Евгений Даниленко - Ангелочек Страница 4

* * *

Съездив вместе с малышкой на море, догуливать отпуск офицерша и ее муж собрались у его родителей, в Коми. Малышке они купили билет на поезд и отправили к матери и отцу.

После столицы и Пицунды, отуманенная впечатленьями, которые ей еще предстояло переварить, малышка вновь оказалась в деревне…

День ушел на визиты к бывшим подружкам, демонстрации, под восхищенные охи и писк, новых нарядов, набора косметики. Затем, в итальянских очках и бикини, был посещен местный водоем Чехрак.

На галечном берегу валялся мертвый рак. Малышка присела над ним, разглядывая членистоногое. “И вот рачок, — подумалось ей. — Ну и как, спрашивается, можно поставить жену рачком?.. О, как все загадочно и странно!”

Второй день своего пребывания в родовом гнезде малышка провела за стиркой, на которой была, право слово, помешана.

На третий, с утра, вымыла голову, уложила волосы при помощи фена, сделала макияж, надела новые джинсы, рубашку “а-ля пилот”, “лодочки”, посмотрела на себя в зеркало славянского шкафа и, сделав уже несколько шагов к дверям, вдруг затопала ножками, громко стеная, повалилась на диван…

Далее на сцену выступает тетя Клава из далекого сибирского О., сделавшая малышке пригласительный жест одной рукой.

Пригласительный жест двумя руками был уже сделан несколько ранее — старшей сестре. Та проживала и столовалась у тетушки на протяжении четырех лет. Затем выскочила за выпускника танкового училища, оставив учебу на предпоследнем курсе пединститута для карьеры домохозяйки.

Разумеется, однорукий пригласительный жест совершился не сам по себе. Был тщательно подготовлен малышкиной маман. Последняя забросала родную сестрицу письмами, в которых беспристрастно представляла дочь с белой лилией в волосах, падающей жертвой обстоятельств… Так что становилось ясно как дважды два: племянница гибнет на фоне сельскохозяйственных пейзажей! Для спасения бедняжке срочно необходим глоток воздуха большого, грязного города, такого, например, в котором проживала тетя Клава.

* * *

Не прошло трех суток (именно столько скорый движется от станции К. до О.), как в дверь отдельной благоустроенной позвонили. Тетя Клава, чертыхнувшись (последнее время она была постоянно в дурном расположении духа, что, впрочем, не было связано с ожидающимся приездом племянницы), убрала в книжный шкафчик бутылку, из которой предполагалось плеснуть на донышко чайной чашки, и пошкандыбала в прихожую.

С выражением героической снегурочки, явившейся поздравлять людоедов с Новым годом, на пороге стояла малышка. Возле нее росли из пола два чемодана. Их кубаночке помог поднять на третий этаж таксист — любитель русских силовых упражнений.

На улице было около минус тридцати, довольно обычная в здешних краях декабрьская температура. На малышке, как раз по сезону, демисезонное пальтецо с капюшоном, беретик фик-фок. С пальцами, прихваченными сквозь замшу голландских сапожек влюбленными клыками сибирской зимы, снегурка затащила в прихожую каменные глыбы вещей и гостинцев.

* * *

Вечером она уже лежала в жару в комнате двоюродного брата Петьки, перешедшего ради такого случая в комнату матери. Горел торшер. Шторы на окне были задернуты. Громко тикал будильник. Потолок комнаты пересекали полосы света от транспорта, текущего рекой по автомагистрали. Заходила тетка, поила больную чаем с малиной.

Заходил Валерий Степаныч, теткин муж, рыхлый блондин, выглядевший как большой начальник.

Заходил Петька, пахнущий табаком и пивом малышкин ровесник, стоял некоторое время, бессмысленно созерцая разметавшуюся по кровати, и на цыпочках выходил.

Теткина квартира в самом центре старинного, по сибирским меркам, города, словно выплыла из незабываемых шестидесятых. Характерного стиля мебель, светильники, телик, радиоприемник-проигрыватель на тонких ножках — все было из той эпохи. И книги, теснившиеся на полках трех книжных шкафов. Тома заключали повести о людях, обросших бородами, но чистых, светлых, добрых, которые строили заводы, забрасывали в море сети и давали лучшей в мире Родине стопроцентное выполнение плана, мимоходом получая радиограммы от любимых, верно ждущих в суете больших городов.

Флаконы с остатками выдохшихся духов валялись в тумбах туалетного столика. Там же, среди измятых салфеток, фотографий актеров и толстого обритого наголо генерала, встречаемого в аэропорту О. вооруженной бумажными флажками толпой, таились баночки из-под пудры.

