Уорис Дири - Цветок пустыни Страница 4

Жизнь человека, и та измеряется количеством верблюдов. Сто верблюдов — выкуп за убийство. Род убийцы должен отдать сто верблюдов семье убитого, а иначе род потерпевшего обрушит на убийцу свою месть. Верблюдами платят и выкуп за невесту. Но и жили-то мы только благодаря верблюдам. Никакое другое домашнее животное не приспособлено в такой мере к жизни в пустыне. Верблюд обычно пьет раз в неделю, но может обходиться без воды целый месяц. И все же верблюдица продолжает давать молоко, которым мы утоляем и голод, и жажду, — незаменимое качество, когда находишься далеко от источника воды. Даже в самую сильную жару верблюд сохраняет запасы жидкости и выживает. Кормится он колючим кустарником, произрастающим на наших засушливых землях, а трава, таким образом, достается остальному скоту.

Мы держали верблюдов и для того, чтобы передвигаться по пустыне, переносить наши скудные пожитки, расплачиваться с долгами. В других странах можно сесть в автомобиль и ехать, а здесь единственное средство передвижения, не считая собственных ног, — это верблюды.

Характером верблюд очень похож на лошадь: у него возникает сильная привязанность к хозяину, и он станет делать для хозяина то, чего никогда не сделает ни для кого другого. Мужчины укрощают молодых верблюдов — что весьма опасно — и приучают их нести седло и ходить в караване. С ними важно вести себя твердо: верблюд, почувствовав нерешительного наездника, сбросит его, а то и лягнет.

Наша семья, как и многие другие сомалийцы, вела патриархальную жизнь скотоводов. Нам приходилось ежедневно бороться за выживание, однако большие стада верблюдов, коров, овец и коз позволяли нам считаться людьми зажиточными — по меркам моей родины. В соответствии с традицией мои братья пасли верблюдов и крупный рогатый скот, а мы с сестрами — мелкий.

Как и все кочевники, мы постоянно находились в пути, задерживаясь на одном месте недели три-четыре, не больше. Эти постоянные передвижения были вызваны необходимостью ухаживать за скотом: нам приходилось искать новые пастбища и источники воды, а в засушливом сомалийском климате не так-то легко удовлетворить эти жизненные потребности.

Домом нам служила сплетенная из травы хижина. Ее можно было перевозить с места на место, и она выполняла роль шатра. Мы сооружали из веток каркас, мама плела из травы циновки, а мы укладывали их на согнутые жерди, и получался купол диаметром чуть меньше двух метров. Когда приходило время сниматься со стоянки, мы разбирали хижину и грузили связки жердей и циновок вместе с прочим скарбом на спины верблюдов. Эти животные невероятно сильны, на них ехали еще младенцы и малыши, а остальные шли рядом, направляя животных к следующей стоянке. Когда мы находили участок, где хватало воды и травы для выпаса, то снова разбивали лагерь.

Хижина служила убежищем для малышей, источником тени для всех в полуденное время и хранилищем свежего молока. По ночам старшие дети спали на одной циновке под открытым небом, прижавшись друг к другу. После захода солнца в пустыне холодно, а у нас не хватало одеял на каждого, да и одежда была скудной, вот и приходилось согревать друг друга собственным теплом. Отец спал чуть поодаль от всех — часовой и защитник семьи.

Утром мы поднимались с первыми лучами солнца. Прежде всего нужно было пойти к загонам, где мы держали коров и коз, и подоить их. Где бы мы ни оказались, мы обязательно срубали молодые деревца, чтобы соорудить загоны для скота и не дать ему разбрестись ночью. Телят и козлят держали в загонах отдельно от матерей, чтобы они не высасывали все молоко. Я должна была доить коров, но так, чтобы и телятам хватало. Часть свежего молока шла на приготовление сливочного масла. Когда я заканчивала дойку, в эту часть загона впускали покормиться телят.

Потом мы завтракали верблюжьим молоком. Оно питательнее молока других животных, потому что содержит витамин С. Наши края очень засушливые, там не хватает воды, чтобы выращивать зерновые культуры, так что ни хлеба, ни овощей у нас не было. Время от времени мы выслеживали бородавочников — больших диких африканских свиней — и шли за ними. Бородавочники вынюхивали съедобные корнеплоды, выкапывали их копытами и рылом и начинали пир. Наша семья урывала и себе долю, пополняя тем самым свое меню.

