Мари-Клер Бле - Современная канадская повесть Страница 40

Оглядев танцующих, Лэндон узрел резко очерченный профиль Веры: острый и маленький вздернутый нос, который портил в общем-то привлекательное лицо. Она разговаривала с высоким седовласым мужчиной по имени Билл Крейг. Насколько помнил Лэндон, это был друг семьи, адвокат, который вел финансовые дела Бланш и помогал ей выпутываться из брачных уз. Холостяк по сей день, он всегда был Вериным добрым другом. Лэндон изучающе смотрел на свою бывшую жену. За последние годы она немного прибавила в весе (кто из нас не прибавил?), но новее не стала хуже. Когда они поженились, эта нервическая брюнетка, вся как натянутая пружина, была уж очень худа, даже угловата. Несколько лишних фунтов сгладили края, сделали ее женственнее, ноги и грудь стали полнее и соблазнительнее. Черные как смоль волосы блестели ничуть не слабее прежнего и были пострижены грозной челкой а-ля Жанна д’Арк — этой прическе Вера была верна всегда. Сверху донизу все пугающе выверено — до последнего миллиметра. Совершенство в одежде — это тоже ее многолетняя привычка, которой Лэндон восхищался; восхищался с несдержанностью человека, для которого навести во всем порядок — дело почти невозможное. Ему обязательно чего-то недоставало, что-то обязательно было не так. Скажем, костюм на нем отутюженный, а туфли потертые. Или воротник облегает шею идеально, а рукава торчат из-под пиджака на три дюйма. Посидит десять секунд на стуле и вся задница в морщинах. Вера же пробьется сквозь театральную толпу или проедет в метро в час пик — и все равно каждый волосок на месте. И вот он смотрел на нее через восемнадцать лет после того, как отгремел свадебный марш. Что ж, выглядела она блестяще: холодна, неприступна и, как всегда, без тени улыбки на лице. Чувства юмора у нее не было. Она, конечно, не виновата, но недостаток все же серьезный. Надо думать, у нее с Джинни из-за этого не раз возникали трения. Он любил наблюдать за дочерью в ее детские годы. Она прекрасно умела подражать и имитировала всех телеперсонажей: Скелтона в роли Кэддидл-хоппера, Люсиль Болл[58] в роли его чокнутой жены, всех героев Диснея и комиков в программах Эда Салливана[59]. Иногда они валяли дурака на пару, и Вера всегда раздражалась — ей это казалось глупым. Может, ей было обидно, что играют без нее. Лэндон прислонился к стене и нервно закурил. Перед ним стояла женщина, которую он, кажется, когда-то любил, — теперь шикарная, холеная сорокалетняя американка в прекрасно сшитой платье от дорогого портного. Интересно, после него кто-нибудь забирался в ее безукоризненно чистую постель? Может, кое-что и было втихаря, а может, и нет. К половой жизни она была до странности равнодушна — есть такие люди, которые всем своим поведением показывают: секс — не бог весть какая важная штука. А с ним она когда-нибудь получала настоящее удовольствие? Сомнительно, хотя минуты вдохновения бывали. И она всегда с таким презрением отзывалась о нью-йоркских мужчинах. Как-то после трех мартини она сказала ему: все они — либо педерасты, либо потеющие пузатые бизнесмены из Нью-Джерси, а костюмы на них того и гляди затрещат по швам. Они курят мерзкие зеленые сигары и норовят ухватить тебя под столом за коленку. Лэндон любил слушать такие речи. Вообще она была дамочка с причудами. Перед тем как заниматься любовью, обязательно побрызгает какой-нибудь парфюмерией себе под мышками. Жаловалась она и на его привычки по части личной гигиены, некоторые просто терпеть не могла. Не без причины — скажем, ходишь в одних и тех же носках, пока не сопреют до дыр. Или сострижешь ногти с пальцев ног и забудешь их на краю ванны. Мелочи, конечно, однако чистюлю могут довести до бешенства. Но при всей своей высокомерной холодности она была женщиной привлекательной, в ее надменности было нечто изысканное. Лэндон думал об этом во время их последней встречи на рождество — в пальмовом зале гостиницы «Плаза» в Нью-Йорке. Это было их первое семейное рождество за многие годы и один из самых грустных дней в жизни Лэндона. Инициатива исходила от Джинни, а он и Вера согласились без особого энтузиазма. Втроем они сидели на зеленых стульях и, как англичане, ели хлеб с маслом и пили чай. Повсюду в пальмовом зале сидели пожилые дамы, они позвякивали чашками, коротая время. Официанты в белых накрахмаленных пиджаках и зеленых поясах сновали между столами и горшками с папоротником. В углу возле огромной елки человек во фраке сунул под подбородок скрипку и под аккомпанемент флегматичного пианиста принялся наяривать «Гринсливз»[60]. Лэндон слушал их, поглядывай на собственное отражение в настенных зеркалах, и чувствовал, как сердце сжимает чудовищная тоска. Это был не день, а сплошная мука! У каждого из трех было свое желание, исключающее другие. В результате все трое с постными лицами сидели и пили чай. Вера хотела пообедать в ресторане и заказала столик. Джинни считала «Плазу» старомодной и затхлой, она пыталась уговорить маму поехать в какой-нибудь новый ресторан в Гринич-Виллидже, но не тут-то было, и теперь она сидела, надувшись как ребенок, положив локоть на стол и сплющивая кулаком щеку. Лэндон же купил билеты на матч «Рейнджеров»[61], по обыкновению забыв, что звездами хоккея его дочь уже переболела. Все трое больше молчали, и день оказался еще одной маленькой неудачей в их жизни. Вера, однако, выглядела на все сто, ей даже удалось оскорбить официанта, а в Нью-Йорке это отнюдь не плевое дело.

