Николай Камбулов - Разводящий еще не пришел Страница 40

— Ведите в кабинет, там доложите, — сказал Захаров и первым переступил порог.

Генерал разделся, повесил бекешу, потирая рука об руку, заметил:

— Тепло у вас, Громов... Докладывайте, я слушаю.

— Полк готов к выезду в зимние лагеря, наметили произвести отстрел следующих огневых задач...

— Один вопрос, — остановил Громова генерал. — Кто первый подал мысль выехать в лагерь?

— Все мы тут посовещались и решили выехать, товарищ генерал, — доложил Громов.

— А как смотрит начальник штаба? — Генерал прошелся по комнате и, остановившись у стола, сощурил глаза, глядя на плановую таблицу стрельб. — Доложите, Сизов, что вы тут наметили.

Полковник легко изложил содержание отстрела огневых задач. Захаров внимательно слушал Сизова, следил за кончиком карандаша, которым начальник штаба очерчивал условные обозначения. Генерал сел на стул и начал закуривать, предлагая папиросы остальным. Заметив на столе схему огневых позиций, Захаров заинтересовался ею.

— Мне кажется, — сказал он, — огневые позиции батарей слишком уплотнены.

— Согласно нормам, предусмотренным уставом, — опередил Громов начальника штаба.

— Уплотнены, — повторил генерал. — Плотные боевые порядки, видимо, опасны в современном бою. Это вам надо учитывать, товарищи. Как бы вы, полковник Сизов, стали планировать наступление в настоящем бою, заранее зная, что противник намерен применить против вас новые средства борьбы? Так же. как сейчас, или по-другому?

— Нет, товарищ генерал, так бы я не планировал... — робко начал Сизов.

Захаров рассмеялся.

— Вот как! Учить так, а воевать этак. Ну, знаете, это пахнет самообманом и еще чем-то похуже.

— Разрешите внести поправки? — сказал Громов.

— Не следует. Наспех тут ничего не получится. Эти вопросы надо серьезно изучать и решать их с глубоким знанием дела. Ясно одно — смотреть вперед, учитывать новое, и все это лежит на наших плечах, на наших... Сильнее будем — враг не посмеет развязать войну, — заключил Захаров после небольшой паузы.

За окном опускалась ночь, плотная, беспокойная. На разные голоса завывала метель, слышались сильные порывы ветра. Гудело в дымоходе, прерывисто и тяжело.

— Вот что, Громов, вас я не буду задерживать, работайте по своему плану. А начальник штаба пусть останется, мне надо с ним поговорить. Только не здесь, не в штабе. Может быть, вы, Сизов, пригласите меня на квартиру? Как, найдется местечко переспать?

— Найдется, товарищ генерал.

— Ну и отлично.

...Сизов занимал отдельный домик из двух комнат и небольшой кухоньки. В квартире, довольно уютной и хорошо обставленной, царил порядок и уют, который обыкновенно создают трудолюбивые и любящие семью женщины. Сизов провел Захарова в комнату с письменным столом, диваном, двумя книжными шкафами, географической картой и какими-то фотографиями на стенах.

— Садитесь, товарищ генерал. — Сизов немного волновался: первый раз в жизни на квартиру пришел командующий, и полковник старался держать себя как можно более официально. Подыскивая, что же еще сказать генералу, он предложил: — Товарищ генерал, ужинать будете?

— Это уж обязательно, — согласился Захаров. Сизов куда-то ушел, плотно прикрыв за собой дверь.

Оставшись один, Захаров вновь начал рассматривать комнату. На столе лежал раскрытый военно-теоретический журнал. Захаров, взглянув на страницы, заметил: чья-то рука подчеркнула несколько строк, а на поле, против подчеркнутого места, замечено: «Пуля дура — штык молодец. Старо!»

Пришла хозяйка, маленькая, крепко сложенная женщина с седеющими волосами, но удивительно молодыми глазами, которые придавали ее лицу какую-то особую прелесть. Подавая Захарову руку, она просто и свободно сказала:

— Анна Петровна Сизова.

— Николай Иванович Захаров, — поднялся генерал, из вежливости добавил: — Извините, что побеспокоил. Служба — ничего не попишешь.

— Хорошо, что зашли, — так же просто, как со старым знакомым, продолжала разговаривать Анна Петровна, стоя посреди комнаты. — Я вот иногда Алексею Ивановичу говорю: «Алеша, сколько людей приезжает в полк, и ты никого не пригласишь к себе в гости, все тащишь их в эту холодную и неуютную комнату для приезжих». А он мне: «Не принято у нас это делать». Скажите: «Не принято»! А что же тут такого, если офицер пригласил к себе на квартиру приезжего офицера? Не понимаю! Посидите, чаю попьете и лучше узнаете друг друга, без этого официального: «Слушаюсь», «товарищ полковник», «никак нет», «разрешите доложить».

— Аня, — предупредительно произнес, вернувшись, Сизов и сморщил сухое лицо.

— Вот полюбуйтесь, Николай Иванович, уже злится. Нарушила субординацию. — Она громко рассмеялась, отчего ее лицо еще больше похорошело.

