Джоанн Харрис - Кошка, шляпа и кусок веревки (сборник) Страница 4

— Значит, ты хочешь, чтобы перекаты принадлежали только тебе? — спросила я, все еще смеясь. — Давай тогда заключим сделку, парень. Посмотрим, кто из нас круче. И пусть решает сама река.

Они так и уставились на меня — Мартышка испуганно, Голливудский Красавчик со смехом, и только Усач был по-прежнему спокоен и серьезен.

— Что ты хочешь этим сказать? — наконец спросил он.

— Я хочу сказать, что вызываю тебя на поединок! — заявила я. — Банда Усача против банды Нгок. Победитель получает перекаты и место у «Les Rapides». Побежденный возвращается к Папе Плезансу.

Мартышка нервно хихикнул.

— Ты что, рехнулась?

— Может, и рехнулась, только плаваю я не хуже крокодила.

Усач нахмурился. Обычно он немногословен, но если уж что скажет, то все его слушают. Он ведь у нас Генерал и должен понимать, что ни один настоящий генерал никогда от предложенного поединка не откажется. Один раз откажись, и подумают, что ты трусишь. Два раза откажешься, и никто тебе больше подчиняться не будет. А уж если три — все, ты покойник.

— Какое состязание ты предлагаешь?

— Серьезное, — сразу ответила я. — Омут в Большой Впадине.

Усач долго молчал, потом кивнул и бросил:

— О’кей. — И, не глядя на меня, повернулся и пошел куда-то вверх по течению, в сторону «Les Rapides».

Стоя на берегу бухточки для купанья, я думала о том, что сегодня Впадина кажется еще более темной, страшной и далекой, чем прежде. Река вздулась после дождей, прошедших на прошлой неделе; течение стремительно уносило вдаль широкие полосы водяного гиацинта; вода пахла чем-то кислым; самое большее через месяц должны были начаться затяжные муссонные дожди. В муссон перекаты становятся слишком опасными; тогда там даже очень хорошему пловцу не сдюжить. В сезон дождей даже крокодилы, случается, гибнут, если их занесет в грохочущий по камням поток. Сейчас, правда, настоящие дожди еще не начались, но до них уже рукой подать. Мне стало не по себе, но я все же направилась к нашему обычному месту встречи под верандой ресторана — в такую рань там, естественно, никого не было, но официант уже накрывал столы в тени большого мангового дерева, а из открытых дверей кухни вкусно пахло чем-то жареным.

— Ты уверена? — спросил Усач, в упор посмотрев на меня. Сам он выглядел совершенно спокойным, но мне показалось, что он вспотел; может, от жары, а может, и от чего-то другого. Мартышка стоял с ним рядом, держа под мышкой свой резиновый круг, и от возбуждения так таращил глаза, что были видны белки.

— Что, страшно стало? — поддразнила я Усача.

Он лишь молча пожал плечами, словно желая сказать, что плыть до омута в Большой Впадине очень далеко, однако его это вовсе не пугает, хотя это самое опасное место на ближних порогах, да и река здесь разливается прямо-таки невероятно широко.

— Ну, хорошо, — сказала я, и мы снова посмотрели друг на друга.

— Ты плыви первая.

— Нет, ты!

Лицо Усача было точно вырезано из дерева — такое же застывшее и темное; и по нему ничего нельзя было прочесть.

— О’кей. Тогда поплывем вместе.

— Нет, парень, — растерянно сказал Голливудский Красавчик. — Это слишком рискованно! — Вообще-то он был прав: плыть на такое расстояние, да еще и пересекая стремнину, безопасней по очереди, в одиночку; при этом надо как можно точнее рассчитать и расстояние, и угол поворота, исходя из собственных возможностей, потому что отклонишься хоть на дюйм не в ту сторону и запросто можешь погибнуть — либо в водоворот засосет, либо вдребезги расколошматит об острые подводные камни. А уж если два человека, плывущие рядом, невольно столкнутся друг с другом, точно плавучие травяные островки, да их еще и развернет при этом поперек течения, тогда все, обоим хана.

— Хорошо, — сказала я. — Поплывем вместе.

Даже если никому ничего ни доказывать, ни показывать не нужно, мы всегда тренируемся, прежде чем сделать длительный заплыв. Сперва пару раз сплаваем до Горки; затем один-два раза «крокодилом»; потом еще несколько разминочных прыжков в воду — глядишь, мы уже и готовы, можно до самой Глотки плыть. Но сегодня нам с Усачом было не до детских упражнений. Мартышка уселся на берегу, спрятав ноги в свой резиновый круг, и неотрывно глядел на нас; Голливудский Красавчик, сгорбившись, пристроился под арочной опорой веранды; а мы с Усачом тем временем внимательно изучали реку, время от времени швыряя туда разные предметы — пластиковую бутылку, кусок дерева — и пытаясь прикинуть скорость и направление течений, которые предстоит преодолеть, если мы хотим доплыть до Большой Впадины.

