Исроэл Рабон - Улица Страница 40

В отличие от романа «Улица», действие которого происходит на периферии еврейского общества Лодзи (см. ниже), в «Балуте» Рабон погружает нас в самую гущу скученного еврейского населения. В этой книге множество ярких персонажей и незабываемых ситуаций, описанных талантливым пером Рабона. Остается сожалеть, что продолжение этой многообещающей книги так и не увидело свет[71].

Время от времени Рабон также публиковал в Гайнт рассказы[72].

Судя по всему, во второй половине 1930-х годов, с 1936-го по 1939-й, Рабон посвящал большую часть своего времени журналу Ос («Буква»). Он не только был издателем этого важнейшего литературного журнала, но и регулярно публиковал там свои произведения: именно они определяли стиль и уровень издания.

К сожалению, из тринадцати вышедших номеров Ос в библиотечных собраниях удалось обнаружить только пять, плюс отдельные страницы еще одного. Журнал возник в декабре 1936 года и, с перерывами, выходил в свет как минимум до апреля 1939-го[73].

Даже пять сохранившихся номеров Ос дают нам полное представление о журнале и его издателе. Рабон смог привлечь к работе в журнале лучших авторов, которые писали в Польше на идише во второй половине 1930-х. Наряду с жившими в Лодзи писателями старшего поколения — Мириам Улиновер, Мойше Бродерзоном и И.-И. Трунком — в нем публиковались и писатели из других городов: Авром Суцкевер, Лейб Рашкин, Иерахмиэл Грин. Печатал журнал и произведения молодых, чьи имена теперь забыты: Мотла Козловского, Айзика Русколенкера[74]. Но для нас интереснее всего произведения самого Рабона, публиковавшиеся в Ос. Практически в каждом номере есть его переводы из европейской поэзии. В каждом номере присутствуют критические статьи Рабона, в основном подписанные одним из его псевдонимов. В имеющихся в нашем распоряжении номерах не оказалось собственных стихов или прозаических произведений Рабона. Кроме того, Рабон публиковал в журнале репродукции картин художников-евреев, живших в Польше.

Тематика критических статей, которые Рабон публиковал в Ос, свидетельствует о широте его интеллектуального горизонта. Речь в них идет о прозаиках, писавших на идише (Шоломе Аше, И.-М. Наймане, И.-М. Вайснберге и Я. Фишмане), о театре на идише. Рядом со статьей о Герберте Уэллсе мы находим литературоведческие статьи, где обсуждаются такие темы как «символизм», «roman à clef»[75] и «поэзия и музыка». В одной из статей он пишет об отношении польских писателей к антисемитским подстрекательствам.

Самобытные, подчас необычные взгляды Рабона особенно отчетливо звучат в его статьях о литературе на идише. Заглавие статьи, посвященной Вайснбергу, представляет собой типичный парадокс: «Вайснберг, каким он не должен был быть»[76]. Написана статья после смерти Вайснберга. Этот писатель не смог найти себе места в сложившемся в Польше ядре литературы на идише и постоянно вел бессмысленные и нелепые споры с другими писателями и с представителями окололитературных кругов. Он жил в бедности, но не шел ни на какие компромиссы. Рабон с жестокой прямотой, но и грустью рисует портрет талантливого автора, загубленного собственной примитивной и антиинтеллектуальной позицией. Рабон безжалостно воспроизводит его слова и странные поступки. И сегодня статья Рабона о Вайснберге представляет особый интерес, хотя далеко не со всем в ней можно согласиться.

Статья «Мы и театр на идише»[77] написана в откровенно агрессивном тоне и направлена против владельцев театров, которые ради наживы составляют репертуар из самых дешевых и примитивных пьес. Из чистого расчета они показывают зрителям «шунд» и «китч». Не щадит Рабон и актеров, которые подчиняются диктату хозяев, и авторов, которые стряпают эти примитивные пьески[78].

Поучительна и опубликованная в Ос, серьезном литературном журнале, статья «Дух Желехова», посвященная низким жанрам[79]. Рабон с безжалостным рационализмом анализирует проблему распространения «шунда» на идише в Польше в 1930-е годы. Его коробят истерические нападки на «шунд» со стороны критиков и политических активистов, он показывает, что эта литература является «нормальной» составляющей общего литературного процесса. С характерной резкостью и прямотой Рабон насмехается над теми, кто ждет, что читатели «неканонических» романов обратятся к «серьезной» литературе на идише[80]. Да, он не ставит «неканоническую» литературу на почетное место в литературном процессе, однако берется ее защищать.

