Зуфар Гареев - Путь плоти Страница 4

…Уже начало сентября, по-летнему тепло, но по ночам уже бывают туманы. С балкона Марья Васильевна швыряет гнилые помидоры в мерзкую предводительницу банды вымогателей – Нину Марковну.

– На! На, гадина, сто рублей! Получи компенсацию!

Марковна повернувшись задницей, хлопает:

– А видела! Видела!

Ворчат голоса:

– «Утро инвалидов»! Картина маслом…

Один голос совсем нервный:

– Господи, дайте им кто-нибудь сто рублей!

Какой-то мальчик, перепуганный со сна, выскакивает на балкон.

– У меня нету, Семик украл…

Тем не менее из окна повыше ползет веревка с банкой, в ней – купюра. Геннадий подхватывает банку. Алкоголики удаляются нестройными рядами.

Коля горланит как всегда:

– Девочкой своею ты меня назови… Олюлик, вон теперь какой у меня бумер!

…К подъезду подруливает машина Ларисы. Спустя полчаса Лариса помогает подруге перебраться из коляски на переднее сиденье. Едут на Остров в Измайлово.

На Острове обе расчувствовались после очередных разборок, всхлипывают. Ольга – в коляске за мольбертом, Лариса сидит на траве.

– Давай будем считать, что это была такая игра странная… – говорит Лариса. – В любовь…

– Ага… Поторопились мы наверно… Вот тут не добавить желтого, как ты считаешь?

– Желтого? Ну чуть-чуть…

– В конце концов, ты же не бросила меня… Вот привезла опять к разбитому корыту. Спасибо. Я допустила кучу чудовищных ошибок. Но теперь я вижу их все. Ты тоже меня прости…

– Еще желтого… Чтобы чуть в зелень уходило… Нет, ты не видишь. Не видишь новых ошибок наверно.

– А ты видишь?

– Нет.

Она показывает пальцем на собор.

– Мы не видим, а там все видят. И ни о чем нас не предупреждают.

Она плачет навзрыд.

– Дура, попутала мужика с ребенком?

Она трясет инвалидицу за грудки:

– Как ребеночка жалко! Жалко! Грех-то какой, а!

Помолчав, со злостью и насмешливо произносит:

– Что ты все храмы-то рисуешь, дура безногая! Неужели нечего больше рисовать?

– А что? Это же красиво.

Лариса долго смотрит на нее, пытаясь что-то понять…

…Нет, Лариса не возвращается. Она что, действительно, ничья? И не страшно ей? А вот Вадиму страшно.

Под утро он опять пилит в тихий Афанасьевский переулок…

…Ударом ноги Вадим отшвыривает то одну инвалидную коляску, то другую. По полу ползают два избитых обрубка: Стас и еще какой-то хмырь постарше. Они изрядно пьяные. Стас весь в крови, его бережно вытирает Лариса. Она полуодетая, тоже избита.

Стас бормочет:

– Крепкий ты мужик, чего уж говорить… Крепкий ты, сучара…

Он вырывается из рук Ларисы, пытается зацепить руками Вадима. Вадим отстраняется, слегка отпихнув Стаса ногой, рассматривает свои избитые в кровь руки. Потом выходит, бросив Ларисе:

– Тварь! Больше нет слов! Тварь!

– Иди уж, ладно…

Она смочила платочек, прикладывает к «боевым» ранениям Стаса.

Вадим, возвратившись, хватается за голову:

– Ну и чмо я! Последнее чмо!

Замахивается ногой на Стаса, но раздумал наносить удар.

…Прошел год. Середина теплого осеннего дня в Ольгином дворе. Из раскрытого окна несется песня Пугачевой.

Жизнь невозможно повернуть назадИ время ни на миг не остановишь.Пусть неоглядна ночьИ одинок мой день —Еще идут старинные часы.

От Ольгиного подъезда неторопливо начинает движение процессия. Лариса (неопрятно одетая, усталая и под хмельком) катит коляску с ребенком.

За ними катится муж Стас, пытаясь заглянуть в коляску:

– Вика… Вичка… Викчонка…

То есть, это дочурка их.

Следом катит Ольгу муж. Нашелся на ее долю парень из ограниченных, притулился – однорукий. Из Подольска.

Потом катит Коляна пьяная банда Марковны. Колеса попадают в колдобину и Колян вываливается, голося:

– Геннадий, пасть порву! Маманька, ну пни ты этого лоха в жопу!

Нина Марковна иногда оборачивается и машет кому-то надоедливо рукой.

– Чего приперся опять… Надоел ведь хуже горькой редьки… Хоть бы раз стольничек подкинул похмелиться добрым людям…

Сердита Марковна, ох, сердита. Аж стучит ногой на непрошенного гостя:

– Иди-ка своей дорогой, змей гремучий! Иди, я сказала!

Собеседник молчит.

Интересно, кто это? Что это за обрубок – безногий мужчина в шикарной инвалидной электроколяске? Немецкая, таких в отечестве не производят. И всадник, оседлавший, под стать ей – в дорогом костюме, в нагрудном кармане – яркая роза.

– Лариска-а-а-а! Я все сделал для тебя, все, что мог! – кричит Вадим вдруг как оглашенный. – Даже это!

Вываливается из кресла не хуже Коляна:

– Даже это, а, Лариска! А, Херлитрах!

Он отчаянно буянит на земле, вырываясь из рук сиделки-помощницы, которая пытается его урезонить.

– Даже это, а? А, Херлитрах?

А Пугачева летит и летит:

Жизнь невозможно повернуть назадИ время ни на миг не остановишь…