Забой животных на мясо считался расточительством, и прибегали к нему лишь в исключительных случаях, когда не было другого выхода, или же по большим праздникам — например, на свадьбу. Скот был слишком ценным для нас, чтобы забивать его на мясо; мы разводили его ради молока и обмена на необходимые товары. А для поддержания жизни мы питались лишь верблюжьим молоком: по утрам на завтрак и по вечерам на ужин. Иной раз на всех не хватало. В таких случаях сначала кормили самых маленьких, потом детей постарше и так далее. Моя мама никогда не брала ни крошки, пока не поели все остальные. Если честно, я вообще никогда не видела, чтобы мама что-то ела, хотя и понимаю, что когда-нибудь она должна же была есть. Но если вечером совсем нечем было поужинать — подумаешь, дела большие! Что в этом особенного? Не из-за чего хныкать. Совсем маленькие, конечно, могли плакать, но те, кто постарше, уже знали, как надо себя вести, и молча ложились спать. Мы старались не унывать, вести себя спокойно, и тогда завтра, с Божьей помощью, станет лучше. Иншалла, то есть так будет, «если Аллаху это угодно» — такая у нас философия. Мы знали, что наша жизнь зависит от сил природы, а те во власти Аллаха, не в нашей.

Большой радостью для нас — все равно что в других странах праздничный обед — было, когда отец привез домой целый мешок риса. Кроме того, иногда мы ели масло. Его сбивали, долго встряхивая коровье молоко в сплетенной матерью корзине. Иной раз удавалось выменять козу на зерно, выращенное в более влажных районах Сомали. Мы размалывали его и готовили кашу или вешали над костром котелок и засыпали туда зерно. Если поблизости оказывались другие семьи, мы делились всем друг с другом. Если у кого-нибудь находилось что-то съедобное — финики, корнеплоды, а то и мясо забитого животного, из этого готовили обед и делили на всех поровну. И еще мы все вместе радовались: пусть чаще мы были оторваны от мира, кочуя с одной-двумя другими семьями, мы все же чувствовали себя частью большого племени. Ну а если подходить к делу с сугубо практической стороны, то у нас ведь не было холодильников, так что мясо и вообще все свежие продукты необходимо было потреблять сразу же.

По утрам, сразу после завтрака, наступало время выгонять скот из загонов. Когда мне исполнилось шесть лет, мне доверили выгонять в пустыню на выпас отару овец и стадо коз — голов шестьдесят-семьдесят. Я брала длинную палку и в полном одиночестве гнала их, напевая нехитрую песенку. Если кто-то отбивался от стада, я тут же возвращала его на место. Животные шли за мной охотно, они знали: раз их выпустили из загона — значит, пора кормиться. Главное было выйти как можно раньше, тогда можно найти место получше, где и вода есть, и травы больше. Всякий раз я первым делом старалась отыскать воду, чтобы успеть раньше других пастухов, иначе их скот быстро выпил бы то немногое, что удается найти в пустыне. К тому же в разгар дня земля становится такой сухой, что она впитывает все до последней капли. Я старалась, чтобы мои козочки и овечки напились как следует, ведь следующий источник, возможно, найдется через неделю. А может, и через две. Или через три — кто знает? Когда приходила засуха, печальнее всего было смотреть, как погибает скот. В поисках воды с каждым днем приходилось забираться все дальше и дальше. Стадо пыталось добраться туда, но наступал момент, когда животные уже не могли идти. А когда они в изнеможении падают на землю, ты необычайно остро ощущаешь свою беспомощность — знаешь, что им настал конец, а поделать ничего не можешь.

Пастбища в Сомали никому не принадлежат, поэтому я была вольна проявить смекалку и найти такое место, где моим козочкам и овечкам хватит зелени. Мои природные инстинкты обострялись в поисках признаков дождя, и я внимательно оглядывала небо, высматривая тучки. Другие органы чувств тоже включались: предсказать дождь может и особенный запах или дуновение ветра.

Пока стадо паслось, я следила за хищниками, которых в Африке хватает. Бывало, гиены подкрадывались незаметно и хватали отбившегося от стада козленка или ягненка. Приходилось опасаться и львов, и диких собак: они же охотятся стаями, а я одна.

Глядя на небо, я старательно высчитывала, насколько далеко можно зайти, чтобы успеть вернуться до наступления темноты. Не раз я ошибалась, тогда-то и начинались неприятности. Спотыкаясь в темноте, я искала дорогу домой, и вот тут нападали гиены: они же знали, что их не видно. Стоило отогнать одну, как за моей спиной появлялась другая. И пока я отгоняла эту, с другой стороны подбегала еще одна. С гиенами труднее всего, они настырные, ни за что не отвяжутся, пока не добьются своего. Каждый вечер, возвратившись домой и загнав своих овец и коз, я несколько раз пересчитывала их — все ли на месте? Однажды я вернулась и, пересчитывая коз, увидела, что одной недостает. Я сосчитала снова. И еще раз. И вдруг поняла, что не вижу Билли. Я лихорадочно пробиралась среди коз, отыскивая его. Потом побежала к маме с криком: