Luchiel Dianel - Чувство Страница 4

Я играю, а потом плачу. Плачу от бессилия…

Я бессилен сыграть это так, чтобы мои чувства выливались из моих пальцев вместе с музыкой… Мои чувства выливаются только вместе со слезами… уже после…

У меня нет таланта. У меня есть просто техника. Мои пальцы длинны. У меня большие ладони… мне легко играть. Я легко читаю ноты. Но рядом с фортепьяно я чувствую себя абсолютно бессильным. Бесполезным.

Желание СЫГРАТЬ, сыграть по-настоящему рвет меня изнутри. И невозможность этого заставляет меня горько плакать.

Иногда я захлопываю крышку своего пианино и убегаю прочь. Иногда сразу начинаю по новой, надеясь что, может, мне просто не хватает практики. Хотя глубоко внутри я знаю – дело не в практике. Дело во мне.

Может быть, мама права – я еще слишком мал, чтобы понять и вложить в музыку целое нечто, доступное только взрослым. А может быть прав отец – и у меня действительно нет таланта.

Я люблю своих родителей. Это правда, хотя и с долей горечи. Они заботятся обо мне, но… топчут меня. Им так безразличен мой роман с фортепьяно. Им важно совсем другое. Они уже… взрослые. Они забыли как это – быть детьми… Они отказываются понимать меня.

Я чувствую себя выброшенным в этот мир. Беззащитным. Бесцельным. Одиноким.

Я такой, каким меня хотят видеть родители. Просто потому что мне больше некем быть.

Я бы хотел быть пианистом. Но у меня не получается.

У меня есть двое друзей. Они заставляют меня улыбаться. Они хорошие друзья. Но даже они не понимают какую-то маленькую… почти незаметную частичку меня, которая сильнее всего в этом нуждается… Фортепьяно… оно понимает. Но и оно не может помочь.

И я безнадежно ищу то, чего мне не хватает. И не могу найти. И плачу от бессилия над прекрасной пустой мелодией, которая для меня совершенно ничего не значит.

Вчера отец видел, как я плакал. Мне было стыдно.

Я не хотел, чтобы он видел. Думал он не поймет. Но он, кажется, понял. Он предложил мне пойти на дополнительные курсы… сказал, что может у меня просто неправильный учитель…

Я, конечно, пойду, но я уверен, что Мсье Лякон тут совершенно не причем… Но я пойду. Я хочу верить в чудеса, хотя всё старательно указывает на то, что для меня чуда не будет.

Я боюсь думать о будущем… Я боюсь кому-то сказать о своем страхе… Кажется, что надо мной посмеются… кажется, что меня не воспримут всерьез.

Мне страшно, что я никогда не найду то, что ищу. Что я никогда не пойму, чего я хочу.

Но на следующей неделе я пойду на курсы. С надеждой. С новой надеждой.

Мама, как будто назло, решила поиздеваться. Хочет чтобы я играл на Седьмом Фортепьянном Конкурсе Милоша Мажена. Покушается на приз, исчисляемый в тысячах…

Я бы сыграл… первое место это множество открытых путей для пианиста…но… оно никогда не будет моим.

Это невозможно. Я не смогу.

Но я буду играть, конечно же. Так хочет мама. 20-ое апреля. У меня еще месяц. Я решил, что я буду играть Шопена.

Fantasie-Impromptu No. 4 C-sharp minor opus 66 Это будет мой позор. Мой бездушный позор.

Распахиваю окно. Теплый ветер. Кажется, это весна. Из моего окна видно соседний дом и крыши, крыши, крыши…

Я сижу у окна. Я должен играть. Я должен. Я должен пытаться снова и снова.

И, в конце концов, месяц это не так много. Это слишком мало…

Я не хочу идти на курсы… я не хочу видеть сочувствия на лицах… я не хочу, чтобы надо мной смеялись…

Но я должен. Уже не знаю кому – отцу, матери или самому себе…

Я сажусь за пианино. Устало вздыхаю и откидываю крышку. Клавиши такие твердые и холодные… кажется, что они злорадно улыбаются мне. Но я кладу на них пальцы, закрываю глаза и начинаю играть…

Я знаю – ни одной ошибки. Ни одного сбоя… Правильная техника, правильный ритм, прекрасная координация… Но это просто ноты. Просто ноты. Это не музыка. Она ничего для меня не значит… совершенно пуста…

Я не могу. Я просто не могу. И по лицу текут слезы. Но я не смею оторвать руки от клавиш, чтобы их вытереть. Я продолжаю играть.

Ветер веет из окна и слегка шевелит мои волосы. Я пытаюсь забыться в этом ветре, но бесполезно… мысли по замкнутому кругу возвращаются к твердым и холодным клавишам, к бесцельной пустоте и одиночеству. У ветра не хватит сил высушить мои слезы.

Последние ноты срываются с пальцев. Слезы капают на клавиши, и я поспешно вытираю их рукавом. Осторожно, так, чтобы не нажать… чтобы не вырвался случайный звук… Мне надо выйти. Мне надо уйти.

Но прежде чем уйти, надо закрыть окно, чтобы ветер не беспокоил черную синеву пианино. Я перегибаюсь через подоконник… непроизвольно смотрю вниз. Там стоит человек. Стоит и смотрит на мое окно. На меня. В мои глаза. И мои слезы капают на его лицо. Черные глаза улыбаются. Он надо мной смеется? Он слушал?

