Дж. Морингер - Нежный бар Страница 40

Пауза. Я слышал по меньшей мере пять десятков голосов на заднем плане, звуки бейсбольного матча по телевизору и звон стаканов.

— Вот это номер! — воскликнул дядя. — Эй, вы, там! Моего племянника приняли в Йель!

Я услышал возгласы одобрения, а потом многоголосое пение «Була Була».[57]

В книжном магазине я спокойно прошел в кладовку, как будто пришел за зарплатой. Билл и Бад читали. Я помню — я навсегда запомнил это, — что Билл сидел на табуретке и слушал Первую симфонию Малера.

— Есть новости? — спросил он.

— По поводу? — Я сделал вид, что не понял.

— Ты знаешь, — сказал Билл.

— Что? А, Йель! Меня приняли.

Оба парня разрыдались сильнее, чем моя мать.

— Он теперь с ума сойдет от счастья, — сказал Билл Баду, который вытирал глаза, сморкался и нюхал кулак одновременно. — Господи, о господи, ему целую кучу книжек предстоит прочесть этим летом.

— Платона, — решил Бад. — Но ему не стоит начинать с «Государства».

— Да-да, — кивнул Билл. — Пусть он у нас начнет с греков, чтобы уж наверняка. Но, может, ему еще стоит почитать какие-нибудь пьесы Эсхила? «Антигону»? «Птиц»?

— Как насчет Торо и Эмерсона? Хуже от Эмерсона точно не будет.

Они повели меня по магазину, наполняя две корзинки книгами без обложек.

В последний день моей работы в магазине мы с Биллом и Бадом стояли в подсобке, ели бейглы[58] и пили шампанское. Хотя праздновали мы мой отъезд, было такое ощущение, что это похороны.

— Послушай, — сказал мне Билл. — Мы тут с Бадом поговорили…

Они уставились на меня так, будто я птица в клетке, которую они собираются выпустить на волю.

— Подумай, может, — осторожно начал Бад, — стоит снизить ожидания.

— Такое впечатление, что вы за меня боитесь, — хмыкнул я.

Билл прочистил горло.

— Мы просто думаем, что есть некоторые вещи, к которым ты не…

— Не готов, — закончил предложение Бад.

— Какие, например?

— Разочарование, — без колебаний сказал Бад.

Билл кивнул.

Шампанское чуть не вылилось у меня через нос.

— Я думал, вы скажете — выпивка и наркотики, — удивился я. — Или богатые девушки. Или сынки богатеев. Или вредные профессора. Но — разочарование?

— Разочарование опаснее, чем все остальное, вместе взятое, — сказал Бад.

Он попытался объяснить, но я не слушал его. Слишком громко смеялся.

— Хорошо, — пообещал я. — Я обязательно буду остерегаться… разочарований. Ха-ха-ха!

Бад с исступлением понюхал кулак. Билл поправил галстук. Бедняги, подумал я. Прячутся все время в кладовке, и от этого у них в голове помутилось. Разочарование. Какие могут быть разочарования, когда все, начиная с сегодняшнего дня, будет замечательно?

Мы выключили свет в магазине и вышли. Я пожал им руки и пошел в одну сторону, они направились в другую, и больше я никогда не видел Билла и Бада. Когда в том же году я вернулся в Аризону на Рождество и зашел в магазин, человек за кассой сказал мне, что их уволили. Я очень надеялся, что увольнение не имело отношения ко всем тем книгам с оторванными обложками.

— Как ты справишься одна, без меня? — спросил я маму в аэропорту.

Она рассмеялась.

— Ты, главное, позаботься о себе. И всегда знай, что я рада за тебя, за тот прекрасный опыт, который ты приобретешь.

Я хотел остаться в Аризоне на лето. Ни в коем случае, сказала мама. Шерил договорилась, что я вернусь в юридическую фирму, заработаю карманных денег на расходы в университете, а мама хотела, чтобы я успел поездить в Джилго с дядей Чарли и его компанией.

Мы сидели в ожидании моего рейса, глядя на табло прилетов и вылетов. Я что-то сказал о том, как много в нашей жизни приездов и отъездов. Мама взяла меня под руку.

— У тебя будут каникулы. Не успеешь оглянуться, как вернешься… домой.

Она все еще запиналась на этом слове.

Объявили посадку на рейс.

— Тебе пора идти, — сказала мама.

Мы встали.

— Мне лучше остаться. Еще на несколько недель.

— Иди.

— Но…

— Иди, Джей Ар, — повторила она. — Иди.

