Инок ВСЕВОЛОД - НАЧАЛЬНИК ТИШИНЫ Страница 40

Одно здесь средство спасения – церковное покаяние. В Церкви, в Новом Адаме, клетки тела могут чувствовать друг друга, а потому могут жалеть и любить друг друга, и болеть друг за друга хорошей болью, болью не к смерти, а к исцелению.

* Мы поклоняемся святым иконам почитательным поклонением. А что такое икона Господа? Это Его образ, изображение. Но ведь и человек создан по образу Божию. Потому умное делание призывает нас любить и жалеть человечество, поклоняясь в нем образу Божию и оплакивая искажение этого образа после падения праотцев.

* Мы ищем покоя. Но тайна покоя в том, что истинный покой рождается от истинного смирения. То есть, кто смиренно относится к себе, тот покоен даже среди напастей и притеснений. Потому страстный человек и в пустыне не вкусит покоя, а смиренный почивает на лоне блаженного покоя и на городской площади.

* Господи, избавь меня от меня самого.

* Если бы все люди опустились на колени и испросили друг у друга прощения, то вмиг бы отверзлись заржавевшие двери сердец наших, и обрели бы мы Царствие Божие, которое внутри нас.

* Бог – Абсолютное Добро.

Добро, воюющее со злом, – это земное понятие; тайнозрительно Добро – абсолютно. Потому слабые места церковной политики – это полемичность, критичность и т. п. Борьба со злом как бы подтверждает, что зло живо. Не нужно вступать в борьбу со злом его же методами, но нужно отсекать зло, не признавать его живым и сущностным, по тому же принципу, как святые отцы учат бороться с вражьими прилогами: не беседовать, не спорить, не противоречить, не ругать, а просто сразу отсекать и обращаться к Богу, то есть Абсолютному Добру, в молитве.

Любая полемика, спор – недушеполезны. В споре не рождается истина. Вспомним Архангела Михаила, не спорившего с сатаной, а говорившего ему: "Да запретит тебе Господь". Победа христианина над злом – это всецелое обращение к Добру.

Необходимо осознать, что, в конечном счете, Христос и Царство Божие абсолютно восторжествуют над мировым злом. А в силу своей абсолютности Добро торжествует уже и сейчас, только нужно посмотреть на мир вневременным взором. Возможность так смотреть имеют только христиане.

Поэтому инок может быть спокоен о том, что не участвует в жизни и борьбе мира, поскольку судьбы государств, стран, народов и даже Поместных Церквей будут покрыты и увенчаны торжеством и победой Добра.

А вот для каждой отдельной личности исход борьбы добра и зла связан с ее свободным выбором. Поэтому главная драма и главная борьба – в душе каждого человека. Вот поле боя христианина.

И результат сражения на этом поле для человека важнее, чем победа в тысяче славных мирских битв.

* Человечество – единый Адам. Потому, в кого бы мы ни кинули камень – попадем в себя.

* Чтобы спасаться, нужно быть со Христом.

Глава сорок пятая.

"Чайный дом"

– Ну и куды тапереча тебя девать прикажешь, милок? – озабоченно ворчал Архипыч, заканчивая зашивать рваную рану на плече Замоскворецкого. – Вот и все. Летай, соколик.

– Ты что, врач?

– Нет, не врач. Я медбрат. А здесь на покойничках на хирурга обучиться можно. Их же, бедных, режут и шьют, режут и шьют. Зависит кто на смене. Если врач женского полу – хорошо, а если мужского…, всякое бывает. Спиртику лишку хватанет, вот мне самому дошивать и приходится.

– Спасибо, дед. Ловко ты всего меня заштопал, теперь жить можно. Я тебя, дед, по-царски отблагодарю! – произнеся эти слова, Замоскворецкий погрустнел и добавил тихо: – Хотя по-царски, наверно, уже не получится…

– Ясное дело, не получится. Штопай тебя – не штопай, – утром этот зверь чернявый нагрянет и захочет нас поджарить на медленном огне…

– Какой зверь?

– Который тебя сюда направил, в прямом и переносном смысле. Ты ведь на его имя записан.

– На какое имя?! – взвился Замоскворецкий, но осел, ухватившись здоровой рукой за раненое плечо.

– Не горячись, малый, не горячись. На имя Князева С.К.

– Вот гад! Круто он мне за непокорность отомстил. Всего один-единственный раз я ему отказал человека на тот свет отправить, и сразу же, значит, сам отправился. Здорово! Хорош психотерапевт. Надежное лекарство прописал. Тьфу!

– Погоди, не переживай. Господь усмотрел: живым ты остался. Стало быть, есть во всем этом смысл.

Замоскворецкий задумался.

– Смысл есть. Веришь, я пару часов назад ума не мог приложить, как мне из этого лабиринта вырваться. На меня были нацелены десятки глаз и стволов: конкуренты, милиция, ФСБ, этот подонок Князев, журналюги всякие и так далее. Типа, куда ты денешься с подводной лодки? А я вот взял и делся. Меня больше нет! Все! Хлопнули Жана Московского. Ха-ха-ха-ха! – он нервно рассмеялся. – Фиг вам! Вот он я, живой! Но только… Э-э-эх. Но только не Жан я больше.

– Ясное дело, не Жан. Как имечко твое святое? Как тебя нарекли во крещении-то?

– И в крещении и до крещения, Юлий я.

– Иулий стало быть. Значит был ты Юлианом Отступником, а теперь будешь Лазарем. Видно, святой Лазарь Четверодневно Воскресший, друг Господень, тебя под свою опеку взял.

– Воскресший, говоришь?.. Может, и взял. Слушай, дед, а тебя-то за что Князь поджарить должен?

– Как за что? Во-первых, за тебя, во-вторых, за Василису.

– За Василису?!

– Угу. Ее ведь тоже, бедненькую, сюда привезли. Он за ней аккурат завтра утречком обещался прибыть. А я-то еще вчера возьми и добрым молодцам ее отдай. Без евоного разрешения! Они, почитай, Василису уже по всем правилам Православной Церкви отпели и земле предали.

– Ну тогда, дед, девять граммов в сердце тебе обеспечено. Князь эту девочку страшно любил, обожал он ее, как зверь прямо…

– А я и не отказываюсь. Все в руках Божиих. Вот что. Давай-ка, Юлий, одевай робу. Кирзачи там вон, в углу, возьми. Да и поедем, соколик, ко мне в гости. А там видно будет. Здесь нам делать больше нечего.

– А как же твое дежурство, работа?

Архипыч улыбнулся и, хитро прищурившись, сказал:

– Работа не волк, в лес не убежит. А покойнички и подавно не разбегутся. Кажется, наработался я. Как говорится, конец и Богу нашему слава!

Странное зрелище представляла собой пара, вышедшая из метро на станции "Чистые пруды" около десяти часов вечера. То были Архипыч и Замоскворецкий. Впрочем, внешность Архипыча не изменилась, зато Замоскворецкий напоминал бомжа, получившего первую медицинскую помощь в травмпункте. На нем были ватные стеганые штаны, телогрейка, кирзовые сапоги и солдатская ушанка, из-под которой виднелись бинты; правую щеку украшал медицинский пластырь, крестообразно наклеенный поверх свежего шва.

Парочка направилась в сторону "Чайного дома", расположенного напротив бывшего Главпочтамта и сохранявшего на своих стенах причудливые китайские узоры. Здесь в дореволюционное время размещалась крупная чаеторговая контора. Архипыч и Замоскворецкий нырнули в одну из арок, пересекли внутренний дворик и оказались в типичном подъезде старой Москвы, бережно хранившем запахи и шорохи девятнадцатого века. Перейдя на первом этаже по широкой доске через лужу, парочка поднялась на второй этаж, и Архипыч длинным "музейным" ключом важно отпер первую дверь налево.

В крохотной прихожей в нос ударил смешанный терпкий запах ладана, медового воска, квашенной капусты и рябиновой настойки на спирту. Из комнаты через выцветшую занавеску, служившую дверью, донеслось:

– Господа! Революция победила физически, но…! Но, господа, она не победила духовно, и тому вернейшее свидетельство сегодняшнее собрание и прозвучавшие здесь замечательные стихи молодых дарований!

Раздались горячие аплодисменты, но почему-то сразу же стихли.

– Что это там? – прошептал Замоскворецкий, косясь на занавеску.

– Там? Ясное дело – комната.

– Да нет. Что там происходит? Кто там хлопает? Ты куда меня притащил?! – Замоскворецкий нервничал.

– Это халупа моя. Никого там нет, вот погляди, – Архипыч отдернул занавеску, и перед гостем открылась действительно пустая комната. – Почудилось тебе видно. Ну так ясно, после эдаких ранений. Может статься, у тебя ко всему еще и сотрясение мозга… Тогда галлюцинации очень даже возможны. А, может, и нечистый шалит. Такое здесь случается. А, может, и еще что. Садись сюда, – Архипыч указал рукой на рваное кресло в углу комнаты, – а я тут маленько святой водой покроплю.

Замоскворецкий сел и принялся оглядываться. Комната представляла странную смесь дворянского гнезда, обветшавшего богемного салона и часовни. Мебель, состоявшая из трюмо, стола, книжного шкафа и круглого зеркала была увита узорами в стиле модерн: ирисами, розами и лилиями. На изъеденном молью персидском ковре, прибитом к стене, красовались перекрещенные сабли. На стенах висели картины и портреты царя Феодора Алексеевича, обер-прокурора Победоносцева, групповой портрет последней августейшей императорской семьи, фотография Николая Гумилева, "Джоконда" Леонардо да Винчи, "Святой Себастьян" Пьетро Перуджино. В красном углу разместились потемневшие от времени иконы. Внимание Замоскворецкого привлекла икона, весьма большого размера, изображавшая двух грациозных всадников, с копьями-флагами в руках, верхом на вороном и красном конях. Их лица показались ему знакомыми.