Колум Маккэнн - Sh’khol Страница 4

Немного помедлив, она направилась к двери в спальню. Женщина, сидевшая в плетенном кресле, пошевелилась, но вставать не стала. Ребекка вышла из комнаты. В гостиной стояла тишина, нарушаемая лишь треском помех в полицейской рации. На столе — бутылка из-под вина. Брошенный бумажный колпак. В раковине, разбухшие, залитые водой, остатки их рождественского ужина.

— Я хочу пойти с поисковым отрядом.

— Вам лучше оставаться здесь.

— Он не услышит полицейских свистков, он же глухой.

— Лучше побудьте здесь, миссис Баррингтон.

Такое ощущение, что на зуб попался кусок фольги. Голову сковало холодной болью.

— Маркус. Моя фамилия — Маркус. Ребекка Маркус.

Она распахнула дверь в комнату Томаса. Двое полицейских в штатском копались в ящиках комода. На его кровати лежал маленький пластиковый пакет, помеченный цепочкой цифр. Внутри — несколько волосков. Тонкие, светлые. Полицейские обернулись к ней.

— Я бы хотела взять его пижаму, — сказала она.

— Извините, мэм. Мы не можем разрешить вам ничего брать.

— Только его пижаму.

— Один вопрос. Если вы не против.

Инспектор подошел к ней, и она почувствовала, что от него все еще слабо пахнет корицей, рождественскими пряностями. Он задал вопрос нарочито резко, словно вступая с ней в поединок:

— Откуда у вас этот синяк?

Рука метнулась к подбородку. Такое чувство, будто у нее грубо вырвали кусок плоти, разодрав нёбо.

Снаружи уже хозяйничали ранние декабрьские сумерки.

— Понятия не имею, — сказала она.

Одинокая женщина с мальчиком. В коттедже в Западной Ирландии. Вокруг — пустые винные бутылки. Она оглянулась. Другие полицейские наблюдали за ней из гостиной. Было слышно, как в спальне гремят в пузырьках таблетки. Инвентаризация ее лекарств. Еще один рыскал по книжным полкам. «Доклад с Железной горы», «Индустриальное животноводство», «Кадиш», «Мой прекрасный дом», «Остаток дня». Оказывается, ее считают подозреваемой. Вдруг она почувствовала себя загнанной в угол. И, высоко подняв голову, вернулась в гостиную.

— Пожалуйста, попросите этого человека в саду, чтобы он прекратил курить, — сказала она.

Он съехал на дорожку у дома, просигналил. Опустил стекло, подозвал полицейского, охранявшего территорию: «Я отец ребенка».

Лицо Алана потеряло припухлость, которая всегда выдает любителей пропустить иногда рюмочку-другую. Худоба придала ему строгость. Она пыталась разглядеть в нем что-нибудь от прежнего Алана. Но нет: чисто выбрит, какая-то чопорность во всем облике, твидовый пиджак, брюки со стрелками, узкий галстук подпирает подбородок. Он выглядел так, словно, одеваясь, мысленно называл себя «мистер Баррингтон».

Алан зарылся лицом в дафлкот Томаса, висевший у двери, и театрально опустился на колени. Впрочем, поднявшись, он не забыл отряхнуть с брюк мусор. Затем двинулся за Ребеккой в спальню.

Женщина, сидевшая в углу, встала и натянуто улыбнулась. Ребекка мельком увидела себя в зеркале: опухшая, растрепанная.

— Я хотел бы остаться наедине с моей женой, — сказал Алан.

Ребекка вскинула голову. «Жена». Слово, все еще трепетавшее в воздухе, когда листок, на котором оно было написано, давно исчез во мраке забвения.

Алан передвинул кресло и протяжно вздохнул. Ему явно хотелось побыстрее погрузиться в горе, освоиться с потерей. Он сыпал вопросами. Почему она не проснулась? Дверь в спальню была открыта? И, что, даже будильник ее не разбудил? Томас завтракал? Как далек он мог заплыть? Почему ты не купила гидрокостюм его размера? И почему ты не спрятала этот костюм? Ты объяснила ему, что так делать нельзя? Ты же знаешь, его надо держать в рамках.

Она вспомнила прежние времена на холмах Дублина, сверкающую кухню, белоснежные кухонные приспособления, немецкие авто на засыпанной гравием площадке перед домом, с сигнализацией, камерами видеонаблюдения и «рамками». Да-да, рамками. Какое же это растяжимое понятие — можно растягивать очень долго, правда, потом оно по тебе же ударит.

— Он надел перчатки?

— Алан, пожалуйста, перестань.

— Мне нужно знать.

На циферблате светились красные огоньки. Прошло двенадцать часов. Она легла на кровать.

— Нет, Алан, он ушел без перчаток.

