Юрий Нагибин - Постоянный подписчик Страница 4

Хорошо еще, если излучаемая им восторженная симпатия — просто эманация домашнего коньяка, куда хуже, если его разымает тайный литературный зуд, стремящийся к воплощению.

Ни один мой приезд сюда не обходился без объяснений с каким-либо пенсионером, желающим запечатлеть свой громадный жизненный опыт и уверенным, что ради этой высокой цели профессиональный литератор отложит собственные эгоистические намерения и включится в действенную помощь. А сколько пришлось выслушать беспросветных стихов и прозы! Неужели Артемьичу мало металлической стружки и восковистых сот, и манит злая судьба графомана?

Лес держал на чахлых кронах по-дневному яркое голубое небо, но между стволами копил печальный сумрак. Когда же мы вышли на опушку, нас объял сияющий, солнечный, не помышляющий о конце день. Жизнь продолжалась, она была прекрасна и станет еще прекраснее, если избавиться от Артемьича, от его доброй, но подозрительной назойливости. Мимо медленно катился пожилой велосипедист — наш отдыхающий, не поддавшийся лесным чарам.

— Дайте прокатиться! — неожиданно для самого себя крикнул я.

— Сделайте одолжение, — ответил тот любезно, хотя и с легким недоумением.

Я не помнил, когда в последний раз садился на велосипед. Больные ноги исключали для меня всякий спорт. Чего это я так осмелел? Конечно, хотелось избавиться от Артемьича, да и домашний коньячок бурлил в жилах, даря сумасшедшую надежду, что можно умчаться от этой плюгавой жизни в сияющие небеса.

По-женски забравшись на седло — у недомерков нет рамы, я оттолкнулся, круто вильнул рулем, едва удержав равновесие, и заработал педалями. Как-то сразу пришла уверенность.

Я расслабился, сел поудобнее и помчался в сторону проходной. Боли в ногах не было, видимо, тут задействованы другие мышцы, нежели при ходьбе. Вдохновленный забытой радостью быстрого перемещения в пространстве, я все сильнее и сильнее крутил педали, и ветер дивно холодил виски.

Почему-то я раздумал ехать к проходной и круто свернул влево на дорожку, ведущую к искусственным прудам. Слишком круто свернул и сразу понял, что не впишусь в поворот. Руль вышел из повиновения, резко затормозить — потянет юзом. Велосипед перескочил через бордюр из красного кирпича и вмазался передним колесом в рыхлую почву газона. Я кувырнулся через руль и распластался на земле.

Еще не до конца осознав случившееся, я увидел летящего по воздуху человека. Блеск его вытаращенных глаз слился в одну ослепляющую вспышку со сверком спиц пронесшегося надо мной велосипеда. Затем был хруст двух костлявых тел: чужой велосипед упал на мой, а возле меня с мягким чавком приземлился велосипедист.

Упавший мгновенно вскочил, из мыльной пены всклокоченной бороды несся испуганный добрый рокоток:

— Вы целы?.. Не ушиблись?.. — Теплые руки ощупывали мои плечи, ребра.

— Я умею падать, как доктор Гаспар Арнери. Помните «Три толстяка»?

— Слышал, но не читал, — успокоенно улыбнулся Артемьич. — Вы брюки испачкали.

— Чепуха! Позвольте, а где ваша штанина?

Он посмотрел на свою голую, жалкую, как сиротка, ногу. Поискал вокруг себя.

— Вот она. В передаче. Я, оказывается, не умею падать.

Он и правда не умел. Кроме потери штанины, он понес кровавый урон: рассадил скулу и бровь. Ободрано было и голое колено.

— Надо промыть раны. Пойдемте к дежурной сестре.

— Не хотелось бы. Домашний коньячок дает сильный выхлоп. Прогонят из санатория да и в профком напишут.

Я вспомнил, что у меня есть немного медицинского спирта для компрессов, и пригласил его к себе.

— Неудобно вас затруднять, — сказал он смущенно.

Мы почистились, подняли велосипеды. К нашей радости, казенное имущество не пострадало.

— Ну и кони нам достались привередливые! — вздохнул Артемьич, засовывая обрывок штанины в карман пиджака.

Мы двинулись к санаторию, ведя за рога наших обидчиков. Я старался понять, как успел Артемьич добежать до вестибюля, взять из стойки велосипед и догнать меня в спасительном усилии, когда вся моя жалкая одиссея длилась считанные минуты?..

Мы благополучно добрались до моего номера, не привлекши ничьего внимания, кроме вахтерши, понимающе и сочувственно покачавшей головой. Это была хорошая старуха, последняя из ветеранов санаторной охраны, которая никогда не стучала на отдыхающих в отличие от молодого энергичного пополнения. Те были бдительны и беспощадны, как лагерная ВОХРА, оттуда они, возможно, и пришли.

