Дуглас Кеннеди - Покидая мир Страница 40

Тео Морган рос в ничем не примечательном пригороде Индианаполиса, «города безвкусного и бесцветного, словно молочное мороженое, и такого же анемичного», — сын служащего страховой компании и женщины, которая в колледже подавала определенные надежды, но повторила судьбу героини романа Синклера Льюиса «Главная улица», сделав то, чего от нее ожидали: выйдя замуж за зануду и перебравшись в скучный городишко на Среднем Западе. Отец Тео в прошлом был морским пехотинцем, верил в Бога и свою страну и с рвением и пылом пытался придушить в зародыше страсть сына к кинематографу.

— Подростком я почти все свободное время тратил на то, чтобы смотреть фильмы, пробравшись тайком в Клуб любителей кино университета Индианы, — рассказывал мне Тео на втором свидании. — Когда учился в предпоследнем классе, в городке проходил большой фестиваль Ингмара Бергмана, и мне пришлось наврать папаше, что я записался в школьную секцию фехтования, в которой тренировки проходили два раза в неделю, с семи до девяти. Когда он узнал, что вместо занятий спортом я бегал смотреть «европейский атеистический хлам» (его точное выражение), он на три месяца посадил меня под домашний арест, но сначала двинул со всей силы в солнечное сплетение, сказав, что этот урок меня «научит слушаться старших и не нарушать субординацию». А мама — безучастная обитательница Долины кукол59 — только повторяла, что отец «хочет мне добра». Видно, поэтому он и угрожал мне «своротить рожу на сторону» и отправить в военное училище, если еще раз поймает меня за просмотром «богопротивных картин».

К счастью, Тео был способным парнишкой, и в школе у него нашелся могущественный союзник — учитель английского мистер Терджон. Учитель был геем, но никак этого не проявлял.

— У него был дружок — библиотекарь из университета, — с которым они достаточно удобно устроили свою жизнь «в определенном смысле», как он выражался. Если не считать классической музыки, главной его страстью было кино, и, хотя эпоха видео тогда только начиналась, дома у него уже подобралась фантастическая фильмотека. Обнаружив, что я обожаю кино, он стал приглашать меня после школы к себе домой и рассказывать об истории кино. Ты пойми, у этого человека было около трех тысяч видеокассет, и я тогда пересмотрел с ним всё, от Д. У. Гриффита60 и Фрица Ланга61 до Билли Уайлдера62. Конечно, мне приходилось скрывать это от родителей, да и мистер Терджон все время повторял, что, если кому-то станет известно про наши киновстречи у него дома, он лишится работы, несмотря на то что никогда, ни разу в жизни, ко мне не прикоснулся. Но рыбак рыбака видит издалека — он просто распознал во мне товарища по несчастью. Ведь киноманы — несчастные люди, старающиеся сбежать от мрачной действительности в мир иллюзий.

Отец Тео так никогда и не узнал о вечерах у мистера Терджона — о том, как его сын смотрел Трюффо63, Жака Риветта64 и Карла Теодора Дрейера******, попивая крепкий чай «Эрл Грей», который мистер Терджон в огромных количествах закупал во время своих ежегодных летних паломничеств в Лондон.

Но после фестиваля Бергмана и домашнего ареста Тео не выдержал и рассказал обо всем одному-единственному человеку во всем Индианаполисе, который его понимал. Терджон знал, что завести разговор на эту тему с руководством школы было бы чревато осложнениями для них обоих, поэтому посоветовал Тео затаиться и ждать удобного момента, а самому в это время поднажать на учебу, чтобы окончить выпускной класс как можно лучше — в этом случае у него появлялся шанс поступить в колледж.

Тео так и сделал. В течение трех семестров он получал только высшие баллы, и даже отца впечатлило такое прилежание. Затем, по рекомендации Терджона, он подал документы в Колумбийский университет. Папаша Тео даже слышать об этом не хотел («Только через мой труп ты поедешь в этот город дегенератов») и отказался подписать чек на семьдесят пять долларов в уплату за рассмотрение заявления на учебу. Мистер Терджон сам оплатил заявочный взнос, да к тому же воспользовался старыми связями (он когда-то учился в Колумбийском университете в магистратуре), чтобы добиться для Тео полной стипендии.