Мы смотрели друг на друга не так, будто не скоро увидимся, а так, будто не видели друг друга очень давно. Мы были так заняты сначала тем, чтобы просто выжить, потом, чтобы поступить, что уже много лет не смотрели друг на друга как следует. Теперь я смотрел на маму. В ее зеленых глазах стояли слезы, губы дрожали. Я обхватил маму руками, и она обняла меня крепко, как никогда раньше.

— Иди, — попросила она. — Пожалуйста, просто иди.

Сидя в самолете в ожидании взлета, я смотрел в окно и ругал себя за то, что подвел маму. В кульминационный момент, прощаясь, я не сказал ничего проникновенного. Если когда-нибудь и была необходимость в проникновенности, то именно сейчас, а я все скомкал. Но еще более стыдно мне было оттого, что отъезд не стал для меня травмой. Я радовался началу самостоятельной жизни, а это означало, что я неблагодарный и плохой сын. Я оставлял свою мать без малейшего чувства вины, небрежно помахав ей рукой.

Через какое-то время после взлета, глядя на кудрявые облака за стеклом иллюминатора, я понял, почему прощание с мамой не сильно меня расстроило. Я прощался с ней с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать. Отправляя меня в Манхассет, поощряя мою дружбу с дядей Чарли и его компанией, мама все больше и больше отлучала меня от себя. Каждое лето мама незаметно отбирала у меня по частичке себя самой.

С тех пор мне самому приходилось находить «спасительные одеяла». И ни одно из них не давало такого чувства безопасности, как бар Стива.

ЧАСТЬ II

Не согрешив, покаяться нельзя.

21

ДЬЯВОЛ И «МЕРРИАМ-ВЕБСТЕР»[60]

Водитель такси выложил мои чемоданы на обочине возле ворот Фелпс. Вокруг стояли родственники студентов, и таксист огляделся, словно искал моих родственников, как будто они были с нами, когда я садился в такси на Юнион-стейшн, а потом выпали из машины по дороге в студенческий городок.

— Ты один? — спросил он.

— Да.

— Помочь тебе с вещами?

Я кивнул.

Он поднял один из моих чемоданов, и мы проследовали под высокую арку, миновали длинный темный тоннель и вышли на яркий свет Старого Городка. Я подумал, что даже парадный подъезд Йеля сделан так, чтобы символизировать и воплощать смысл этого заведения — на смену тьме приходит яркий свет.

Мы спросили, как пройти в Райт-холл, оказавшийся общежитием, построенным лет сто назад и с виду не более прочным, чем дедушкин дом. Моя комната была на самом верху лестницы из пяти пролетов, и в ней уже были люди. Одному из моих новых соседей родители и сестры помогали распаковывать нижнее белье. Мать парня бросилась к таксисту, воскликнув:

— Ну разве не замечательно в такой день быть матерью?

Таксист засуетился, снял фуражку и пожал женщине руку. Она представила себя и своего мужа, и пока она еще не успела спросить, где он предпочитает проводить лето, в Вайнярде или на мысе Доброй Надежды, я протянул ему деньги и поблагодарил.

— О, — начала было женщина, — я не…

— Удачи, — сказал мне таксист, снова снимая фуражку.

Все посмотрели на меня.

— Я сегодня без свиты. — Я развел руками.

Мать соседа неуверенно улыбнулась. Мой сын будет жить с этим бродягой? Сестры продолжали раскладывать трусы.

— Слушай, — спросил мой новоиспеченный сосед по комнате, пытаясь разрядить обстановку, — а что означает Джей Ар?

Еще один сосед с родителями вошел в дверь, за ними проследовал водитель лимузина с целым набором дизайнерских чемоданов в руках. Все представились. Отец второго соседа, элегантный мужчина со зловещим взглядом, отвел меня в сторону и стал засыпать вопросами. Откуда я? В какой школе учился? Чем занимался летом?

— Летом я работал в юридической фирме на Манхэттене, — с гордостью ответил я.

— В какой фирме?

Я сказал ему название. Он никак не отреагировал.

— Это небольшая фирма, — пояснил я. — Я уверен, вы никогда о ней не слышали.

Он нахмурился и потерял ко мне интерес.

Я попытался реабилитироваться:

— На самом деле партнеры этой фирмы несколько лет назад вышли из состава более крупной и престижной.

Это было правдой. Но когда мужчина спросил, как называлась та крупная фирма, я не нашелся с ответом. Вместо этого выпалил первые три имени, которые пришли мне в голову: Харт, Шаффнер и Маркс. Мне не повезло, так как оказалось, что отец соседа занимался продажей одежды. Он хорошо знал фирму «Харт, Шаффнер, Маркс», которая занималась пошивом мужских костюмов. Явно решив, что я лжец и полный дурак, мужчина с отвращением отвернулся от меня.