Ярослав Астахов - Чудовище Страница 4

– Помнишь неприятный разговор, что был у нас неделю назад? – произнес Альфий тихо, опасливо оглянувшись. И все дальнейшее он говорил полушепотом, и близко наклонясь к художнику через стол.

– Тот разговор затеял ты сам, и он касался моего поведения. Тогда ты меня застал – помнишь? – за невинной забавой, помогающей снимать стресс… Понимаю, «стресс» – пустое для тебя слово. Но это было б не так, если бы ты вел жизнь, подобную моей, друг… то есть – если бы ты работал. Поприще воспитателя подрастающего поколения, доложу, не сахар! Ты только представь: неделю за неделей, месяц за месяцем пытаешься вдолбить прописные истины в головы записных тупиц. Бьешься, словно рыба об лед… и постепенно в тебе нарастает желание что-нибудь сломать, разорвать на части! Я думаю, лучше рассекать моей палкой панцири мелких крабиков, бегающих под водою между камнями, чем… Вот, ты и застукал меня на берегу во время этого небольшого охотничьего развлечения. Ты мне тогда сказал: «мерзкий, мелкий садист». И не удосужился объяснить, кстати, чем же приятнее садист крупный – охотник в общепринятом смысле слова? Тем ли, что изживает свой стресс, отыгрываясь на оленях или медведях? Впрочем – все это ерунда, слова… Гораздо более важно, что ты мне сообщил тогда, с пророческим видом, завершая нашу беседу. Помнишь? «Это не пройдет тебе даром! Это – ты указал широким жестом на берег, на волны моря – имеет душу.» Ты вроде бы намекал тогда, видимо, что эта самая душа – отомстит… Так вот. Ведь ты оказался прав! Эта твоя «душа»… да, она заставила меня кровью моей заплатить за то, что я тебя тогда не послушал! Она заставила бы меня, наверное, заплатить и жизнью – если бы не подоспел ты. Впрочем, что же это я говорю «заставила бы»? Игра ведь еще не кончена. Нет, она только началась… Послушай, как оно было.

И Альфий затем повел обстоятельнейший рассказ…

Вчера я снова в который раз натерпелся всякого от моих тупиц. Проснулся сегодня утром зверь зверем. Конечно же, схватил палку и вновь отправился попроведать крабов… Я очень меток оказываюсь, поверь мне, когда я зол. Немногим удавалась уйти. Один из копошащейся братии, беловатый, спасаясь от меня провалился в щель между камнями. Боком – будто монета в кассовый автомат. Я перевел взгляд вперед. Если валун окажется не слишком велик, я просто выверну его со дна моей тростью.

И вот тогда…

Мой взгляд споткнулся о палку, торчащую из воды. (То есть – я поначалу принял это за палку.) Толстая, она была усажена какими-то необычайно правильно расположенными шипами. Глаза побежали выше и я увидел… сустав. Лоснящийся и белесый… стекающая по его выпуклостям вода чуть пузырилась.

Я отступил назад, выпрямившись…

Не знаю, как передать… Вот, мы произносим иногда слово: чудовище. Оно проходит лишь как метафора и не более. «Чудовищное», «чудовищно»… Передо мной стояло оно само.

Его туловище… имело какие-то широкие рогоподобные выступы по бокам! Оно располагалось горизонтально, несколько под углом, приблизительно на уровне моих плеч. Его поддерживали шесть… или восемь? – тогда мне было не до точного счета – членистых лап, шипастых и раскоряченных.

Необычайное зрелище, но я немедленно потерял интерес к внешнему виду твари, как только до меня дошло – в метре от моего лица шевелятся ее черные, отблескивающие клешни. Это было… Наверное, я теперь буду до самой смерти вскакивать по ночам и кричать, вспоминая их медленное, безостановочное движение.

Сквозь это завораживающее мельканье виднелась пасть. Немыслимая, ни на что не похожая… Ее провал обрамляли четыре бугорчатые пластины, пульсирующие, как единое целое. Что делается с человеческой рукой, – я подумал, – если она попадает в такую штуку?

Когда пластины смыкались, то между ними оставалась крестообразная щель, и из нее сочилась некая жидкость, вязкая и мелко пузырящаяся. И налетающий ветер подхватывал и уносил ее, как летучий бисер. А если эта жидкость падала в воду – я слышал тихий шипящий звук…

Нечто выпуклое – и маслянисто отблескивающее – вдруг поднялось из двух впадин, которые располагались по краям пасти этого монстра. Черные удлиненные шары величиною с кулак… это были его глаза!