Безумная музыка в гостиной Бланш стихла, и танцующие разбрелись по группкам в темные углы. Лэндону показалось, что он узнает запах конопли или гашиша, тлевших в трубках и сигаретах. Когда адвокат отошел от Веры, Лэндон пересек комнату и легонько тронул бывшую жену за локоть.

— Привет, Вера.

— А-а, Фред! Она повернулась к нему и, наклонив голову набок и скрестив руки на груди, сложила губы в топкую улыбку. — Я рада, что ты приехал. Бланш сказала, что ты, возможно, будешь. Ну, как дела?

— Дела как дела, Вера, ничего. Что у тебя? Как Нью-Йорк?

— С Нью-Йорком покончено. Ты разве не слышал? Я переезжаю в Торонто насовсем.

— Да, я об этом слышал.

Лэндон бросил сигарету в пустую пивную бутылку, где она, секунду померцав, зашипела и потухла, послав вверх сигнальное облачко серого дыма.

— Так что же случилось с Манхаттаном, Бронксом и Стейтен-Айлендом?

— Не поняла?

— Извини… Это строчка из старой песенки.

— Ах, да, еще бы… Ты и твои старые песенки. Помню, как ты распевал их в ванной. Я тебе когда-нибудь говорила, что это меня черт знает как раздражало? — Она продолжала улыбаться.

— Да. Много раз.

— Правда, Фред, когда ты поешь, голос у тебя просто кошмарный. Просто черт знает что за голос. Но меня всегда поражало другое. Ты знал все слова. Я никогда не могла понять, что за нужда такая — держать в голове столько слов из старых дурацких песен.

— Может, кому и нужда. Например, Руди Вэлли, — сказал Лэндон. — Или Бингу Кросби[62]. Им это пошло на пользу. Мне не хватало только импресарио.

Вера засмеялась.

— О да…

— Ну, а миф о Нью-Йорке, стало быть, рассеялся? — спросил Лэндон.

Улыбка сошла с лица Веры.

— Жизнь в Нью-Йорке стала слишком дорогой и слишком опасной, черт бы ее подрал. Разгул преступности неслыханный. Читаешь, наверное, газеты? Просто национальное бедствие. Крадут все, что плохо лежит. Ты буквально рискуешь жизнью, если вечером выходишь на улицу. Одинокую женщину опасность подстерегает повсюду. У всех моих знакомых шалят нервы. Еще бы! Идешь домой и думаешь: взломали твою квартиру или нет…

Она протянула ему маленькую зажигалку, и он высек пламя под ее сигаретой. Вера глубоко затянулась, потом повернула голову и выпустила колечко дыма.

— Кстати, о преступниках и прочих малоприятных типах — ты не знаешь, где сейчас наша дочь?

— Бланш сказала, что Джинни куда-то пошла за льдом.

— Так… А Бланш не сказала тебе, с кем Джинни пошла за льдом?

— Сказала. С Ральфом Чемберленом.

— Ты, стало быть, уже познакомился с мистером Чемберленом?

— Да. Он был у меня вчера еще с одним парнем. Они привезли Джинни из аэропорта.

— И что ты о нем думаешь?

— К чему эти вопросы, Вера? Каждую нашу встречу ты превращаешь в вечер вопросов и ответов. Я познакомился с этим Чемберленом только вчера и провел в его обществе около часа. С виду довольно толковый парень. Ершистый, колючий, на мой вкус, слегка самонадеян — может, оттого, что носится с какими-то сумасбродными идеями.

— Я на таких в Штатах насмотрелась. Подстрекатели, демагоги чертовы. Только страну позорят.

— Да брось ты!

— Я считаю, позорят. Ну, а что Джинни?

— А что Джинни, Вера? — В нем старым знакомцем зашевелилось раздражение. Что ни вопрос, то пытка. — Для серьезного романа она еще не созрела. Он просто знакомый…