Олег Рой - Улыбка черного кота Страница 4

Приняв душ в гостинице, закусив и переодевшись, они немедленно отправились в клинику. Тот же шофер доставил их к дверям огромного серого здания главной травматологической больницы Пекина.

В отделе реанимации, где лежали выжившие жертвы авиакатастрофы, было тихо и пустынно. В ярко освещенных, чистых больничных коридорах, которые мало чем отличаются друг от друга во всем мире, слышалась тихая речь и приглушенное жужжание приборов; специфический медицинский запах нес в своем китайском варианте лишь едва уловимую примесь каких-то восточных благовоний.

В поисках Антона им предстояло провести опознание двух выживших пассажиров — мужчин. Третий — молодой китаец — был в сознании, и о нем речи не шло.

Их провели в реанимационную палату, где стояла одна-единственная кровать. На ней лежал очень полный мужчина средних лет европейского вида. Его короткое пухлое тело было опутано проводами и прикрыто простыней, часть лица скрывала повязка. Человек тяжело дышал, но явно был без сознания. По очертаниям крупной рыхлой фигуры, по широким, незакрытым простыней ступням и короткопалым рукам, покрытым седыми волосками, Светлана с Сергеем мгновенно поняли, что этот человек никак не может быть тем, кого они ищут. По возрасту он годился бы Антону в отцы.

У второй двери Светлана замерла и перекрестилась. Она испытывала сейчас настоящий ужас — единственное чувство из обуревавшей ее эмоциональной стихии, которое она могла бы назвать точным словом.

Перед ними в противоожоговой камере в глубоком забытьи лежал молодой мужчина. Голова, шея, уши были густо покрыты белой мазью. Толстый слой специального средства скрывал черты лица, человек был словно в маске. Глаза оказались плотно закрыты, ресницы опалены, и лишь выходящие из носа и рта трубки свидетельствовали, что в нем еще теплится жизнь.

По росту и по общему очертанию тела он напоминал Антона. Обгоревшая кожа на груди и ногах была покрыта салфетками с мазями различных цветов, и Светлана сквозь застилавшие глаза слезы — даже ее достаточно черствая душа поняла, какие страдания испытывает этот человек, — сумела разглядеть что-то вроде оранжевой облепихи, белоснежную медицинскую присыпку, обгоревшее коричневое мясо, прозрачные водянистые пузыри…

Заметив, как русская женщина покачнулась, стоявший рядом китайский врач решил ей помочь. Он внимательно посмотрел на Светлану и спросил через переводчика в белом халате, были ли у Антона Житкевича какие-нибудь особые приметы. Она отрицательно покачала головой с непоколебимой и искренней уверенностью. Ни больших родимых пятен, ни бородавок, ни шрамов — кому ж это и знать, как не родной жене! Правда, у Антона были очень изящные, хрупкие, словно у женщины, ступни ног и ладони, но все эти части тела оказались в послеожоговых отеках, по ним ничего не определишь.

— Мы хотели бы задать вам конкретный, прямой вопрос, — медленно произнес медик, и переводчик, старательно подбирая русские слова, выполнил свою работу. — Думаю, все ваши сомнения сейчас рассеются. Скажите, у вашего мужа были татуировки?

Светлана недоуменно и с каким-то облегчением замотала головой. Ее слезы высохли.

— Да бог с вами! Муж никогда не стал бы заниматься подобными глупостями. Он относился ко всем этим молодежным приколам с пренебрежением, был противником всякого украшательства и абсолютно не интересовался модой. Он — солидный человек, ученый, исследователь, а не какой-нибудь там рокер-музыкант.

— Тогда взгляните сюда, — и две хорошенькие сестрички милосердия, похожие друг на друга как две капли воды, по знаку медика быстро приоткрыли камеру и очень бережно, за одно плечо приподняли больного так, будто хотели положить его на бок. Со спины этого человека, чудом не тронутой огнем, им улыбалась морда лукавого и хитрого кота.

«Вот чертяка! Неужто выжил?!» — почти беззвучно, одними губами прямо-таки ахнул Сергей.

Если бы Светлана в этот миг посмотрела на него, то, вероятно, по его мимике догадалась бы о смысле так и не произнесенной вслух фразы. Но жена Антона не могла оторвать глаз от больного, а китайский врач, внимательно наблюдавший за ними обоими, не знал русского языка и не мог понять того, что прошептал сейчас посетитель из России.

Светлана же с неподдельным изумлением смотрела на татуировку. «Надо же, как мастерски выполнена, как ловко нарисована!» — с невольным восхищением отметила она. Да, это был настоящий шедевр! Вероятно, от любого движения мускулов, от малейшего поворота спины морда кота должна была менять свое выражение: двигаться, подмигивать, словно живая… Однако, опомнившись, она разочарованно развела руками, и медсестры, осторожно опустив больного, снова закрыли камеру.

