Никколо Амманити - Я заберу тебя с собой Страница 40

Добыча не легкая, но это и возбуждает. Грациано не видел особых трудностей в том, чтобы довести дело до конца.

Он расплатился и вышел.

Начинался дождь. Ну что ж, еще один отвратительный денек. Сейчас он вернется домой, выспится как следует и подготовится к встрече.

Он застегнул куртку и пошел пешком.

Что собой представляла и что делала в Искьяно Скало эта странная женщина по имени Флора Палмьери?

Она родилась в Неаполе тридцать два года назад. Ее родители были уже немолоды, они старались родить сына и после десяти лет усилий получили награду: у них родилась дочь весом три с половиной килограмма, белокожая, как саламандра, с немыслимой копной рыжих волос.

Палмьери, люди небогатые, жили в квартале Вомеро. Синьора Лючия была учительницей начальных классов, синьор Марио работал в страховом агентстве.

Маленькая Флора подросла, пошла в детский сад, а потом в школу, в класс своей матери.

Господин Марио умер внезапно, когда Флоре было десять лет, от стремительно развившегося рака легких, оставив мать и дочь убитыми горем и почти без средств.

Жизнь сразу стала тяжелой. Зарплаты синьоры Лючии и пенсии за синьора Марио (весьма скромной) хватало, чтобы едва-едва дотянуть до конца месяца. Они сократили расходы, продали машину, перестали ездить на каникулы на Прочиду, но все равно их финансовые дела были печальны.

Маленькая Флора любила читать и учиться, и после средней школы мать отправила ее в классический лицей, хотя это требовало немалых средств. Флора была девочкой робкой и замкнутой, но училась хорошо.

Однажды вечером — Флоре исполнилось четырнадцать — она сидела за обеденным столом и заканчивала делать уроки, как вдруг с кухни раздался крик. Она ринулась туда.

Мать стояла посреди комнаты. На полу лежал нож. Одной рукой она держала другую, сведенную судорогой. «Ничего. Ничего страшного, дорогая. Пройдет. Не беспокойся».

Синьора Лючия уже некоторое время жаловалась на боли в суставах, иногда ночами у нее сводило ноги.

Вызвали бесплатного врача. Он сказал — артрит. Рука и правда через некоторое время стала работать нормально, хотя и болела при сгибании. Синьоре Лючии стало трудно преподавать, но она была сильной женщиной, привыкшей терпеть и не жаловаться. Флора ходила по магазинам, готовила, убирала и успевала выкроить время для учебы.

Однажды утром синьора Лючия проснулась с полностью парализованной рукой.

На этот раз позвали специалиста, который поместил ее в больницу в Кардарелли. У нее взяли массу анализов, собрали знаменитых нейрофизиологов и пришли к заключению, что у синьоры Палмьери редкая форма дегенерации нервных клеток.

В медицинской литературе только начинали об этом писать. Случаев заболевания известно было мало, лекарств пока не подобрали. Может, их и придумали где-нибудь в Америке, но это ж такие деньги!

Синьора Лючия провела в больнице месяц и вернулась домой парализованной наполовину.

Тут и проявился ее младший брат, дядя Армандо.

Угрюмый человек, весь покрытый черными волосами — они торчали у него из-за ворота, из ушей, из носа. Страшилище. Он владел обувным магазином в Реттифило. Его интересовали только деньги, жена его была толстой и противной.

Дядя Армандо успокоил свою совесть, выделяя обеим родственницам ежемесячно небольшую сумму.

Флора могла ходить в школу только потому, что жена консьержа, славная женщина, присматривала за матерью, пока девочка была на занятиях.

Время шло, состояние синьоры Лючии не улучшалось. Даже наоборот. Она могла теперь шевелить только левой рукой, правой ступней и половиной рта. Говорила с трудом и не могла себя больше обслуживать. Ее надо было мыть, кормить, убирать за ней.

Дядя Армандо приходил раз в месяц, около часа сидел у постели сестры, держа ее за руку, потом отдавал Флоре деньги и уходил.

Флоре было шестнадцать, когда однажды утром она встала, приготовила завтрак и пошла к матери. Мать лежала свернувшись в углу кровати. Словно ее тело за ночь лишилось пружин, поддерживавших его, и ноги и руки свернулись, как лапки засушенного паучка.

Лицом к стене.

— Мама! — Флора остановилась у кровати. — Мама? — Голос у нее дрожал. Ноги подкосились.

Молчание.

— Мама! Мама, ты меня слышишь?

Она стояла долго, кусая кулак. И плакала. А потом кинулась вниз по лестнице с криком:

— Она умерла! Умерла! Мама умерла. Помогите!

Пришла жена консьержа. Приехал дядя Армандо. Приехала тетя Джованна. Прибыли врачи.

