Игорь Свинаренко - Записки одессита Страница 4

Перед первым моим уикендом на новой работе встал вопрос:

– В воскресенье кто хочет работать?

Все хотят, двойная же оплата. Уступили это право мне как самому бедному, которому деньги нужнее. Я продежурил на объекте 12 часов, мне заплатили 1200. Я сразу купил TV и VCR…

Однажды я там залез не в свое дело.

Работяги заканчивали армирование конструкции. Я подошел, заглянул в чертежи и говорю:

– У вас тут ошибка, нельзя заливать.

Работяги меня не послушали. Я же, когда пришел трак с бетоном, сказал, что запрещаю выгрузку. Они удивились. Я для них был никто, но формально считался их начальником.

– Зовите вашего резидент-инженера! – говорю. Приходит баба. Я говорю ей:

– Тут ошибка.

– Как ошибка? Вот рабочие чертежи, все правильно.

– Так в чертеже и ошибка!

Объясняю ей, что к чему, она задумывается, мы идем смотреть другие чертежи, проектные. Она наконец понимает, в чем дело, и говорит работягам:

– Все переделать! Только быстро, осталось двадцать пять минут, не успеете – бетон придется выкидывать. (По правилам он должен быть залит не позже чем через полтора часа после отгрузки с завода.)

Ребята кинулись работать, все четверо, а жара 102 градуса.

С тех пор отношение ко мне поменялось. Они сами прибегали:

– Егор, тебя все устраивает?

Потом я как-то увидел: на чертеже нет температурного шва, а он тут точно должен быть. Прихожу к старшему инженеру, негру:

– Шва нет!

– А его нет в рабочем чертеже. Идем с негром к супервайзеру:

– Ларри, будет время, глянь, тут шов должен быть.

– Хорошо…

На другой день Ларри говорит:

– Ты знаешь, вроде должен быть шов, но нигде нет на чертежах. Формально вроде все правильно. Но я вызвал проектировщиков.

На другой день приезжают два парня. Смотрели, смотрели… И говорят:

– Да, таки должен быть шов. И говорят арматурщикам:

– Ну что, все придется переделывать.

После этого никаких вопросов ко мне вообще не было. Я зажил. Купил новую машину, приличный костюм, богатый галстук.

Было интересно наблюдать за столкновением цивилизаций, которое всегда имеет место в эмиграции. Я увидел, что если человек прошел хорошую школу – на стройке, в аспирантуре – и если у него есть яйца, то на long run он выигрывает… Я увидел, что в Америке очень строгая иерархия, они говорят друг другу Пол и Уилл, но все четко понимают, кто есть кто. Если ты newcomer, тебе все будут помогать. Но как только они осознают, что ты – их потенциальный конкурент, включается другой механизм, основанный на самой низкой подлости: «Ну как же, этот человек займет мое место, значит, мои дети не пойдут в хороший колледж. . Я не куплю новую машину. Значит, я ущемлю интересы своих близких.

Кто мне дороже, этот чужак или мои родственники? Придавив его, я совершу моральный акт». И это там сплошь и рядом. Я там через многое прошел, я многое вытерпел от своего начальника, который обижался, что я умнее его… Я его подсидел в итоге.

Хотя мне все говорили: «Не связывайся с американцами, они тебя выкинут на улицу и будут выглядеть правыми». Я решил – буду такси водить, но меня хер кто заставит делать то, что я не хочу, особенно если я считаю, что прав. Мы ведь такие. Вот мы все любим Францию, но ее всю немцы взяли за 15 дней. А мы, такие неподмытые, легли в 22 километрах от Москвы, и хуй чё получилось у немцев.

Я пошел в рост. У меня было семь американских инженеров в подчинении, я редко бывал на объектах, – так, давал указания.

Я был в таком авторитете, что меня отмазали после того, как я по пьянке разбил новую казенную машину. Меня отмазали, хотя я сел за руль, выпив 21 рюмку водки! Авария случилась в 11 вечера, но мои начальники сказали, что это было служебное задание. После той аварии на все 24 казенные машины департамента подскочила страховка, но мне и слова никто не сказал.

И вот на волне этого успеха я прочитал в газете, что Эрнст Неизвестный собирается строить памятник зекам на Колыме. Я завелся: это ж вечная мерзлота, а я диссертацию защищал по бетонным работам на Севере! Я нашел телефон Эрнста в справочнике, позвонил ему, мы встретились, полетели в Магадан, слово за слово, и вот я живу в Москве, живу русской жизнью. Ха-ха, может, я тоже патриот? В каком-то смысле? Патриот в третьем поколении?

