Виктор Пелевин - Зал поющих кариатид Страница 4

В первую поездку все нервничали. Особенно мрачной казалась Кима.

– Чего-то у меня нехорошее предчувствие, – сказала она, когда автобус тронулся. – По-моему, мы лоханулись. Это какая-то хрень, а не серьезный проект.

– Почему? – спросила Ася.

– Да хотя бы эта табличка за стеклом, – сказала Кима. – «Семиотические знаки». Уже напрячься можно. Семиотика – наука о знаковых системах, мы ее в университете проходили. Если на русский перевести, выйдет «знаковые знаки». Это ведь любому образованному человеку смешно станет.

– Угу, – буркнула Ася, у которой тоже было плохое настроение. – Что, лучше бы там написали «блядские проститутки»?

Лена поморщилась.

– Мы не проститутки, – сказала она. – Мы все-таки скорее гейши. Поем. Декламируем.

– Типа не лавка с дыркой, – сказала Ася, – а еще и наушники с фонограммой. Поэтому прайс другой.

Кима подняла палец.

– Хорошо, что напомнили. Вчера звонил референт дяди Пети, велел составить списки песен, чтоб они подготовили озвучку. В смысле, сопровождение – под фанеру нам петь не дадут. Сказал, от двадцати до тридцати номеров, больше не надо. По дороге как раз успеем.

У водителя нашелся еженедельник, из которого он разрешил вырвать несколько чистых страниц. Было поразительно, что «Колеса Любви» оказались в программе у всех.

– Сделаем отдельный номер, – предложила Вера. – Разобьем на голоса.

Лена предусмотрительно взяла с собой распечатанный репертуар, заготовленный еще к кастингу, поэтому ей не надо было ничего писать. Можно было расслабиться.

Она взяла у шофера зачитанный журнал «Женихи России». В него был вставлен другой журнал, совсем истрепанный и тонкий, под названием «Контркультура» – непонятно было, то ли это отдельное издание, то ли просто вкладка. «Контркультура», напечатанная на плохой газетной бумаге, выглядела очень несолидно и даже убого, но Вера объяснила, что так сделано специально.

– Контркультура же, – сказала она, словно это слово объясняло все.

– А что это такое? – спросила Лена.

– Это когда с неприличными словами и на дешевой бумаге, – объяснила Вера, – чтобы можно было обсирать глянец. Сегодня самая писечка.

Ася нахмурилась.

– Неправильно, – сказала она, – не обязательно на дешевой бумаге, бывает и на дорогой. Контркультура – это... – Она на секунду запнулась, словно вспоминая услышанную где-то фразу. – Это эстетика антибуржуазного бунта, экспроприированная правящей элитой, вот.

– А как можно экспроприировать эстетику? – спросила Вера.

– Да запросто, – ответила Ася. – Теперь все бунтари, у кого пиар-менеджер грамотный. Любая свинья из телевизора говорит, что за ней ФСБ охотится, только найти никак не могут... Вы че, я считаю, у нас вообще не должно быть никаких комплексов из-за работы. Потому что проститутки сейчас все, даже воздух. Раз он радиоволны через себя пропускает.

– Ты как-то эмоционально все воспринимаешь, через сердце, – сказала Кима. – Тебя так надолго не хватит. И потом, контркультура – это другое.

– Что? – спросила Ася.

– Просто рыночная ниша, – пожала плечами Кима. – И не только у нас, а во всем мире. По-английски пишется «counterculture». «Counter» – прилавок. Контркультура – это любой товар, который собираются круто продать и кладут на прилавок у самой кассы. Лен, ты че молчишь?

– Читаю, – ответила Лена. – Непонятно, почему у них мат через многоточия, если они бунтуют.

– А чтоб аудитория шире была.

– Ага... А вот тут пишут – «яркий интеллектуал, экспериментирующий в зоне массового мейнстрима...» Это тоже контркультура?

– Нет, – сказала Ася. – Это один Абраша капусту рубит, а другой его пиарит.

Больше Лена не задавала вопросов, но все-таки ей стало интересно, что такое эта контркультура, поэтому она решила проглядеть вкладку полностью.

