Наш человек в горячей точке - Перишич Роберт Страница 4

— Скорее всего, мы заглянем… — говорит она. — Зависит от того, когда мой парень вернется с работы…

— Скажи — муж.

— Что ты сказал? — пока кладет трубку, она приподнимает подбородок.

— Зачем ты врёшь, что я на работе? — смеюсь я. — Надеешься, что тогда они отнесутся к тебе серьезнее?

— Не знаю, — говорит она мрачно.

— Раз уж ты врешь, то скажи «муж сейчас на работе». А то с парнем как-то непоследовательно получается.

— Ладно, замолкни!

Багдад горит, союзники начали бомбардировку, юху-у-у!

Ты это видел, что я тебе буду рассказывать, бомбардировка союзников вывела нас из депрессии, жизнь стала спортивной, динамичной, все борются за слово, всё пришло в движение.

Бомбардировка союзников, брат, это как когда сыплешь сахар в кофе, ночь и белые кристаллы, впечатляющие снимки, которые повторяются и повторяются. В Кувейт-Сити, в отеле Шератон, смотрю союзническую бомбардировку, смотрю, брат, как бы мне примазаться к военным, чтобы быть embedded, но мне как-то не верят, что меня не удивляет, потому что я тоже себе не верю, когда сам себе что-нибудь обещаю, так что это, должно быть, по моим глазам видно: это лезет из меня как какая-то радиация или запах.

Слушаю сирены, сигнал общей тревоги, в Кувейт-Сити их воспринимают серьезно, знаешь, как оно всегда бывает в начале: люди звонят своим близким, линии перегружены, тут же все устремляются домой, везде толпа, брат, заторы, на улицах колонны машин, причем почти всё это огромные автомобили, водители гудят, каждый из своей коробки, окна у всех полностью закрыты, люди боятся боевых отравляющих веществ, люди внутри хватают ртом воздух, потеют, зевают, как вытащенные из воды рыбы, а я не знаю, куда себя деть, таскаюсь как жених по этому городу, в котором полно сверкающих высоких башен, а на небе сияет месяц.

Вообще-то он не сияет, но это неважно.

Дело вот в чём: сейчас здесь всё зависит от того, из какой ты страны, а наши решили быть против войны, и лейтенант Джек Финеган, который отвечает за журналистов, не верит мне, когда я говорю, что я на их стороне, не выдает мне «аусвайс», потому что в его глазах я представитель государства, и из-за этого я прогуливаюсь по Кувейт-Сити от имени государства, рассматриваю витрины от имени государства, говорят, что несколько ракет упало в море, власти на семь дней закрыли школы.

В телевизоре показывают орущую на улицах молодежь, толпу перед американским посольством где-то в Европе, смотрю, как они врываются в общественную жизнь, демонстрируют себя, пока продолжаются союзнические бомбардировки, у каждого из них есть свой шанс стать известной фигурой, усиливается гравитация, каждый приобретает больший вес, в голосе начинают звучать характерные нотки, а это — наслаждение.

Вообще же я в Кувейт-Сити слегка поплохел, похудел, под глазами мешки. Первые сирены, помнишь: сначала думаешь, вот сейчас произойдет что-то нехорошее, так решаешь и думаешь, что всё быстро закончится, окажется не дольше фильма про войну. Но получается дольше, как скучный сериал: бежишь в подвал, простаиваешь там одну серию, потом бежишь второй раз и ждешь, когда же, когда же… Здесь мы сегодня бегали три раза, ничего не произошло, уже обалдели.

Читаю эти мейлы в ноуте, черном, держу их только для себя.

— Ага, — Саня заканчивала еще один разговор. Записывала адрес на полях газеты. — Завтра позвоним, спасибо.

Положила трубку.

— Это бывший чердак, адаптированный, зеленая зона, пятьдесят пять квадратных метров… Он говорит, что там есть какие-то скосы или фаски, я не поняла, надо посмотреть.

— Звучит, по-моему, неплохо. Пойдем прямо сейчас?

— Я сказала ему, что завтра.

