Эли Люксембург - Поселенцы Страница 4

«Г-сподь простит мне этот грех — бедной вдове, это сильнее меня! Ничего не поделаешь, и у старухи бывает прореха!» — уговаривает она себя, попивая кофе в сказочной лавке своего пылкого обожателя, с головою в тумане, путаясь в русских пословицах.

На третьем этаже, в спальнях, будет арабский дизайн! С этим проблем у Шурочки нет и не будет. В Старом городе, в окрестностях Стены плача, тоже в лавочках, можно достать все, что угодно, да по великой дешевке, если, конечно, уметь торговаться. А торговаться она научилась, умеет. Знает Шурочка, если с арабом не торговаться, то просто обидишь смертельно.

Ровно в девять вернулась к машине, взяла корзинку и спустилась в подвал, рядом с «супермаркетом». Судя по всему, квартальное бомбоубежище, ибо дверь на входе была из массивной стали, на герметических запорах. Ярко освещенный коридор, которым Шурочка шла, был обклеен плакатами: глисты, ящуры, клещи и уйма другой пакости, нечисти, а в конце стояли журнальный столик и кресла. Бородатый мужчина, заслышав ее шаги, поднялся навстречу.

— Доброе утро, госпожа Олендер, как вы себя чувствуете?

Шурочка узнала своего раввина, очень этому удивившись.

«Какое странное совпадение! Ему тоже назначен прием… — и вдруг похолодела. Ей сделалось стыдно, и сразу — жарко. — Да он же в халате, дура! Рав Альперт и Альперт-ветеринар — одно и то же лицо, с ним ты вчера и говорила!».

— Квод арав, уважаемый раввин, так вы… так я…

— О, не пугайтесь, ради Б-га, здесь я для вас доктор Альперт, а еще лучше, просто — Шломо, я ведь гораздо моложе! Вы были так взволнованы, так странно дрожал у вас голос, я испугался. Что это за котенок Ишмаэль, из-за которого вы так страдаете?

Отчаянно силясь понять, что же с ней было вчера и что она говорила, не зная, как себя оправдать, Шурочка брякнула первое, что пришло ей в голову, пробуя даже скокетничать, понравиться:

— Ах, иврит ваш вчерашний был без капли акцента, я вас совсем не узнала! Вот и случилось…

Доктор заулыбался — мягко, умно, чтобы Шурочку не обидеть, но, видно, не совладал с собой и громко расхохотался.

— Я слова не сказал на иврите. Вы даже не помните? Мы говорили по-русски, я-то вас сразу узнал, пытался расспрашивать, называл по имени, успокаивал.

Шурочка растерялась: такого с ней еще не бывало!

«Ну, девочка, теперь тебе только вешаться. Это не просто глупость, а самый настоящий маразм, старческая сенильность!».

— Это ничего, это бывает — даже похуже! С одним учителем математики, моим хорошим приятелем, тоже случилось нечто подобное, — начал рассказывать доктор, — …приехал новый репатриант, проучился месяц в ульпане, на курсах по изучению иврита, и вышел на первый урок! Пришел и директор его послушать, сел подальше, чтоб не мешать. Короче, начался урок, приступил мой приятель к объяснению материала и, как водится, как и должно было быть, — потеет, мучается, а детишки хихикают, ерзают, совершенно не слушают. Чудовищный иврит их веселит, все внимание отвлекает. Учитель же просто в панике! И вдруг — пошло у него, поехало, как по маслу, вовсю разговорился, детишки притихли, весь класс напряженно слушает, поедают его, буквально, глазами. Прозвенел звонок, и урок закончился лучше некуда! Вышли они с директором, идут в учительскую: ну, и как вам понравилось? — чуть ли не с гордостью спрашивает мой приятель. Директор обнял его за плечи и отвечает в глубокой задумчивости: первая половина урока, я бы сказал, прошла ничего, вполне нормально! Волновались, естественно, немного нервничали, зато все было ясно, понятно. А вот со второй половины, когда вы вдруг перешли на русский, — ну, абсолютно ничего не понял!

Теперь громко, от всей души смеялась Шурочка:

— Изумительно, доктор! Нет, не может этого быть — анекдот!

— Совершенно реальный случай!

— Какой несчастный! На работу, конечно, не взяли?

— Здесь вы не угадали: работает в той же школе, прекрасный преподаватель, директор на него не нарадуется.

Шурочка успокоилась, исполненная благодарности к своему умному раввину за эту паузу, за этот веселенький случай, давший ей освоиться с необычной ситуацией, с жутким провалом памяти.

«А почему бы и нет — ветеринар, раввин? Не Торой единой жив человек и не святым духом — вполне достойное ремесло! И все-таки стыдно, год хожу к человеку на лекции, а не знала. Теперь понятно, почему он так много о животных знает, так интересно рассказывает! И про Адама, и про Даниила во рву, и про Амалека».

