Бернард Вербер - Дыхание богов Страница 4

Она целует мои пальцы, прижимает мою руку к своей груди. Потом подхватывает сердце, которое ждет, когда на него обратят внимание.

– Мне очень жаль, сердечко! Похоже, ты не понравилось моему другу.

Афродита подмигивает мне.

– …либо его интересуешь вовсе не ты!

Сердце дрожит от волнения.

Я вновь пытаюсь обнять ее, но она ускользает от меня.

– Мы, конечно, можем заняться любовью, если ты так этого хочешь, но ты получишь только мое тело, не душу. И мне кажется, ты будешь скорее разочарован, чем счастлив.

– Я готов на все.

В ее взгляде усмешка и удивление.

– Многие умерли от печали или покончили с собой из-за любви ко мне, но тебе я не желаю зла. Даже наоборот.

Афродита глубоко вздыхает.

– Теперь мы связаны навеки. И если ты поведешь себя правильно, быть может, нам суждено пережить великое блаженство.

Она встает, оборачивается, обнимает меня, забирает живое сердце и уходит.

Я стою совершенно ошеломленный. Вдруг мне приходит в голову странная мысль: а что, если это было сердце одного из ее отвергнутых поклонников?

Одного из тех, кого она «любила, но в кого не была влюблена»? Мои щеки пылают. Никогда еще я не был в таком смятении. Конечно же, это она сама страшнее дьявола, лучше, чем Бог… и если я ее получу, то умру.

Я вздрагиваю – в дверь снова стучат, на этот раз громче. На пороге Фредди, всклокоченный, с перекошенным лицом. Ему с трудом удается выговорить:

– Скорее, Мэрилин пропала!

Я срываюсь с места. Мы поднимаем на поиски соседей, друзей. Проверяем все улицы и переулки Олимпии, знакомые и незнакомые кварталы. Сатиры, херувимы, кентавры вместе с нами обыскивают кусты, разросшиеся вокруг статуй и памятников.

– Мэрилин! Мэрилин!

Меня душит то же самое чувство, какое я испытывал в прошлой жизни, когда видел объявления о пропавших детях. На фотографиях, обработанных компьютером, мальчики и девочки всегда выглядели старше своих лет. Под снимком – телефон родителей. По радио и телевидению похитителей умоляли выйти на связь. Но никто и никогда больше не видел этих детей. Плакаты на стенах выцветали, проходило время, и о детях забывали.

– Мэрилин! Мэрилин!

Мы прочесываем город. Я останавливаюсь у большой яблони на главной площади, когда передо мной появляется едва заметное существо. Это маленькая химера, которую я называю сморкмухой. Девушка-бабочка двадцати сантиметров ростом нервно взмахивает длинными синими крыльями. Снова и снова пытается что-то объяснить жестами. Она хочет, чтобы я шел за ней, тянет меня в сторону северных садов. В огромных, украшенных скульптурами фонтанах журчат медно-красные воды.

– Ты знаешь, где Мэрилин?

Сморкмуха летит зигзагами. Я иду за ней. Странное маленькое существо, одно из первых, кого я встретил на Эдеме. Надо будет все-таки разобраться, что же связывает меня с этой принцессой-бабочкой.

Мы идем садами все дальше и дальше. И вдруг я замечаю сандалию в зарослях гладиолусов. Дальше – женская нога, тело, сжатая в кулак рука, поднятая к небу. Стоны Мэрилин больше похожи на рев раненого животного, чем на человеческий крик.

Я падаю на колени, раздвигаю цветы и отшатываюсь при виде чудовищной дымящейся раны, разворотившей ей живот. Сколько же раз будет погибать эта душа?

Вокруг пустынно. Никого, кроме сморкмухи и меня. Я хватаю сухую ветку и поджигаю ее вспышкой из анкха. Мне нужен факел. Освещенное лицо самой знаменитой актрисы мира потрясает меня. Лишь бы только не было слишком поздно! Я зову на помощь.

– Она здесь! Сюда! Все сюда!

Я размахиваю пылающей веткой. Актриса открывает глаза, она еще жива. Мэрилин видит меня и шепчет:

– Мишель…

– Мы спасем тебя. Не волнуйся, – говорю я.

Мне не хватает смелости смотреть на ее ужасную рану. Она что-то бормочет, улыбаясь через силу.

– Любовь – как шпага, юмор – как щит.

– Кто это сделал?

Она хватает мою руку, сжимает ее.

– Это… это богоубийца.

– Конечно, богоубийца. Но кто он?

– Это… это…

Она останавливается, смотрит на меня широко открытыми глазами. И на последнем вздохе шепчет:

– Это Ль…

Ее взгляд меркнет, рука разжимается и падает, речь обрывается.

Вокруг уже собралась толпа. Фредди тоже здесь. Он сжимает в объятиях труп любимой.

– Н-Е-Е-Е-Е-Е-Т!!!

