и скажи ей, что ты уезжаешь. Давай, Эннис, ты только что подбил мой самолет в небе — так дай же мне какое-то продолжение. Это не какая-нибудь ерунда — то, что произошло здесь».

Глухой звонок вновь раздался в соседнем номере, и, как будто отвечая на него, Эннис взял телефон на ночном столике, набрал свой собственный номер.

Медленная коррозия работала между Эннисом и Альмой, никаких заметных неприятностей, только ширилась полоса отчуждения. Она работала служащей в гастрономе, и все выглядело так, что она всегда должна работать, чтобы оплачивать счета, которые приносил Эннис. Альма попросила, чтобы Эннис пользовался резинками, потому что она не хотела опять забеременеть. Он в ответ сказал «нет», сказал, что он был бы счастлив расстаться с ней, если она не хочет больше его детей. Сдерживая дыхание, она сказала: «Они были бы у меня, если ты мог бы их прокормить». И при всем при том, как ни крути, что тебе так нравится делать, — не делай слишком много детей.

Ее недовольство росло постепенно, с каждым годом: объятия, которые она видела, рыбалки Энниса несколько раз в году с Джеком Твистом, и — никогда каникулы с нею и девочками, его нежелание выходить и развлечься чем-либо, его тоску по низкооплачиваемой, затяжной работе на ранчо, его манеру отвернуться к стене и заснуть, как только он падал на кровать, его нежелание искать приличную постоянную работу в округе или в энергетической компании, подталкивало ее в длинное, медленное плавание и когда Альме младшей было девять и Франкин семь, она сказала, чем это я занимаюсь, суетясь около него, развелась с Эннисом и вышла замуж за бакалейщика из Ривертона.

Эннис вернулся к работе на ранчо, нанимаясь то здесь, то там, не продвинувшись сильно вперед, но вполне довольный, что опять при деле, свободный принимать решения, бросить все, если захочется и сорваться в горы по первому зову. У него не было никакого особо тяжелого чувства утраты, только неопределенное ощущение обмана, и оказалось, что все в полном порядке — во время обеда в День Благодарения с Альмой, ее бакалейщиком и детьми, когда он сидел между его девочками и рассказывал им о лошадях, травил анекдоты, стараясь не быть унылым папашей. После пирога Альма увлекла его на кухню, занялась чисткой подноса и сказала, что она беспокоится о нем, и не собирается ли он вновь жениться. Он видел, что она беременна, четыре-пять месяцев, предположил он.

«Однажды уже накололся», — ответил он, прислоняясь к столу, ощущая себя слишком большим для комнаты.

«Вы все еще рыбачите с этим Джэком Твистом?»

«Иногда». Он думал, что она снимет стружку с подноса от усердия.

«Ты знаешь», — начала она, и по ее тону, он видел — что-то назревает, — «у меня не раз возникал вопрос, как получалось, что ты никогда не приносил домой ни одной форели. Всегда рассказывая, что наловили вы много. Однажды ночью я заметила корзинку для рыбы открытой, до того, как ты отправился на одну из твоих небольших прогулок — на дне все еще был магазинный ценник, после пяти-то лет — и я привязала к нему записку: „Привет, Эннис, привези-ка немного рыбы домой! С любовью, Альма.“ И потом ты вернулся и сказал, что вы поймали много рыбы и всю ее съели. Помнишь? А когда подвернулась возможность, я заглянула в корзинку и увидела свою записку. Она даже не намокла. В корзинке не было ни капли воды.» Как если бы слово «вода» могло стать ее верным союзником, она отвернула краны, заливая поднос.