Никто из нас, разумеется, никаких пробных заплывов совершать не собирался. Оба опасались, что сдадут нервы и, таким образом, мы — хотя бы отчасти — продемонстрируем собственную слабость и страх. Но мне было совершенно ясно: без пробного заплыва шансы на успех определенно понижаются. По правилам нам бы следовало раз десять, по крайней мере, доплыть до Глотки и обратно, прежде чем предпринимать такую отчаянную попытку — плыть через три рукава до омута в Большой Впадине и дальше, на тот берег реки. Однако я и без того с трудом заставляла себя стоять на своем, и мне совсем не хотелось остужать жар моего гнева в реке, прежде чем придется совершить решающий заплыв.

Прошло еще минут двадцать, и я почувствовала, что гнев начинает остывать сам собой. А Усач все продолжал следить за рекой, пытаясь определить скорость ветра и воды, но время от времени быстро-быстро на меня поглядывал — видно, надеялся, что я первая дрогну. Я еще раз помолилась про себя своему божеству: «Прошу тебя, рыба-дьявол, дай мне скорость, мужество и удачу!» — и одарила Усача сияющей улыбкой. Не знаю, обманула ли его эта улыбка, но сама я в любом случае ждать больше не собиралась. Я встала, обвязала юбку вокруг ног и коротко спросила:

— Готов?

— Ты точно спятила! — сказал Мартышка с какой-то мрачной уверенностью. — Если река тебя не возьмет, так крокодилы сожрут!

— Крокодилы не любят мест, где течение слишком быстрое, — резко ответила я, глядя поверх головы Мартышки на далекий речной рукав, который сейчас и разглядеть-то можно было лишь с трудом. Где-то там, вдали, в мерцающей дымке, виднелась узкая блестящая полоска воды, отливающая золотом и, может быть, чуть более гладкая, чем остальная поверхность реки. Это было очень красиво; так же красиво, как красива блестящая спинка ядовитой змеи. Я еще подумала, что и «укусить» эта блестящая полоска может не хуже змеи.

— Ну что, готова? — спросил Усач, явно рассчитывая, что я откажусь от состязания — это по его глазам было видно.

— Я всегда готова, — сказала я, и мы оба отошли на несколько шагов, чтобы получше разбежаться. В три прыжка мы, почти касаясь друг друга локтями, подлетели к самому краю обрыва и, еще раз оттолкнувшись, прыгнули вниз. Я сразу пролетела значительно дальше и с громким плеском вошла в воду ногами вперед, чувствуя, как течение своим хвостом тянет меня прямиком к Глотке.

Оказавшись под водой, я сразу почувствовала силу придонных течений, куда более мощных, чем поверхностные, и, с силой работая ногами, вынырнула и осмотрелась. Усач был где-то поблизости, я это чувствовала, но пока что его не видела и даже не пыталась искать. Я изо всех сил рвалась вперед, на стремнину, точно от этого зависела вся моя жизнь. Ниже по течению скала Черепаха недоуменно пожимала над водой своим гигантским розовым плечом, и я, ориентируясь на нее и с силой отталкиваясь ногами, рванула в сторону Глотки, прекрасно понимая, что, если выплыву с неправильной стороны от Черепахи, если промахнусь мимо входа в проток, меня затащит в путаницу омутов и острых подводных скал — если, конечно, река раньше не успеет раздавить меня, как протухшее яйцо.

За спиной и чуть левее, ближе к протоку, я услышала сопение Усача, яростно сопротивлявшегося могучему течению. Он был гораздо сильнее меня, но и куда тяжелее; а я, подняв ноги повыше, чтобы их не затягивало придонным течением, плыла вперед, легкая, как кувшинка. Друг другу мы не говорили ни слова; рот, нос да и глаза тоже то и дело заливало водой, а думать я могла только о том проходе между скал, по которому меня несло течение, норовя развернуть и утопить; я хватала ртом воздух, видя, что Черепаха все ближе, и все ближе становились страшные воронки, что прятались по обе стороны от нее.

Бум-бум-бум — течение заставило меня собственным телом пересчитать округлые верхушки скал, едва прикрытые водой и напоминавшие позвонки на спине невероятно худого человека. Я проплыла точно над ними, теряя скорость и задыхаясь, и увидела прямо над собой громаду Черепахи; по одну ее сторону, ближе к берегу, в широкой излучине рукава, река спокойно несла свои воды к Глотке, а по другую начиналась практически неизведанная территория с жуткими омутами и перекатами. Набрав в грудь побольше воздуха, я крепко обхватила себя руками и с силой оттолкнулась ногами от Черепахи как раз в тот момент, когда река собралась очередным толчком попросту швырнуть меня о скалу. Но мои сильные длинные ноги выручили меня и на этот раз, и я ринулась навстречу неведомому. В этом протоке течение было еще более мощным; река старалась всосать меня в себя, тянула за ноги рывками то горячих, то холодных придонных течений, била об острые подводные скалы, которых здесь оказалось ужасно много, и я понятия не имела, как их обогнуть, потому что плыла по этому коридору впервые; я больно стукалась о них, обдирая кожу на ступнях и лодыжках, а один особенно острый выступ разорвал мне всю внутреннюю сторону ноги от подъема до колена.