— Разделяю ваши взгляды, Анна Петровна, — заметил Захаров. — Вы глубоко правы.

Вскоре был подан ужин. Анна Петровна неожиданно поставила на стол бутылку белого вина. Сизов метнул на нее недовольный взгляд. Но Захаров поспешил сказать:

— Вот это хорошо. Я продрог в пути!

— Мужчинам полезно выпить по стопочке. Они после этого становятся мягче с женами и разговаривают куда интереснее, — не обращая внимания на гримасы мужа, говорила Анна Петровна.

— Вот как! — воскликнул Захаров, заметив, что и Сизов несколько повеселел, сбросил с лица выражение официальности и сдержанности, которые иногда делают людей неловкими и смешными.

Когда начали пить чай, Анна Петровна завела разговор о последних новинках художественной литературы.

— Я книголюбка. Да нельзя мне иначе, в школе преподаю литературу.

— А вы, Алексей Иванович, много читаете беллетристики? — поинтересовался Захаров.

— Очень, — ответила жена. — Запоем. Наверстывает упущенное.

— Аня, ну зачем так? — Сизов отодвинул в сторону пустой стакан, о чем-то подумал и сдержанно сказал: — Читаю, как и все. Маловато пишут об армии. Когда шла война, кое-что появилось, раздался последний выстрел, и писатели забыли нас. Военные остались в стороне, как будто уже и не существовала армия. Конечно, я понимаю, тема эта сложная. Сейчас как будто бы пишут об армии больше, но все о первом периоде Отечественной войны. Переживания да страдания описывают, мучеников изображают, лагерников героями делают. Ну что ж, были герои и в плену, и в тюрьмах. Таков уж советский человек, облик свой нигде не потеряет. Только мне хотелось бы прочитать хорошую книгу о сегодняшней жизни наших солдат. Нынешние люди в погонах — очень интересный народ. А какой сложной техникой они управляют, подумать только — инженерные знания для этого требуются! Или я не так говорю? — вдруг спросил Сизов.

— Продолжайте, продолжайте, думаю, что вы правы, — сказал Захаров, боясь, как бы Сизовым вновь не овладела та скованность, которая замечалась в начале разговора. Но полковника будто подменили, весь вечер он не умолкал. Генерал понял, что Сизов знает не только новинки художественной литературы, но и знаком с достижениями науки и техники, начитан и в специальной военной литературе. Слушая начальника штаба, он невольно вспомнил слова Бирюкова: «Сизов? Он идет на пределе, грамотности не хватает». Подумал: «Чепуха, какая чепуха!»

Поблагодарив хозяев за ужин, он прошел в комнату, где уже была приготовлена для него постель. Когда лег, долго не мог уснуть.

Откуда-то из мрака выплыло лицо Ирины: «Вот я сейчас в Заполярье одна... Машенька не приехала на праздник... Часто думаю о нашей прожитой жизни... Ты занят, новая должность, новые хлопоты».

Захаров перевернулся на другой бок.

На улице от ветра тяжело застонали ставни. Но Захаров этого не слышал: он спал, как всегда, здоровым и крепким сном. Когда открыл глаза, в комнате было светло. Со стены смотрел на него портрет капитана в полевой форме. Этот снимок Захаров уже где-то видел. Генерал стал вспоминать и вспомнил: видел он его напечатанным в газете. Захаров поднялся. Теперь портрет был у него на уровне глаз.

— Сизов! Да ведь мы служили в одной армии! — прошептал Захаров. Он повернулся к столу: все так же раскрытым лежал журнал. Захаров взял его в руки и еще раз прочитал заметки на полях: «Пуля дура — штык молодец. Старо!» Он уже не сомневался, что это было написано рукой Сизова. — Нет, он еще послужит, — произнес генерал, жмурясь от яркого солнечного света. И на душе стало так хорошо и легко, будто сбросил с плеч тяжелый груз, который до этого мучил и давил его.

Стрельбы длились третьи сутки, и ничего необычного в них не было: менялась тактическая обстановка, ставились новые огневые задачи, как и в прошлый год, когда Шахов еще не исполнял обязанностей старшего офицера на батарее. То было летом, и работать было легче, не так, как сейчас, когда кругом снег, снег, ориентиров очень мало, трудно сделать привязку батареи... И, видимо, командир пока не разрешит применить метод безвилочного поражения целей, хотя Бородин утверждает, что Громов не такой человек, чтобы отменять решение: уж коль он дал «добро» — отступать не будет. «Добро» было получено на партийном собрании перед самым отъездом в лагерь. Это было очень шумное собрание. На нем присутствовали и беспартийные солдаты, сержанты и офицеры. Цыганок, только что принятый в комсомол, на удивление всем, выступил первым. «Был я вроде ржавого котелка, — сказал он, — теперь ржавчина отскочила... Лейтенант Узлов говорит, что я вполне могу работать при нем планшетистом. Вот и прошу попробовать меня на стрельбах планшетистом, а Волошин пусть становится на мое место, замковым, хватит ему таскать снаряды».