В нижнем отделении одного из книжных шкафов стопкой лежали пухлые, в плюшевых переплетах, фотоальбомы. И вот — тетя Клава с торчащими в стороны косичками, ситцевом платье без рукавов, валенках, на фоне украшенной бумажными фонариками елки; тетя Клава в школьной форме, с портфелем; тетя Клава в составе институтской группы возле обсаженного березками института; в резиновых сапогах на “картошке”; с рюкзаком за плечами перед палаткой; и, наконец, в наброшенном на плечи пиджаке у костра, а рядом с нею, в клетчатой ковбойке, с гитарой, белозубый, бесшабашный и худой Валерий Степаныч; далее тетя Клава в просвеченном солнцем платье стоит на скале, “Крым-57” — надпись внизу фотографии, и видно животик; вот и пухлый пупс на скомканных простынях — Петька; затем он же в ряду пионеров, выстроившихся перед деревянной верандой; Валерий Степаныч, тетя Клава, Петька по пояс в море, “Сочи-66” — надпись вверху фото; Валерий Степаныч с коллегами по работе: темный костюм, белая рубашка, галстук узкий, волосы зачесаны наверх; тетя Клава с коллегами по работе: темный жакет, прямая юбка, босоножки, надетые на чулки, за спиной — чертежная доска; и опять море, солнце, горы, Валерий Степаныч, тетя Клава, Петька; Валерий Степаныч, веселый, высунул голову из окна вагона с табличкой на боку “Москва—Пекин”; тетя Клава, с заплаканными глазами, у гроба, в котором с лукавым видом возлежит покойник; снова Валерий Степаныч с коллегами, на стене плакатик с надписью крупными буквами “ПОЗДРАВЛЯЕМ!!!” и дальше, мелко, неразборчиво, в руке у В.С. бокал, лицо, хотя и веселое, но веселость имеет в себе нечто принужденное, костюм дорогой, двубортный, а волосы поредели, и кто это крайняя во втором ряду, миловидная, тонкая, оглянувшаяся на В.С.?..

Малышка выздоравливала, но была еще слаба. Еще кушала куриный бульон. Пила чай с укрепляющим силы медом.

Ни с того ни с сего тетя Клава, мирно обсуждая с племянницей цены на платиновые пепельницы, вдруг вонзала взгляд в настенные часы, показывающие половину восьмого вечера. И умолкала, чтобы затем весело вопросить:

— Знаешь, где он? Представь, в то время как мы беседуем, употребляет Леночку. Уж поверь! Верные люди мне донесли!

* * *

Однажды Валерий Степаныч явился домой во внеурочное время, между двумя и тремя часами. Петька был на занятиях в своем политехе, тетя Клава на работе. Справившись о самочувствии у малышки, коротавшей дни в постели с журналами мод, В.С. похвалил погоду. Затем, дрожащим от волнения голосом, предложил девушке проехаться с ним — тут, недалеко, вся поездка не займет часа. Он, видите ли, хочет показать, где живет белка…

Малышка, с которой за все время знакомства Валерий Степаныч, чопорный, хронически усталый, скучно-добропорядочный человек, не сказал более двух слов, удивляясь про себя его прыти, начала одеваться.

Во дворе стояла черная служебная “Волга”. За рулем, в овчинном тулупе, сидел пожилой шофер. Видимо, он знал, куда ехать. Едва малышка с Валерием Степанычем разместились на заднем сиденье, водила тронул и не проронил ни слова за все время поездки.

Перемены — это плохо… Кто-то, вероятно, выигрывает и от них. Но большинство испытывает дискомфорт, растерянность, отвращение к жизни.

…Блондинка в светлом костюме, новая секретарша, вошла в кабинет.

— Здравствуйте. Я — Елена Алексан… ах, конечно, просто Лена! Вот отчет…

Он плечом на миг ощутил ее бедра. Дыханье ее почувствовал на своих волосах.

— Спасибо, Лена…

— Пожалуйста, Валерий Степаныч!

Дверь за нею закрывается. Перемены в теткиной жизни начались…

У Валерия Степаныча был высокий тенор, часто встречающийся у рослых и грузных людей. Речь его, обращенная к малышке, шла о том, чего не мог вместить довольно девственный ум.

В.С. обрушивался на “узкий обывательский кругозор” и “ханжеское поведение” некоторых своих знакомых. Рассказывал о безудержном оптимизме шестидесятых. Жизни с Клавой в комнате общежития два на три метра. Из мебели — стол, стул, классический пружинный матрац. И вот закончилась оттепель. И… нужно было продолжать жить. И он жил, с друзьями, с водкой. Стал одним из коноводов в местной промышленности.

Далее Валерий Степаныч со странным наслаждением говорил о том, как постоянно переступал через себя, терпел, сдерживался и однажды вдруг понял, что ему уже… Ну, неважно, сколько лет. Однако большая часть жизни давно позади! К чему он стремился? Что познал? Что видел в жизни?! И т.п.