Судя по всему, в краткий период пребывания в Вильне (с конца 1939-го по лето 1941 года) Рабон писал очень мало. Помимо переиздания одной главы книги «Балут»[81], он, как нам известно, работал над статьей, посвященной творчеству Р. М. Рильке[82], и над книгой, озаглавленной Ди гешихте фун а вандерунг («История странствия»), из которой были опубликованы лишь «Очерки 1939 года»[83]. Это описание начала войны в 1939 году, рассказ о немецком воздушном налете на Лодзь и его последствиях. На первый взгляд, это чисто фактографическое описание, строго соответствующее канонам жанра, заявленного в заглавии[84]. Но даже и в этом очерке чувствуется рука Рабона — в том, как он рисует ужасные последствия воздушного налета, описывая в подробностях месиво из окровавленных фрагментов человеческих тел в огромной воронке. Даже сегодня, когда столь многое известно о Холокосте, «очерки» Рабона о начале войны производят страшное впечатление[85]. Идея книги заключалась в том, чтобы описать странствие Рабона и многих других беженцев с территорий, оккупированных немцами, в ту часть Польши, которая находилась под советским управлением. По всей видимости, сохранился лишь этот опубликованный отрывок.

Как уже отмечалось выше, и в поэзии Рабона, и в «Улице» прослеживаются его левые симпатии. Тем не менее нет никаких сведений о принадлежности писателя к какой бы то ни было политической партии. В 1930-е годы он довольно резко высказывался в своих статьях о советских писателях и советской литературе, написанной под диктовку партии[86]. После того как Вильна и независимая Литва были аннексированы Советским Союзом, Рабон, в связи со своими публикациями в Польше, которые были прекрасно известны еврейским писателям, собравшимся тогда в Вильне, оказался в неприятной и даже опасной ситуации. Впрочем, Рабон был не из тех, кто идет на попятный, скрывает или меняет свои взгляды. Сохранился отчет о собрании авторов, писавших на идише в Советской Литве, — оно состоялось в Ковно 25 мая 1941 года. Согласно этому отчету, Рабон открыто высказывал те же взгляды на литературу, что и в своих статьях в журнале Ос:

Выступление писателя Рабона, который выдвинул откровенно антимарксистский тезис, отрицающий существование реализма в литературе вообще и в особенности социалистического реализма, было единогласно осуждено собравшимися писателями[87].

Подлинность этого отчета не вызывает сомнения, поскольку заявление Рабона совпадает с его взглядами, и это, безусловно, говорит человек, привыкший спорить с большинством.

Знал ли Рабон, какая судьба ждет в СССР писателя, который решается публично высказывать взгляды, идущие вразрез с официальной идеологией? Этот вопрос и возможные ответы на него теряют свое значение в свете того, что не прошло и месяца, как Вильна была оккупирована немцами. Вскоре немцы доставили писателя в Понары, где уничтожали евреев Вильны. Вот описание последнего пути Рабона по улицам Вильны, оставленное виленским поэтом Шмеркой Качергинским — возможно, он видел это своими глазами:

Измученный своим путешествием под градом пуль до Вильны (это путешествие он описал в сборнике «В пути»), он больше не хотел странствовать. Апатичный, сломленный, он не выходил из дома, не вставал с постели до тех пор, пока… за ним не пришли. Еврейского писателя Исроэла Рабона вели (из его квартиры на Замковой) по главной улице, названной в честь великого польского поэта Адама Мицкевича. Дело было летом. Солнечные пятна лежали клавишами на асфальте, как будто хотели сыграть траурный марш по живому Рабону. Он шел перед полицейским всклокоченный, мрачный, как на собственных похоронах[88]…

Роман Ди Гас («Улица»)

Рассказчик, от лица которого написан роман «Улица», является также и главным героем. Имя его нам неизвестно, в связном виде он свою биографию не излагает. Из его слов мы узнаем о тяготах его жизни в нарративном настоящем (то есть в период, непосредственно описанный в романе). Кроме того, хотя и в меньшем объеме, мы знакомимся с эпизодами и подробностями его прошлого, которые представлены в романе в виде вкраплений в нарративное настоящее.