— Давайте-ка своего Ишмаэля!

И Шурочка передала ему корзинку. Он запустил туда руку и извлек взвопивший от боли комочек. Уложив на ладонях, на уровне живота, стал серьезно и строго разглядывать.

«Как ребенка! — подумала Шурочка. — Какие мы с Вадиком молодцы, отмыли кровь и грязь. А вид у него все равно не еврейский, — паршивый, приблудный!».

Доктор с минуту изучал пациента, а Шурочка понимала, что ее тайна отныне в надежных руках, что долг свой она исполнила наилучшим образом. Все это никак не случайно (опять это дурацкое слово!), а рука судьбы, и скоро все объяснится.

Шурочка вдруг припомнила одну из последних лекций на тему об Амалеке — задала хитрый вопрос и получила от раввина ответ, приведший ее в восхищение:

«Пророк Шмуэль, провожая царя Шауля в поход на Амалека, велит ему истребить врага от мала до велика. Это понятно, но почему он требует уничтожить и всех животных? — спросила Шурочка. — Чем животые виноваты?».

«Совершенно уместный вопрос, госпожа Олендер! — просиял рав Альперт. — В случае с Амалеком Г-сподь Б-г действительно велит Израилю уничтожить все на войне, „не трогая ничего из заклятого“, умертвить у него всю скотину, даже собак — „мочащихся к стене“. Дело в том, что искусство черной магии было настолько развито в древнем мире, настолько дьявольски изощренно, что нам это кажется чистейшим бредом сегодня. В Египте, в Халдее и Вавилоне легко превращали людей в животных, и наоборот! Приведу вам простой пример: помните, когда Моше превратил посох в змею, и та вдруг ожила и поползла на глазах у фараона, то маги египетские без труда проделали то же самое, посмеявшись над Моше? Существует мнение, что именно так Амалек и уцелел, превратившись в тучные, соблазнительные стада, которых пригнал с собой Шауль. Пророк же Шмуэль впал в ярость, когда увидел, что повеление Г-спода не исполнено — именно о животных, и от досады готов был убить самого Шауля, ибо Амалек — это оборотень, сатана, дух зла! И это во все времена, даже по сей день. Есть кабалисты, которые легко доказывают, что явление германского фашизма, уничтожившее одну треть нашего народа, это и есть все тот же самый Амалек с привычным обликом зверя!».

Вот этим ответом она и была потрясена, взволнована. Помнится, даже подумала ни к селу, ни к городу: «Ну, вот же, вот же вам готовые сюжеты для фильмов, почему их никто не снимает? Мировые шедевры…».

— Как будто из мясорубки! — услышала Шурочка и испугалась.

— Спасите его, я заплачу сколько угодно! Вы разве не видите, что это не просто котенок? Я понимаю, я дура, это звучит смешно… Когда я его нашла, меня как током прошибло!

Доктор поднял на нее глаза, пустые, отсутствующие. Потом они потеплели, ожили, полные жалости и сострадания.

— Ваше доброе сердце влетит вам в копеечку, здесь нужен рентген — куча снимков! Нужна операция, и я убежден — далеко не одна, так что хорошенько подумайте, это долларов сто и ничуть не меньше!

«Бандит!» — ахнула Шурочка, и ноги ее подкосились.

Упала в кресло возле журнального столика и принялась лихорадочно соображать: «Бандит, разбойник, да как он смеет!? Ведь мы же свои, ведь я же строюсь, у меня гроша свободного нет за душой! За сто долларов я могу… Г-споди, целых сто долларов! За падаль какую-то, мешочек перемолотых костей? Нет, нет, надо немедленно ехать к другому ветеринару, не может быть, чтобы столько стоило!».

Через открытую дверь она со злобой смотрела на доктора, который, не получив ответа, вошел в кабинет, положил котенка на кушетку, поставил кипятить шприц, взялся перебирать ампулы.

«Ну, почему, почему я такая несчастная? Вот он там улыбается, что-то губами лопочет, зная, что я дура, что пробка, и грабит меня!» — и чувствуя, как слезы душат ее, еще минута и разревется, крикнула:

— Валяйте, Шломо, договорились! — вскочила и поехала на работу.

Снится ей сон этой же ночью: серая, пепельная поляна, растет на ней бледный, высокий стебель. Вдруг видит Шурочка, как всеми листьями он начинает махать. И непонятно ей ничего — ветра как будто нет. Словно взлететь собирается, так этот стебель машет, как птица, — оторваться от этой унылой поляны, где пепел лежит крупой, мелкие острые косточки — смолотые, обугленные.

И умиляется Шурочка, уж очень знаком ей стебель, чахлый, болезненный, и хочется ему помочь, а вот как, и что происходит — не знает!