Ее мать не умерла.

Ее матери больше не было.

Рассудок покинул ее, переместился в какой-то иной мир, возможно, в мир теней и покоя, ушел, оставив еще живое тело. И надежды, что он вернется, как ей объяснили, почти не осталось.

Дядя Армандо взял дело в свои руки, продал квартиру в Вомеро и забрал Флору с матерью к себе. Он поселил их в одной комнатке. Одна кровать для матери, одна — для Флоры. И столик, чтобы делать уроки.

— Я обещал твоей матери, что ты закончишь лицей. Значит, ты его закончишь. А потом будешь работать в магазине.

Так началась долгая жизнь в доме дяди Армандо.

К ней не относились плохо. Но не относились и хорошо. Ее не замечали. Тетя Джованна редко разговаривала с ней. Дом был большой и мрачный, развлечений немного.

Флора ходила в школу, ухаживала за матерью, училась, убирала в доме и росла. Ей исполнилось семнадцать. Она вытянулась, грудь у нее выросла, и ее огромный размер внушал Флоре ужас.

Однажды, когда тетя Джованна уехала к родственникам в Авеллино, Флора принимала душ.

И вдруг дверь в ванную открылась и…

Вот и дядя Армандо.

Обычно Флора всегда запирала дверь, но в тот день он сказал, что едет в Аньяно играть на скачках, а на самом деле оказался дома.

Он был в халате (в голубую и розовую полосочку, она такого раньше у него не видела) и тапочках.

— Флора, дорогая, ты не против, если я приму душ с тобой? — спросил он таким обыденным тоном, как будто просил за столом солонку передать.

Флора только рот открыла.

Она хотела закричать, прогнать его, но от одного вида этого мужчины в одной комнате с ней, совершенной голой, ее словно парализовало.

Как же ей хотелось бить его руками и ногами, вытолкать его прямо в окно, чтоб он полетел с третьего этажа и свалился на середину дороги прямо под колеса автобуса. Но она стояла как чучело и не могла ни закричать, ни даже пошевелиться, чтобы взять висевшее в двух метрах полотенце.

Она могла только смотреть на него.

— Я помогу тебе намылиться?

И, не дожидаясь ответа, дядя Армандо подошел, взял мыло, упавшее в ванну, потер его в руках, чтобы оно запенилось, и стал намыливать ее. Флора стояла и сопела, прижав руки к груди и сомкнув ноги.

— Какая ты красивая, Флора… Какая красивая… У тебя такое тело, и ты вся рыжая, даже там… Дай я тебя намылю. Убери руки. Не бойся. — Голос у него был сиплый и сдавленный.

Флора подчинилась.

И он принялся намыливать ей грудь.

— Красивые, а? Какие у тебя большущие титьки…

«Чтобы быстрее съесть тебя, дитя мое», — хотела бы она сказать ему.

Это чудовище тискало ее соски, а у нее в голове крутились только слова из сказки о Красной Шапочке.

И тут неожиданно она увидела кое-что, заставившее ее улыбнуться. Из-под халата дяди Армандо показалась длинная, толстая, темная штуковина. Похожая на деревянного солдатика, стоявшего руки по швам. Член (и какой огромный!) дяди Армандо высунулся из-за занавеса. Он тоже хотел посмотреть, а как же!

Дядя Армандо поймал ее взгляд, и его мясистые мокрые губы расплылись в довольной улыбке.

— Я приму душ с тобой?

Халат упал на пол, открывая во всей красе его толстое волосатое тело, короткие ноги с надутыми икрами, длинные руки с большими ладонями и этот хобот, прямой, как вымпел, поднятый над лодкой.

Дядя взял член в руку и влез в ванну.

От соприкосновения с этим чудовищем у Флоры внутри наконец-то что-то надломилось, и стеклянный шар, словно окружавший ее, разлетелся на тысячу кусочков. Флора пришла в себя и оттолкнула его, и дядя Армандо покатился вниз всеми своими девяноста килограммами, и, падая, вцепился, как сорвавшийся с дерева орангутан, в занавеску, и колечки одно за другим — чпок! — отрывались, и — чпок! — разлетались по всей ванной, и — чпок! — Флора выпрыгнула из ванны, но задела ногой за край и упала, и поднялась, опираясь на раковину, хотя колено отчаянно болело, и дядя отчаянно вопил, и сама она отчаянно кричала. Она встала, и поскользнулась на халате в розовую и голубую полосочку, и снова упала, и опять встала, и схватилась за ручку, и повернула ее, и дверь открылась, и она оказалась в коридоре.

В коридоре.

Бегом в комнату — и закрыла дверь. Свернулась калачиком подле матери и заплакала.