И вот… Как только я увидал их – глаза его – со мной произошло что-то странное. Как будто у меня расфокусировалось вдруг зрение! Эти глаза чудовища заняли словно бы все пространство… Блестящие шары то вдруг сливались в ядро, мчащееся в меня – то разделялись и опять оказывались по краям рта, шевелящегося, надвигающегося…

Я чувствовал тошноту… жар… холод… Меня бил ужас, который переживает, разве что, осознающий себя ставшим пред лицо смерти! Лишь это нечеловеческое, предельное напряженье страха помогло взорвать летаргическое оцепенение, которое навели на меня его приближающиеся глаза.

Я сделался одна страсть: бежать. Раствориться… Сгинуть с этого места!!! Я словно бы вырывал с мясом из своего сознания крючья кошмарных глаз. Все было словно при замедленной съемке. Я поворачивался… Вот я уже сумел обратиться спиной к чудовищу… И в этот самый момент – стальные тиски вонзились в мое плечо!

Я чувствовал себя пронзенным десятком игл. Ступни вдруг потеряли опору… я повис в воздухе! Слепящая невыразимая боль сделала меня не способным даже и шевельнуться. Я слышал, как падала на пену прибоя вода у меня с подошв… Наверное, теперь я никогда уже не смогу забыть звук падения этих капель.

Внезапно горизонт покачнулся и поплыл перед моими глазами. Стальная хватка разжалась. Камни из-под воды прыгнули мне в лицо. Дальше – произошел как бы какой-то беззвучный взрыв… боль… темнота – и больше я уже ничего не помню вплоть до того мгновенья, как очутился у тебя дома. Чудовище швырнуло меня о камень и я, наверное, потерял сознание.

Альфий замер, уставившись в опустошенный стакан.

Велемир молчал. Его глаза были словно обращены во внутреннее пространство. Художник оказался прямо-таки загипнотизирован тем, что рассказал ему друг. Он видел этого огромного краба, страшного… Будь здесь под рукой мольберт, Велемир вскочил бы из-за стола и не медля принялся за создание картины: «Чудовище».

Затем глаза собеседников, наконец, встретились.

– Почему… Зачем ты убежал вдруг из моего дома? – тихо спросил художник.

Ответ учителя прозвучал не сразу. Учитель знал, сколь пылко исповедует Велемир принцип, что «все возможно». И, тем не менее, все-таки ожидал в качестве реакции на свою историю какой-либо неизбежной реплики типа «тебе это лишь привиделось!» или «все может быть, но такого…» Но Велемир поверил незамедлительно. Художник был потрясен рассказом, но он, однако, не проявил никакого скепсиса! По-видимому, для Велемира вообще не существовало такой категории, как сомнения здравого рассудка. А этого математик, скептический до предела, не ожидал даже в нем. И потому растерялся даже, и в разговоре возникла пауза.

Впрочем, учитель был готов и к тому вопросу, который был ему задан.

– Не будь ребенком, Кумир (так Альфий почему-то с некоторого времени стал называть художника), – отвечал он жарко, вновь резко перегнувшись к собеседнику через стол. – Ты спрашиваешь, почему тогда я убежал вдруг? Я вот что тебе скажу. Он… это существо – разумное. Кем бы оно там ни было… Впрочем, зачем я говорю «кем бы ни было»? Я хорошо знаю, кто это. Слушай и постарайся верить: он местный чёрт. Б у а б м а – так называют его тутошние шаманы. Хозяин берега…

– Ты удивляешься, откуда я это знаю? – продолжал Альфий. – Могу тебе пояснить. Боюсь, что объяснение окажется слишком долгим. Далекие мои предки… словом, я унаследовал от них определенные знания. И понимаю толк в кое-каких еще вычислениях, кроме тех, которые преподаю в школе. Да! Существуют иные науки и вычисления, Велемир! Прелюбопытнейшие искусства, что позволяют знать… сокрытую составляющую вот этой жизни! Мне по наследству досталась книга… Но более не скажу ни слова. Мне это запрещено. А важно для тебя понять следующее. Чудовище, которое угрожает нам… оно представляет собой не просто хищную опасную тварь. Оно разумное существо – не глупее нас. Ну вот, теперь ты осознаешь, Кумир, думаю, почему это сегодня утром я покинул твое жилище столь странным образом?

Послав художнику многозначительный взгляд, Альфий осторожно оглянулся по сторонам и продолжил, поскольку собеседник его хранил ожидающее молчание:

– Духи или черти кажутся существами, во всем от нас отличающимися. Но все разумные существа похожи, и по житейской сути они – как мы. То есть: их отношение к мести, к примеру, подобно нашему. Они способны многое выдумать, чтобы сделать месть слаще. И если кто-то из них почитает себя обиженным, то не оказывается у него пристрастия большего, чем нянчить свою обиду и точить месть…