В номере Артемьич пошел в ванную, промыл свои раны, расчесал бороду, а граммулю спирта попросил разрешения принять как внутреннее. Я, разумеется, не возражал. Нашлась и закуска — курага.

Он выпил и подарил меня благодарным взглядом.

— Джордж Ноэль Гордон Карп, — произнес он тихо, внятно и значительно, как пароль.

— Как? — переспросил я, думая, что ослышался.

— Джордж Ноэль Гордон Карп, — повторил он с глубоким чувством.

— Что за симбиоз Байрона с Поэлем Карпом?

— Люблю обоих.

— A-а!.. Ну, Байрона вы, понятно, читали…

— Не пришлось. О нем — читал. Мне книжка Моруа попалась. Какой человек был! Богач, красавец, гений, член палаты лордов, спортсмен — живи и радуйся, а он поехал за греческую свободу сражаться и помер в расцвете лет. Я его как личность обожаю, а Поэля Карпа как писателя.

— Но ведь он печатается все больше в «Книжном обозрении», специальном издании.

— Постоянный подписчик! — Артемьич ткнул себя пальцем в грудь. — Жена «Работницу» выписывает для выкроек, а я «КО» для работы мозга и жизни души.

Так он еще и книгочей! Вот почему бросал он на меня заговорщицкие и намекающие на общую тайну взгляды: я член редколлегии его любимого печатного органа, дающего пищу уму и сердцу.

— У вас хороший книжный магазин? — спросил я.

— В смысле помещения — лучше не бывает. Кремлевский дворец. А на полках пусто, как в гастрономе.

— Ну уж сравнили!

— Нет, конечно, они заполнены, но пустые. Всегда навалом было классиков марксизма: Суслова, Романова, Гришина, Лигачева. Из беллетристики: брежневская трилогия и «Перестройка» Горбачева. Полно брошюр: «Как оборудовать избирательный участок», «Структура первичной партийной ячейки Корейской коммунистической партии», решения последних пленумов. Бывает, связки «Роман-газеты» забросят — неликвиды, берут на завертку. Раз Честертона подмоченного завезли. «Человек, который был четвергом» мне, конечно, не достался. Прошел слух, Карелина давать будут, а вдруг «Змеелов»! — люди с ночи встали, оказалось, перепутали — Капралова. Господи! — сказал он на слезе. — Какие книги выходят: Музиль, Марсель Пруст, Камю, Андрей Белый, Мандельштам, Цветаева, Пастернак, Бердяев, Набоков, спаси и помилуй, и Ремизов, и Бунин, и Шмелев, и южноамериканцы, отцы родные, весь Ключевский, Карамзин, Булгаков!..

— Где же вы все эти книги достаете?

— Нигде. Где же их достать? — Он вынул из внутреннего кармана пиджака сложенную вчетверо газету, залоснившуюся на сгибах. Бережно развернул, и я увидел родное «КО» — номер, который вышел уже после моего отъезда в санаторий.

— Жена прислала. Знает, что я без моей газеты не могу. С нею ложусь, с нею встаю. Утром более получасика не выкроишь, зато уж вечером — до упора. К ящику меня силком не загнать, в кино не пойдешь — опасно. Я читаю.

— Что же вам больше по душе?

— В газете? Все по делу — от корки до корки. Но, конечно, самое любимое вот… — Он отделил тетрадь со списком сигнальных экземпляров. — Как стихи, наизусть заучиваю: Гумилев Н. «Стихи. Письма о русской поэзии», Дюма А. «Асканио», Клюев Н. «Песнеслов», Лондон Д. «Путешествие на „Спарке“», Ремарк Э. «Ночь в Лиссабоне. Тени в раю»…

— У вас большая библиотека?

Он ошалело глянул на меня.

— Какая библиотека?

— Ну, вы же собираете книги?

— Какие еще книги? Где их взять? Названия я собираю.

Теперь ошалел я.

— Зачем же вам это надо?

— Как зачем? Я этим живу. — Короткое его раздражение прошло, он опять стал мил и трогательно доверчив. — Я лежу и воображаю. К примеру: Д’Эрвильи. «Приключения доисторического мальчика». Я начинаю придумывать. Сперва самого мальчика, как он выглядит, чем питается, какие у него привычки. Потом придумываю ему друзей и врагов, всякие приключения, схватки с допотопными чудовищами. Иной раз так разойдусь — до утра заснуть не могу. А думаете, неинтересно: Карпухина и Кузнецова «Консервы в домашнем питании»? Еще как интересно-то! Сколько я разных консервов напридумывал — вкуснотища, язык проглотишь! Или книжка Шангина «Восстановление лакокрасочного покрытия легкового автомобиля»! Какие я лаки изобрел — ни гвоздем не поцарапать, ни кислотой не взять. Люблю очень медицинские издания. Бывает, так раскочегарюсь — все проблемы решаю. СПИД излечиваю, можете себе представить? А то стихи сочиняю: за Батюшкова, Вяземского, Кюхельбекера — аж до слез.