Вполуха слушая девчонок, она прочла главный материал – рейтинг «100 Самых Дорогих Б...дей Москвы с Телефоном и Адресом», а затем и комментарий к нему (комментатор вопрошал, по какой причине – внезапного нравственного преображения или временного упадка в делах – в списке отсутствует ведущий ток-шоу «Шапки Прочь!» Дроздовец), наморщилась на странную рекламу («Устали от городской суеты и шума? Две минуты, и вы в сосновом лесу! Бельевые веревки фабрики „Раздолье“), полистала статью о шансонье Шнуркове („Почему из всех борцов с диктатурой манагера именно этот продвинутый чегевара, знакомый многим состоятельным господам по искрометным песням на закрытых корпоративах, первым пустил о себе слух, что нехило поднимает на рингтонах? Да потому, что понял: в наши дни это единственный путь к тому, чтобы его рингтон действительно зазвучал на твоем iPhone 3G, дорогой манагер“), затем интервью с самим Шнурковым („автор песен „На...ри в П...ду“ и „Х...й в Г...не“ размышляет о тенденциях и метаморфозах новейшего российского кинематографа“), а потом – наверно, от утомительного контркультурного мата – почувствовала тоску и одиночество, закрыла мятежную вкладку и погрузилась в спокойный глянцевый омут „Женихов России“.

И сразу наткнулась на большую статью под названием «Последний русский мачо».

Она была посвящена олигарху Ботвинику, которого в ней называли «женихом России №1». Лена ввинтилась взглядом в фотографию круглого крепыша с неестественным румянцем во все щеки – словно пытаясь просверлить в глянце прорубь и выудить из-под нее какой-то секретный код.

– Могла бы полюбить такого? – спросила Ася, заглянув в журнал.

– Почему нет, – ответила Лена. – В любом человеке можно найти что-то хорошее. А когда у человека несколько миллиардов долларов, этого хорошего можно найти очень много. Надо только поискать.

Кима встала с места, чтобы поглядеть на фотографию.

– Попробуй с ним мысленно поговори, – сказала она. – Я читала, что человека можно притянуть к себе, глядя на его фотографию и говоря с ней. Только обещай ему что-то такое, чтобы ему тоже захотелось тебя увидеть. Потом он тебе обязательно встретится в жизни.

Лена иронично поблагодарила и стала читать.

В статье обнаружилось много интересного.

Вспоминали старый-престарый слух о том, что Ботвиник в девяностых набил морду Жан-Клоду Ван Дамму у дискотеки в Монте-Карло – и якобы ему долго нельзя было за границу, потому что его искал Интерпол. В это не особо верилось: старшая сестра Лены в те годы крутила любовь с ореховским бандитом, и Лена с детства знала, как трудно найти среди ореховских быков такого, который в свое время не набил морду Жан-Клоду Ван Дамму у дискотеки в Монте-Карло (многие с похабной ухмылкой давали понять, что этим дело не ограничилось). Если Интерпол и искал когда-то Ботвиника, то, конечно, за другое – но широкая растиражированность слуха, который не поленились откомментировать все серьезные политобозреватели («Запад получил еще один повод бессильно скрежетать зубами»), указывала на такие мощные бюджеты, что это было гораздо круче, чем действительно набить морду Жан-Клоду Ван Дамму.

На что косвенно намекала и сама статья. Среди иллюстраций имелась сделанная на пустынном пляже фотография олигарха, где была видна вытатуированная на его плече летучая мышь (этот фрагмент снимка воспроизводился рядом с сильным увеличением).

У мыши была темная история.

По одной версии, Ботвиник служил в десантных войсках (приводилась его фотография в форме, в обнимку с пацанами в голубых беретах возле входа в Парк Горького) – и там ему, по десантному обычаю, и вытатуировали этот символ. По другой, он просто самым первым из российских олигархов задумался о том, что впоследствии стали называть «пиаром», – и вложился в образ раньше всех остальных. Поэтому еще во времена залоговых аукционов статьи в «Коммерсанте» о его финансовых операциях назывались не иначе как «Высадилась Десантура». А мышь ему якобы вытатуировали позже, когда на «компромат.ру» появился слив, что он вообще не служил.

Такого же происхождения была и тема «русского мачизма» – автор статьи иронизировал, что по природе Ботвиник плохо подходил на эту роль, поскольку был порядочным интеллигентным человеком по маме и папе. Тем не менее, специальная команда культурологов, психологов и специалистов по нейролингвистическому программированию помогла ему добиться полной трансформации, попутно разработав по его заказу так называемый «криптоспик» – разговорную технику, внедрявшую в сознание собеседника специальные микрокоманды, сами по себе безвредные, но в контексте выверенной фразы образующие что-то вроде бинарного лингвистического оружия. Вместе с тщательно отработанной жестикуляцией эти команды действовали на подсознание так, что за несколько минут общения Ботвинику подчинялась воля любого носителя традиционной российской культуры.

Про «криптоспик» было известно мало. Считалось, что кроме эксплуатации традиционных культурных кодов он использует команды-мемы, выстроенные по принципам каббалы из буквенно-цифровых комбинаций, замаскированных под обыденную речь. Эта система психического воздействия оказалась ошеломляюще эффективной – настолько, что была засекречена и взята на вооружение главными технологами режима, многие из которых считали Ботвиника своим гуру.