А еще же четвертое поколение подросло: моя дочка от первого брака без моей помощи перебралась в Штаты и работает там врачом. Недавно приезжала ко мне в Москву. Вроде как просто повидаться…

Песня о Родине (исповедь графомана)

Я очень быстро понял, что мне сказать нечего, – вот это самое главное. Горькое открытие, но уж лучше правда. Лучше трезво смотреть на жизнь. А с точки зрения техники – все было в порядке. Стихи у меня всегда были техничные, это я понимаю.

Вот, допустим, у меня была такая вещь «Внезапный снег в Железноводске». Допустим, так:

На тающей, на стынущейУпавшей белизнеЖелтком сгоревшим, сгинувшимГорчишником остынувшимНа синей простынеЗрачком косящим, прорубьюВ снегу прозревшей прорезьюТак внятен, горек, чистВнезапно с неба канувший,Как отзвук дальний – лист.

Там есть ляп, но он намеренный:

Горчичником остынувшимНа синей простыне.

Все в порядке тут с техникой.

Могу технику показать другую:

Той зимой в морозном дыме,В зазвеневшем Усть-Илиме,Отчеканенном червонным январем,Сквозным, каленым,Разметавшимся по склонам,Снежном, утонувшем, сонном,Ты мне вспомнилась…

Ну и т. д.

Значит, технику можно прихватить, но непонятно, откуда идет эта вещь, эта самая вещь…

На доске калиновой, червоннойНа кону горы крутопоклоннойВ тридорога снегом занесеннойВысоко занесся санный, сонныйПолуберег, полугород, конныйВ сбрую красных углей запряженный,В желтую мастику утопленныйИ в перегоревший сахар жженый…

Как бы понимаешь – вот такие есть вещи. Ты их можешь моделировать – но это для тех кому есть что сказать! А мне – нечего. Вот и все. И наоборот – есть люди, которые не могут писать, но они соображают очень сильно. В итоге я не смотрю на то, что я написал, как на большую высокую поэзию. За какие-то строки мне вообще стыдно… Я этим занимался в 22–23 года. В 21 год я начал. Вот она, поэзия; когда б вы знали, из какого сора… Я встречался с девушкой одной три с половиной года. Она не хотела давать, потому что считала, что до свадьбы не дают, и я с ней не спал. Я ее щупал, но не ебал. Вот! (Потом я женился – именно на ней. Значит, как это ни смешно, в итоге ее тактика сработала, она не зря не давала…)

Во время этих ухаживаний Бог послал мне женщину, первую, а это очень важно – какой была первая. Я помню, как я сидел и ждал ее, она должна была приехать, и все должно было случиться, так и вышло; я этот день запомнил навсегда: это было 15 ноября, когда я ее трахнул. Я дрожал как мальчик, комплексов было полно, я был мальчишка необразованный.

Я писал ей стихи, она была единственная, кому я писал.

Вот, например:

Как в старых романах и фильмах потертых,Сидишь на диване с гитаройИ пламенем черным прическиИ тихо поешь про двухстволку,Про чьи-то колени,Про то, что уходят на север в тумане олениИ пьян наш Валерка,А ты хороша до озноба,И я в бесшабашность твоюКак в ладони сугроба…

…

А ты все поешь,Сероглазое, милое чудо.Все верно, я верю,Что солнце почти абрикосаИ нам уходить почему-тоТак трудно, так трудно.Я не замечаю, чтоПальцы мне жжет папироса

…

Еще были такие строки:

Украдет у ночи тьму дробный стук колес.Парус – ветер украдет, снасти – тени звезд.Унесут и нас годаВ небо, в море, в города.Над плечами наших мачт – темная вода,Не летайте, не ломайте крылья,Не стучитесь в теплые ладони.

Если солнце мы в зрачки запрячем,То глаза любимой время не затронет,Годы не затронули, а глаза остыли.И ладони теплые сделались пустыми,Голоса зеленые стали черно-белыми,Время нас не трогает, время дело делает.Не смолите днища и канаты,Паруса на простыни порежьте.Что с того, что простынь жестковата?Ведь земля устойчива, на земле полегче.

…