Теперь все сомнения Светланы окончательно улетучились. Этот человек, отдаленно похожий на Антона Житкевича, никак не мог быть ее мужем. Ясно как белый день, даже и обсуждать нечего. И она решительно вышла из палаты.

А Сергей, все это время молча находившийся рядом с ней и почти потерявший дар речи от происходящего, еще на несколько минут задержался у барокамеры. Он не мог понять, почему так внимательно и тревожно смотрит на него китайский врач, но предпочел не выдавать своего знания языка и не промолвил ни слова.

Не в силах оторвать взгляд от умирающего, Сергей точно прощался с чем-то большим, нежели то, чем всегда был для него Антон Житкевич. — Может быть, с молодостью, дружбой, верой в собственную порядочность. «В конце концов, — подумал он, словно бы оправдывая свой поступок, — шансов выжить практически никаких, разве что чудо… А где его взять, это чудо?… А продлевать агонию… зачем?!» И, наконец, круто повернувшись на каблуках, он навсегда покинул эту комнату.

Внизу, в регистратуре, полицейский оформил протокол опознания. Светлана уверенно подтвердила, что оба пострадавших в авиакатастрофе ей абсолютно не знакомы.

Через два дня им выдали маленький цинковый ящик с останками, которые принадлежали кому-то из пассажиров злополучного рейса. Понятно было, что это фрагмент общей могилы, однако ничего другого китайские власти предложить не могли. И они повезли цинковую капсулу в Россию.

По дороге в аэропорт Светлана плакала, ей стало страшно в чужой стране и отчего-то очень жалко себя. Мелькавшие за окнами машины, трепавшиеся на ветру кумачовые полотнища, огромные иероглифические надписи и чистые улицы Пекина теперь оставляли ее совершенно равнодушной, даже отчасти пугали. Она покидала страну, чувствуя непонятное отвращение к ее чуждой прелести и загадочной красоте. Люди и сам дух Азии казались ей враждебными и коварными.

Отец Антона, Николай Васильевич Житкевич, настоял, чтобы сына захоронили рядом с могилой матери, в ее ограде, на Кунцевском кладбище. Через год здесь был поставлен памятник — общий для матери и сына. А приходили сюда лишь те, кому была по-прежнему дорога память об Антоне, кто тосковал по нему и помнил его живым — отец, сын Костик и Настенька.

Глава 3

Я вижу их точно сквозь дымку времени — Антона, Сергея, Светлану… Могу признаться: я хорошо знал их, они были моими друзьями, я учился в одном классе с теми, о ком сейчас пишу. И вот, рассказывая о том, что с ними произошло, невольно думаю о нереальности этой истории. Слишком много странного и жестокого произошло с ними. Слишком сильно изменились они сами в своих удачах и падениях, свершениях и потерях… Но если вам вдруг покажется, что и вы узнаете этих людей в их бледных силуэтах, прошу вас, не торопитесь с выводами. Как заранее предупреждают современные англоязычные авторы: аллюзии запрещены. Поверьте мне, тех, о ком я решил вам рассказать, вы не могли знать. Это мои воспоминания, мои друзья, а вы с ними никогда не встречались…

Стоит мне закрыть глаза, и я вижу ее, Светлану, — то легкую и пугливую лань с большими глазами, а то — гибкую опасную кошечку. Она с детства была такой — и разной, и похожей, но чаще напоминала красивого и опасного зверька. Мать Светланы работала обыкновенной закройщицей в ателье, маленькой служащей со всеми вытекающими отсюда последствиями: небольшим окладом, вечными долгами и унизительным «дотягиванием» от получки до получки. Женщина старалась изо всех сил, чтобы дочка выглядела не хуже других и ни в чем не нуждалась, только вот ее представления о хорошей жизни, как на беду, слишком уж сильно отличались от истинного положения вещей.

В те времена у нас на Арбате обеспеченные девочки вовсю щеголяли обновками из пресловутой «Березки», пользовались дорогой косметикой, привезенной родителями или кем-то из знакомых из-за рубежа, сходили с ума по модным дискам, которых не достать было ни за какие деньги, разве что за очень, очень большие… А потому, хотя мать Светы и работала сверхурочно, брала заказы на дом, перекраивала из старой одежды для дочери юбки, брюки, иногда даже пальто и куртки, все равно денег отчаянно не хватало. И острая их нехватка, при всей изобретательности, мастерстве и трудолюбии матери, сказывалась на девочке постоянно, и прежде всего на ее одежде.