Из головы не выходил сюжет израильского романа. Арабская семья потеряла обоих детей, сначала одного, через пять лет второго. Один умер от воспаления легких, другой — от редкого заболевания крови. Простая история — камерная, интимная, о маленьких людях, без грандиозных замыслов. Отец работал крановщиком в порту Хайфы, мать — секретаршей на фабрике. В итоге их заурядная жизнь пошла прахом. После смерти детей отец сложил их вещи в контейнер и каждый день переносил его, подцепляя гигантским краном, на новое место. Осторожно ставил где-нибудь у моря: запертый, желтый, блестящий.

— Он ведь считает себя неуязвимым, верно?

— Господи, Алан.

Поисковые отряды разбрелись по скалистому берегу. Их безнадежные свистки рассекали воздух, ветер приносил назад имя сына. Ребекка открыла раздвижные балконные двери. Красные полосы расцветили небо. Качнувшаяся ветка платана коснулась ее волос. Ребекка протянула к ней руку. Плечо пронзило болью: чертова капсула.

В воздухе плавал табачный дым. Ребекка обошла дом, вышла на задний двор. Женщина. В штатском. Свистки не прекращались: короткие, резкие.

Утрата уже поселилась внутри нее.

Ребекка жестом попросила сигарету, глубоко затянулась. Вкус мерзкий. Сколько лет она не курила.

— Знаете, он же глухой, — сказала она, выдувая дым из уголка губ.

В глазах женщины-инспектора появилось сострадание. Ребекка вернулась в дом, надела куртку, вышла через парадную дверь и пошла к прибрежным скалам. Вертолет лучом прожектора расчистил тьму на горизонте, завис на миг прямо над коттеджем, посветил на каменные стены и, заложив резкий вираж, двинулся дальше вдоль береговой линии.

Они ходили группами по трое, держась за руки. Почва была каменистая, в буграх и рытвинах. Время от времени до нее доносилось очередное «ох»: опять кто-то поскользнулся на камне, на брошенной ловушке для омаров, на пакете с мусором.

Взошла кроваво-красная Луна. Ее красота показалась Ребекке грубой, оскорбительной. Повернув, она двинулась прочь от берега. Рядом шли полицейские. Ребекке казалось, что они поддерживают ее с двух сторон. Бледные лучи фонарей с трудом пронзали наступающую темноту.

В заброшенном доме без крыши, подступы к которому заслонял гигантский куст рододендрона, они услышали по рации: «Найден гидрокостюм. Прием». Инспектор-мужчина поднял палец вверх, словно прикидывая направление ветра. «Нет, не гидрокостюм, — вновь заговорила рация. — Внимание всем, не гидрокостюм, там что-то шевелится, внимание всем, приготовиться, приготовиться, что-то живое, рябь на воде, внимание всем, да, это тело, мы что-то нашли. Прием. Тело. Прием».

Инспектор повернулся к ней спиной, отошел, встал у скрытой в листве двери, загораживая собой рацию. Он стоял там, не издавая ни звука, пока бестелесный голос не пояснил: «Просто движение в воде, отбой, это тюлень, тревога отменяется, это тюлень, повторяю, отбой».

Ребекка отлично знала местную легенду о «селки». Представила: вот Томас застегивает гидрокостюм, вот он скользит сквозь толщу воды, ловкий, черный, неразличимый.

Женщина-инспектор шепнула в рацию: «Черт возьми, поаккуратнее — у нас тут его мать». Это слово все вертелось в голове Ребекки: mother, mathair, em. Они снова двинулись по непримятой траве, вдоль туннелей, пробитых их фонариками во мраке.

На плетеном кресле лежала аккуратно сложенная одежда Алана. Сам он спал, подтянув колени к груди и тихо всхрапывая. На ее подушке — записка: «Мне не разрешили ночевать в комнате Томаса, разбуди, когда вернешься». Ниже приписка: «Пожалуйста».

Спасательную операцию остановили до утра. Но она слышала, как рыбацкие лодки, прочесывая залив, сотрясают воздух гудками.

Ребекка сняла кроссовки, поставила их поближе к камину. Там, едва мерцая, дотлевали последние красные угольки. Отвороты ее джинсов вымокли и отяжелели от грязи. Но раздеваться она не стала. Легла поверх покрывала, укрылась войлочным одеялом, повернулась к Алану спиной. Глядя в окно, отчаянно ждала полоску света, которая возвестит конец ночи. Мимо промелькнул луч фонарика — бледный саван. Вдруг какие-то новости? Там, на скале, над морем, он вертел воображаемую тросточку. Откуда он узнал, что Чаплин шаркал? Полнейший сюрприз. Непостижимо. Невероятное кино на фоне скал.

Из гостиной доносился сухой треск — помехи в рациях. Прошло почти восемнадцать часов.

Ребекка плотнее уткнулась лицом в подушку. Алан зашевелился под покрывалом. Обнял ее. Ребекка замерла. Спит он или нет? Как он вообще может спать? Он обнял ее крепче. Взъерошил волосы, погладил шею, провел большим пальцем по ключице.