— Завтра у тебя генеральная репетиция, — напомнил я.

— Так у нас будет перерыв. И даже хорошо, я смогу ото всех отдохнуть.

В те дни в моду вошли типы, которые умеют готовить, и я купил книгу какого-то английского повара, у которого была своя передача по телевизору. Я раскрыл её на столе в кухне, как будто собираюсь её нашинковать.

С ножом в руке я читал, листал: надо же, сколько есть блюд, просто не верится…

И положил нож на место, потому что решил (это было разумно) приготовить спагетти.

Но несмотря на свои гиперактивные движения по кухне, я всё равно продолжал бормотать под нос что-то по-английски. Бубнил серии коротких фраз: «Иц вери фаст… Иц вери фаст… Нау. Э литл оф бинс…»

Текст не соответствовал приготовлению пасты карбонара, но создавал определенную атмосферу.

«Иц нот биг философи… Птейтоус, птейтоус, чипс… Иц симпл. Иц фэнтэстик».

Я загадил всю кухню.

Она смеялась.

И сказала: — Катастрофа…

Она незаметно вмешалась в мою работу. Покрутилась вокруг меня, как-то так меня оттеснила на второй план, тогда я стал крутиться вокруг неё, как ученик с избытком энергии.

Хотя она всё взяла в свои руки, я продолжал придерживаться текста того типа, который умеет готовить.

Всем была необходима такая иллюзия безопасного мужчины, и я подавал пример. Я парил повсюду, как Пиноккио на нитках в кукольном театре.

— Готово, — сказала она.

Потом мы ели эти спагетти.

— Хм, они совсем о’кей, — сказала она. — Снимаю шляпу!

Я улыбнулся. Я люблю, когда мы играем в одной команде, когда поддерживаем друг друга, не оглядываясь на реальность.

Моя тарелка уже пустая.

— А знаешь, я сегодня встретил Элу, — сказал я.

Она посмотрела на меня вопросительно, подхватывая одну макаронину, которая выглядывала у неё изо рта.

— Ничего особенного, — продолжал я, — спрашивала про тебя.

Я сразу сказал ей это, потому что, кого бы я ни встретил, она тут же задавала вопрос: — А про меня спрашивали? Часть наших разговоров я уже наизусть знаю.

— …И она передавала тебе привет, — сказал я.

Проглотив, она сказала: — Мы с Элой сегодня разговаривали.

— Да ну? — сказал я. — Что же ты тогда у меня спрашиваешь?

— Я у тебя ничего не спрашивала.

— Не спрашивала? — сказал я, накладывая себе еще.

— Нет.

— Ты больше не будешь?

— Нет, — сказала она…

— Хорошо, — сказал я и выложил себе всё.

— Я её позвала на премьеру. Она была рада.

— Ну конечно, ты должна была позвать старую подружку, — сказал я.

— И? — продолжала она. — Как она тебе показалась? Мы с ней не виделись, с какого же времени?

С полным ртом я сделал гримасу, которая означала, что я не знаю, что сказать. У Элы в последние годы бывали периоды депрессии, она даже лечилась в клинике, как в своё время по секрету рассказала мне Саня.

— Она толстая? — спросила Саня.

— Не похудела.

Саня вздохнула: — Катастрофа… Сначала мучает себя диетами, потом с кем-то трахается, потом у неё несчастная любовь и она опять жрёт, потом впадает в депрессию…

И сколько же раз Саня, удивляясь, говорила о том, как у Элы всё повторяется.

Понятия не имею, почему мы стали такими экспертами по Эле. Её, в сущности, больше с нами ничего не связывало. Но мы продолжали регулярно обсуждать людей особым образом, мы приходим к согласию в наших мнениях и чувствуем себя организованной группой.

— Честно говоря, я не уверен, что она передавала тебе привет, — сказал я. — Может, и нет.

— Кто знает, видел ли ты её вообще, — сказала Саня и бросила взгляд на почти неслышный телевизор.

Я тоже посмотрел: в послеобеденном talk show было полно колумнисток женских журналов.