В его руках Мэрилин поникла, словно тряпичная кукла.

– Она успела назвать убийцу? – спрашивает Рауль.

– Она сказала только «это… это…», и еще мне кажется, но я не уверен, что она сказала «ль» или «эль».

– Как Бернар Палисси. Он тоже сказал только «Это ль…», – замечает Мата Хари.

Рауль вздыхает.

– «Это» может означать все, что угодно. «Это» дьявол, «это» бог войны, это может быть даже женщина.

– «Эль» – одно из имен Бога на иврите, – говорит Жорж Мельес.

– Может быть, она хотела сказать «это летает»? – высказывает предположение Сара Бернар.

Странно, но гибель Мэрилин уже не волнует меня. Может быть, потеряв своего наставника Эдмонда Уэллса, я смирился с мыслью, что все мы, один за другим, будем убиты? «Ничто не вечно здесь…»

– Обратный отсчет: 84 – 1 = 83. Осталось только 83 ученика. Кто следующий?

Это говорит Жозеф Прудон. Мы не обращаем на него внимания.

– Нужно понять, что было общего между жертвами, – предлагает Мата Хари.

– Очень просто, – заявляет Рауль. – Убивают только лучших учеников. Беатрис и Мэрилин входили в тройку лучших, когда на них напали.

– Кому выгодно убивать лучших?

– Худшим, – тут же отвечает Сара Бернар, указывая на французского анархиста, который удаляется с совершенно безразличным видом.

Мне вспомнился один класс в лицее, когда я еще был смертным и жил в своей последней телесной оболочке на «Земле-1». Самым слабым ученикам доставляло удовольствие травить тех, кто учился лучше. Они изолировали их от остального класса и нападали. Учителя не осмеливались вмешиваться, боясь, что хулиганы в отместку проткнут шины их машин или нападут на них самих. Они даже ставили хорошие оценки членам банды. Это была «власть разрушения». Все предпочитали уступить, лишь бы их не трогали.

– Это также может быть выгодно сильному ученику, который хочет во что бы то ни стало вырваться вперед и обойти других, – снова подает голос Мата Хари. – Он убивает тех, кто мешает ему совершить финальный рывок.

– У кого сейчас лучшие оценки?

Мата Хари вспоминает, кого наградили на последнем занятии.

– Лидирует Клеман Адер, за ним я ex-aequo[7] и…

– Прудон, – подсказывает Рауль.

Имя анархиста не выходит у нас из головы. Он был так невозмутим, так холодно бросил: «Обратный отсчет…»

– Нет, считать виновным Прудона слишком просто, – возражает Жорж Мельес. – Он может устранить соперников в игре, зачем ему рисковать, убивая вне ее?

Шум крыльев заставляет нас посмотреть вверх. Афина, прилетевшая на крылатом коне, приземляется, спрыгивает на землю, и вот уже ее сова кружит над нами. Мы молчим. Богиня справедливости говорит громко и решительно.

– Богоубийца снова бросил нам вызов, и гнев богов велик, – вещает она.

Она подходит к трупу. Уже появились кентавры. Они отталкивают Фредди, который сжимает в объятиях тело возлюбленной, забирают Мэрилин Монро, кладут ее на носилки и набрасывают сверху покрывало.

– Мы считаем, что держать мир на плечах вместо Атланта – слишком легкое наказание для убийцы, который находится среди вас. Ведь Атлант в конце концов привык к этому. Есть более суровая кара. Я долго думала и нашла. Виновный понесет то же наказание, что и Сизиф. Он будет вечно катить камень на вершину горы.

В толпе раздался ропот.

Помнится, нацисты, вооружившись подобной идеей, изобрели пытку бесполезным трудом. В концентрационных лагерях они заставляли людей бесцельно катать по кругу огромные бетонные блоки или перетаскивать с места на место груды камней. Любой, даже самый тяжелый труд, можно вынести, если он осмыслен. Но если он подавляет разум…

– У вас будет возможность яснее представить себе, что это за наказание. Вы сами все увидите. Основной курс закончен, остались факультативы. Один из них ведет как раз Сизиф.

Богиня вскакивает на Пегаса и возвращается на вершину Олимпа. Рядом со мной стоит Фредди, только что потерявший свою звезду-возлюбленную. Он раздавлен горем, с трудом стоит на ногах. Мы поддерживаем его под руки.

– Будь уверен, – шепчет Рауль, – мы найдем ее.

Раввин не отвечает. Мой друг объясняет, что в эту минуту актриса уже наверняка превратилась в химеру. Но, даже став лирохвостом, единорогом или сиреной, она все равно осталась на острове. В соответствии с принципом, который открыл Антуан Лавуазье, «ничто не исчезает бесследно, ничто не возникает ниоткуда, все лишь переходит в иное состояние».

8. ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: ТОЧКА ЗРЕНИЯ

Если на всю историю человечества отвести одну неделю, то день будет равен 660 миллионам лет.