— Когда папаша узнал, что я втихаря поступил в Колумбийский университет, он привел свою угрозу в исполнение и в самом деле своротил мне рожу на сторону. Наутро после расправы я явился в школу с фингалами под обоими глазами. Мистер Терджон заставил меня пойти к директору. Директор у нас был из тех идиотов, что на полном серьезе целуют звездно-полосатый стяг, к тому же — пастор местной пресвитерианской церкви. Но даже директора привела в ужас отцовская расправа надо мной, он тут же вызвал отца в школу и объяснил, что следует гордиться сыном, поступившим как полный стипендиат в один из лучших университетов страны, входящий в Лигу плюща, и что он не имеет права стоять у меня на пути. А в случае если он еще раз тронет меня хоть пальцем, директор обещал вызвать полицию.

Мать после этого плакала часы напролет и все спрашивала, как я мог отправиться к начальству и «наябедничать» на родного отца. Родитель же без долгих слов велел мне убираться из дому и никогда не возвращаться.

— Ведь тебе же было всего восемнадцать? — ужаснулась я.

— Самое время уносить ноги, особенно если повезло получить полную стипендию, покрывающую все расходы. Это волшебный способ мгновенно выбраться из-под родительского колпака и обрести независимость.

Я не понаслышке знала о том, насколько эффективно может стипендия способствовать освобождению от родительской зависимости. Слушая, как Тео с легкой иронией рассказывает о своей безумной семье, о боли, причиненной ему, я чувствовала, как влюбляюсь. Как часто мы ищем в других отражение собственных переживаний, ищем тех, кто прошел через те же беды и испытания, в надежде, что уж они-то поймут нас, как никто другой! С самого начала я не сомневалась: наши семейные невзгоды, такие похожие, хотя и разные, и то, как мы оба от них освободились, пусть и частично, — залог того, что Тео понимает меня, как и я его.

Поступив в Колумбийский университет, Тео порвал все связи с родителями и никогда больше не бывал дома. Через три месяца после того, как он поселился в Нью-Йорке, нашлась и подработка в отделе кинематографии Музея современного искусства — освободилась вакансия помощника архивиста. Тео проработал там все четыре года, пока учился в университете, — в нем он, кстати, вскоре возглавил Общество любителей кино, а также стал кинокритиком в студенческой газете и, разумеется, завсегдатаем всех мало-мальских заметных кинотеатров города.

В двадцать два года, имея на руках диплом с отличием и обзаведясь дешевой квартиркой на углу Амстердам-авеню и Сто восемнадцатой улицы, парень бросился к гущу кипучей жизни большого города. Колумбийский университет и на этом этапе обеспечил его полной стипендией, предоставив возможность сделать научную работу по киноведению. С подобным предложением к Тео обратились и из университета Лос-Анджелеса, сообщив, что были бы рады не только принять его в аспирантуру, но и предоставить место преподавателя на отделении кинематографии.

— Я получил все эти предложения — и вдруг понял, что не хочу их принимать, — рассказывал Тео. — Можешь назвать это отсутствием амбиций (именно так мне и говорили многие доброжелатели с факультета), но мне хотелось только одного — подбирать хорошие картины для кинотеатров.

Поэтому он устроился в Архив классического кино на Манхэттене, где отвечал за формирование репертуара. «Сто пятьдесят долларов в неделю, а я радовался как ребенок, тем более что в киноархиве на все смотрели сквозь пальцы. Я хочу сказать, это просто хрустальная мечта киномана, совершенно неправдоподобное место! Я мог, например, объявить, что хочу посвятить целый сезон показу мюзиклов из Восточной Германии, и никто этому не противился. Это была идеальная работа. Я мог заявиться туда в полдень и без устали работать часов до восьми или девяти. А потом оставался на всю ночь и смотрел кино.»

Пять лет Тео радостно отсиживал нудные часы в архиве и организовывал странные, неправдоподобные сезоны показов: мрачная продукция чешских аниматоров, забытые всеми антикоммунистические малобюджетные картины эпохи Маккарти, прелестные в своей наивности фантастические ленты из Японии и все когда-либо существовавшие экранизации Джеймса М. Кейна…

О кинематографе Тео рассказывал без конца, причем со скоростью автоматной очереди. Он и вообще говорил очень быстро, но любимое дело его так вдохновляло, а меня так поражала его эрудиция, что я вскоре привыкла к такой — миля в минуту — скорости изложения. Страсть и энергия могут быть весьма обольстительными.