Нет… нет!

Поспешно захлопываю окно… И предательница-занавеска остается меж створок.

Приоткрываю ставни и захлопываю их вновь. Воздуха! Воздуха мне! Почему я? Почему всегда я? Почему…?

Шум весны остается за окном. За окном остается человек, который меня слушал.

Я плачу и закрываю лицо руками. Я не хочу смотреть на черную синеву пианино.

Kapitel 9.

Я играю снова и снова. Но каждый раз, прежде чем сесть за пианино, я распахиваю окно.

Я жду его.

Я знаю, что он больше никогда не придет. Я знаю, что ему наверняка не понравилось. Я знаю, что это был просто прохожий. Но я оставляю себе мечту.

Оставляю, как последнее прекрасное в своей жизни.

Я верю, что он придет снова.

День проходит за днем. И его нет. Но я играю. Я играю, потому что я должен. Три дня. Четыре дня. Через неделю – на курсы. Я уже приготовил ноты, которые возьму с собой. Мне страшно.

Сегодня пасмурный день. Дождь. Я вымок до нитки. Я продрог до самого сердца. Я забыл зонтик. Но никто не накрыл меня своим. И я шел домой. Жалкий. Вымокший.

Одинокий.

Я слишком часто жалею себя. Я понимаю это. Но я слишком к этому привык.

Я вытираю волосы. Мокрая челка все время падает на глаза. Я переодеваюсь. Достаю нотные листы и сажусь за пианино.

Пальцы мнут ноты. Я смотрю на закрытую крышку. За окном стучит дождь. Я вздыхаю и на миг закрываю глаза.

Ну и что, что дождь? Он придет.

Я встаю и распахиваю окно. Я смотрю вниз. Там стоит человек без зонтика.

Прохожий? Нет. Это… Сердце ёкает в груди и бешено стучится. Я замираю и смотрю в его черные-черные глаза. На это раз по его лицу течет просто дождь, а не мои слезы. Он стоит и улыбается. Я стою и смотрю на него из окна. Он проходил мимо?

Да. Он наверняка проходил мимо.

Но я не закрываю окно. Руки дрожат. Я вытираю их об занавеску, сажусь, откидываю крышку, раскрываю ноты.

Шопен в дождь. Я играю громче и яростнее чем обычно. Я хочу, чтобы он слышал. Я не знаю почему. Может быть потому, что я надеюсь, что он пришел послушать меня еще раз. Потому что меня еще никто не слушал вот так – не потому, что это его работа и не потому, что у него нет выбора…а потому что… а почему? Не знаю.

Просто не потому что.

Я играю.

Интересно, кто он? Почему он без зонтика? Почему он здесь?

Я играю.

Но мысли мои за окном. Интересно он все еще здесь? Он еще не ушел? И пальцы торопятся до играть до конца. Доиграть, чтобы выглянуть в дождь. Выглянуть и узнать слушает ли меня еще кто-нибудь.

Я играю. Но когда я доигрываю, я начинаю снова. И снова. И снова. Мне нельзя смотреть в окно. Я играю час. Я играю два.

Мне страшно. Я снова плачу. Я плачу, потому что я боюсь, что когда выгляну в окно – там никого не будет. Я плачу, потому что я знаю, что так и будет. И я оттягиваю момент. Хотя знаю, что с каждой пройденной строчкой нот шанс, что он все еще там, становится все меньше и меньше. Но я не могу. Я трус. Я играю Шопена снова и снова. Я нахожу в нем какие-то странные новые силы. В каждой ноте – сила сыграть следующую. В последней ноте – сила начать заново.

Три часа. Звенящая пустота не сменилась новым звуком. Сил играть дальше просто нет. Я измучен. Я изъеден изнутри. Я вытираю глаза рукавом и подхожу к окну, чтобы закрыть его. Дождь кончился. Я смотрю вниз. Там никого нет. И я не могу оторвать взгляда от этой пустоты. Одинокая печаль снова заливает меня с головой.

Но, в самом деле, что я думаю о себе? Кто в дождь будет стоять три часа под мои окном, чтобы послушать как я играю?

На улице тишина. Ее уже не нарушает стук капель. Только изредка звук шин скользящих по мокрому асфальту где-то вдали от моего переулка. Потом тишину разрывает звук. Я смотрю вниз. Из-под козырька моего подъезда выходит и отряхивается человек. Он сидел на ступеньках? Под козырьком? Три часа?

Боже милостивый, кто он? Зачем я нужен ему? Боже, если он маньяк, который пытается завладеть моим доверием – пусть он убьет меня. Только он. Пусть меня убьет тот, кто меня слушал, боже!

Он машет мне рукой. Я не могу остановиться – я смотрю на него и плачу. Он улыбается мне. Я люблю его. Или я не знаю что это. БОЖЕ, Я НЕ ЗНАЮ ЧТО ЭТО! Я хочу прыгнуть к нему в объятья прямо из этого окна и плакать и плакать от счастья на его плече. Я хочу, чтобы он обнял меня, и чтобы мне было тепло. Я хочу, чтобы он слушал меня с этой улыбкой снова и снова. Хочу, чтобы он прижал меня к себе и сказал "Все будет хорошо!". Я готов поверить ему. Я поверю ему. Я поверю всему, что он скажет. Пусть он только обнимет меня…